Ефим Курганов - Забытые генералы 1812 года. Книга первая. Завоеватель Парижа Страница 16

– Граф, – попросил Вяземский – а не могли бы вы подробнее рассказать о миссии Долгорукова в ставке Наполеона?

Вяземский примерил на себя маску послушного ученика, каковым он никогда не был, но сейчас эта маска была для него очень удобна. Ланжерон был Вяземскому как личность в высшей степени любопытен, и он хотел его разглядеть буквально со всех сторон. Вот он и предпочитал молчать и слушать, лукаво прикидываясь малоосведомленным.

Ланжерон же всё принимал за чистую монету (он вообще был горяч и крайне доверчив). Лицо его при вопросе князя Вяземского осветилось искренней радостью, и он тут же воскликнул:

– Почту за честь, дорогой князь. Но это отдельная история, отдельный, так сказать, сюжет. Вы согласны всё выслушать?

Вяземский одобрительно кивнул своей лысоватой, но хитрой головой, только топорщились зачёсанные на висках волосы. А Ланжерон, довольный, продолжал свой рассказ:

– Император Александр всё более поддавался влиянию Петра Долгорукова. Несмотря на присутствие в главной квартире опытного военачальника князя М. И. Кутузова, Александр отдавал предпочтение советам своего фаворита. Наблюдать это было неприятно и даже оскорбительно. Именно Долгорукова, несмотря на наличие и других кандидатур, выбрал император для ведения последних перед Аустерлицем переговоров. Молодой князь на аудиенции у Наполеона вёл себя вызывающе, нахально и высокомерно. Более того, именно легкомысленно-самоуверенное донесение князя, вернувшегося в главную квартиру, собственно, и вызвало решение союзников атаковать французов на другой день. После аустерлицкой катастрофы нападкам на князя не было конца. В Россию всё это не очень-то могло попасть, но в Европе циркулировало весьма активно. В иностранных газетах стали появляться статьи (выходили и отдельные брошюры), где резко осуждали Долгорукова и выставляли его виновником понесённого поражения. Но князь не хотел брать на себя ответственность за аустерлицкую катастрофу. С дозволения Александра и при его поощрении он выпустил две оправдательные записки: 1) Observations sur les rapports des gazettes, concernant les derniers èvènements dans la Moravie en Dècembre 2) Lettre d'un officier russe sur les derniers évenements militaries en Moravie en Dècembre 1805.Обе эти брошюрки, милейший князь, являются библиографической редкостью, но у меня они есть.

Произнося эти слова, граф Ланжерон самодовольно улыбнулся, а князь Вяземский ухмыльнулся в воротник – брошюрки Петра Долгорукова преспокойненько лежали вкабинете в его родовом имении Остафьево. Сумев стереть ухмылку с лица, он поднял голову и спросил:

– Хорошо, граф, со всем этим разобрались. Но мне вот что интересно: как вы в целом оцениваете личность князя Долгорукова? И чем можно объяснить его ослепительное возвышение?

– У меня есть следующие соображения, и соображения отнюдь не голословные, любезный Пётр Андреевич. Я видел, как император прибыл в действующую армию со своей свитой. Я видел, как вели себя они и как относились к ним. Александр всё время соперничал с Наполеоном и хотел представить себя, как крупного полководца. Любимцы ему беззастенчиво подыгрывали. Но армия фактически не приняла Александра-полководца. Приезд императора в армию не принёс никакой пользы, но причинил большой вред. Особенно вредно было то, что вместе с Александром на театр военных действий прибыли его любимцы. Будучи совершенно некомпетентными, они постоянно вмешивались в дела военного управления. Князь, это было совершенно ужасно и обещало весьма печальные последствия для России. Так, собственно, и произошло.

Былые картины пронеслись перед глазами престарелого графа Ланжерона. Голос его задрожал. По лицу пробежала лёгкая судорога. Он не мог более говорить. Князь Вяземский довольно резво подбежал к столику, налил из графина, стоявшего тут же, воды в хрустальный стакан, украшенный серебряной нашлёпкой в виде герба Лонжеронов, и бегом, сильно расплёскивая, поднёс графу.

– Спасибо, князь. Вы очень любезны, – отвечал тот, и, собравшись с силами, продолжал:

– Долгоруков, будучи в 1805 году одним из главных фаворитов, доказал, что активность может быть глубоко разрушительной, если её не сопровождает самокритика. Я никогда не видел человека столь юного возраста с такими непомерно раздутыми амбициями, столь беспредельно наглого. Благоволение императора эту наглость усиливало в стократном размере. Ощущая это благоволение, Долгоруков становился совершенно безнаказанным. Он прямо нападал на всё, что могло послужить для него препятствием. Он не уважал ни индивидуальности, ни репутации. Он ругал, унижал, клеветал публично на тех, чьи заслуги его бесили. Он не скрывал своего страстного желания деспотически править, пользуясь особым расположением своего повелителя. Это был человек, генерал, подданный, гражданин, столь же опасный для своего отечества, как и для общества. Как вы, вероятно, знаете, он умер в декабре 1806 года в возрасте 29 лет. В обществе никто о нём не сожалел. Его смерть есть благодеяние для России, ниспосланное небом.

– Граф, что же получается? – заметил князь Вяземский, внимательно глядя на Ланжерона. – Это человеконстр, ошибка природы, и, значит, проблема есть, но не нам с вами её решать.

– Монструозность князя Долгорукова, действительно, порождена болезнью, которая связана, однако, не с природой, а с укладом нашего общества. Князь был заражён болезнью Потёмкина – болезнью фаворитизма. Болезнь эта расцвела пышным цветом в царствование незабвенной Екатерины, но и при императоре Александре в этом плане не произошло перемен. Особенно возмутительны те грубые, циничные, чисто азиатские формы, в которые этот фаворитизм облекается, формы крайне обидные для человеческого достоинства.

Граф Ланжерон опять стал нервничать, Глаза его лихорадочно заблестели. Казалось, они стали ещё более выпуклыми, настолько выпуклыми, что вот-вот выскочат из орбит.

Граф неистовствовал, граф страдал: в сердце его переплелись возмущение и боль.

ДОКУМЕНТ

ДОНЕСЕНИЕ О ДВИЖЕНИЯХ ВТОРОЙ РУССКОЙ ПЕХОТНОЙ КОЛОННЫ, ПОД НАЧАЛЬСТВОМ ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТА ГРАФА ЛАНЖЕРОНА, В СРАЖЕНИИ ПРИ АУСТЕРЛИЦЕ 2 ДЕКАБРЯ 1805 ГОДА, ПОСЛАННОЕ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ ИМПЕРАТОРУ ВСЕРОССИЙСКОМУ

2 декабря 1805 года, по диспозиции, сообщённой нам генералом Вейротером у его высокопревосходительства генерала Кутузова в Крженовице, в 2 часа ночи, и копию с которой я получил на биваке в 6 часов утра, я собрал в 7 часов утра мою колонну, бивакировавшую в двух линиях на Праценских высотах…

Движение моей колонны было немного задержано кавалерийским корпусом, расположившимся ночью по ошибке на Праценских высотах и возвращавшимся на место, назначенное ему по диспозиции, на правом фланге, близ авангарда князя Багратиона.

Я разрезал эту кавалерию, и, двигаясь левым флангом, спустился в следующем порядке с Праценских высот, повсюду очень возвышенных и в особенности со стороны Сокольница, где они почти остроконечные…

Спустившись на равнину, находящуюся между Праценскими высотами, деревнею Аугест, каналами Аугеста, озером Мельница и ручьём и болотистым оврагом, вдоль которого расположены деревни Тельниц, Сокольниц, Кобельниц, Шлсапаниц, я увидал впереди Аугеста первую колонну, под начальством генерал-лейтенанта Дохтурова, при которой находился генерал-от-инфантерии Буксгевден. Так как она стояла биваком вместе с моей колонной на Праценских высотах, то, благодаря этому, теперь я находился не далее 300 шагов от графа Буксгевдена, и поехал сказать ему, что третья колонна ещё не показывалась. Он мне ответил, что это ничего не значит, и приказал всё время держаться на высоте его колонны…

Между тем, всё ещё не видя третьей колонны генерал-лейтенанта Прибышевского, которая должна была быть правее меня, я послал офицера австрийского генерального штаба, прикомандированного к моей колонне, барона Валленштедта, узнать о её движении, а сам поехал на правом фланге своей колонны к Сокольницу.

Я не видел больших сил, сосредоточенных против меня, но только некоторые лёгкие войска и стрелков, которые могли беспокоить мой правый фланг. Я отделил против них 8-й егерский полк, приказал его 3у батальону рассыпаться в цепь на моём правом фланге и поддержать егерей гренадерским батальоном Выборгского полка.

Неприятельские стрелки были отброшены. Показалась голова колонны Прибышевского (она была задержана тою же кавалериею, которая помешала и мне), и я приказал 8-у Егерскому полку и Выборгскому батальону снова стать в голове колонны. Было около девяти часов утра. Между моей колонной и колоннами Дохтурова и Прибышевского были интервалы не более версты…