Владимир Москалев - Гугеноты Страница 16

Диана поднялась к себе и раскрыла вчетверо сложенный лист бумаги.

Мелким ровным почерком баронесса писала:

«Дорогая герцогиня! Я понимаю Вашу занятость политическими и гражданскими делами и не вправе предъявлять никаких претензий к дочери короля Генриха II, напрочь забывшей за текущими делами о своей верной подруге, напрасно ждущей весточки.

Вы могли бы скрасить мое одиночество, если бы прислали вместо себя заместителя, который отныне неотлучно находится при Вашей особе и совсем забыл старых друзей, которым он, надо заметить, многим обязан. Я не думаю, что требую слишком многого; для двух же вышеназванных особ свидание, на которое Вы дадите свое милостивое разрешение, явится бальзамом, пролитым на их исстрадавшиеся души, и будет лишним доказательством Вашей к ним любви.

— О, Бог мой! — рассмеялась Диана, дочитав письмо до конца. — Камилла неисправима. Какой витиеватый слог! Чего проще было бы написать; «Диана, пришлите ко мне моего возлюбленного, я ужасно страдаю от долгой разлуки с ним». А ведь когда-то была не в меру лаконичной.

Она позвонила в колокольчик. Тут же в дверях появился лакей и склонился в поклоне.

— Позови Лесдигьера. Он, вероятно, во дворе со своей собакой.

Спустя несколько минут Лесдигьер вошел в кабинет герцогини:

— Вы звали, ваша светлость?

— Да, Лесдигьер. Кое-кто из наших общих друзей недоволен вашей забывчивостью по отношению к нему и просит вас навестить его.

— И кто же это?

— А вы еще не догадались?

И тут до него дошло. Святый Боже, да ведь они не виделись уже целую неделю!

— О, если вы говорите о друге, живущем на углу улиц Проповедников и Сен-Дени…

— Именно о нем и идет речь, сударь, и если вы немедленно не отправитесь туда, вы меня разочаруете.

— О мадам, — пылко воскликнул Лесдигьер, — как вы могли подумать!.. Простите… ваша светлость.

Диана засмеялась:

— Ступайте, кавалер, ступайте, ветреный любовник, и помните: я отпускаю вас до утра. Передайте баронессе мой самый пламенный привет и скажите, что мы встретимся с ней завтра, на утренней мессе в церкви Сент-Ле.

Лесдигьер поклонился и вышел. Через несколько минут он оказался уже на улице Монморанси. На нем был белый атласный костюм, на голове — шляпа с синим пером, в кармане лежал туго набитый кошелек, на боку висела шпага с золоченым эфесом, а весь вид его говорил о том, что он весьма доволен жизнью. Выбрав самый короткий путь, Лесдигьер вскоре очутился перед дверью баронессы, что открывалась на улицу Шанварери. Юноша настойчиво принялся стучать кулаком в двери, над которыми не висели молоточки.

Но долго барабанить в дверь ему не пришлось. Почти тотчас вышла служанка. Поглядев на гостя через окошко, затянутое мелкой сеткой, и узнав посетителя, она тут же впустила его.

— Это вы, сударь, слава Богу! Моя госпожа очень сердита на вас.

— И только-то? — улыбнулся Лесдигьер и ущипнул ее за щеку. — Ну, этот вопрос мы легко уладим.

— Кто там, Розита? — послышался в это время голос сверху.

— Шевалье де Лесдигьер, мадам, — громко сказала служанка.

На площадке второго этажа показалась вначале обрадованная, а затем вмиг ставшая надменной баронесса.

— Ах, вот оно что! — «равнодушно» протянула Камилла де Савуази. — А я-то думала, что свет второй звезды совсем затмил свет первой…

— Как вы можете так думать обо мне, Камилла? — проговорил юноша, входя в гостиную вслед за хозяйкой.

— …и та погасла навсегда, забытая тем, — продолжала баронесса, садясь на диван, — в ком страсть к служебному рвению оказалась выше не только чувства признательности, но даже и простой дружбы.

— Клянусь вам, сударыня, — пылко воскликнул Лесдигьер, — что все это время я думал только о вас, единственной женщине, которой я всем обязан и без которой давно уже не мыслю своего существования!

Она с упреком посмотрела на него:

— С трудом верится, мсье.

— Камилла, да что с вами сегодня? — он сел рядом с ней на диван. — У вас дурное настроение? А впрочем, ругайте меня, я действительно виноват, но знайте, что мадам герцогиня здесь совершенно ни при чем и мои чувства к ней не превышают простых обязанностей обыкновенного раба. Будь по-другому, разве она отпустила бы меня к вам?

Камилла отвернулась, чтобы скрыть радостную улыбку.

— Так это она вас отпустила?

— Разве посмел бы я сам, без ее позволения, покинуть дворец, моя Афродита?[38]

— А сами испросить у ее светлости разрешения на это вы, конечно, не догадались.

— Откуда вы знаете, что герцогиня сама, по собственному побуждению, отпустила меня?

— Потому что я попросила ее об этом. Я написала ей письмо и упрекнула в том, что она злоупотребляет своим положением по отношению к вам.

— Как! И вы посмели… принцессе королевской крови?..

— Это для вас она принцесса, а для меня — подруга, которая прекрасно понимает меня. Доказательство тому — то, что вы здесь.

— О Бог мой, Камилла, — Лесдигьер взял ее ладони и поднес их к губам, — так значит, вы хотели меня видеть?

— Да, шевалье, — произнесла баронесса, надув губки. — И это вынудило меня пойти на крайние меры, Франсуа, в то время как вы могли избавить меня от такого дерзкого шага.

Она не делала попыток освободиться из плена, и, по-прежнему держа ее ладони в своих, Лесдигьер опустился на колени.

— Камилла, поверьте, я так страстно мечтал все это время встретиться с вами вновь… Всему виной служба, и при встрече герцогиня сама скажет вам об этом. Вы же знаете, я — ее охранник, а поскольку она беспрерывно совершает всевозможные поездки и наносит визиты, мне приходится сопровождать ее. А когда она, наконец, возвращается домой, меня требует к себе маршал де Монморанси, ее супруг, и я превращаюсь в верного оруженосца… Камилла, но с мыслями о вас, что вы, быть может, ждете меня здесь одна, в пустой холодной комнате, терзаясь муками ревности и любви… А предмет ваших подозрений в это время стоит на часах в приемной короля и ждет, когда королевский Совет наконец закончится, и его господин освободится.

— Франсуа, мы с вами еще так мало знакомы, а вы уже о любви… — опустив глаза, произнесла Камилла.

— Но, Камилла, разве не любовь заставила меня лететь к вам на крыльях, едва я получил свободу от своих оков? И разве не любовь двигала вашей рукой, когда вы писали письмо?

— Ах, Франсуа, — вздохнула баронесса, слегка покраснев, — неужели же вы за столько времени не могли пожертвовать даже минутой, чтобы навестить меня?

— За минуту не добраться до вашего дома, мадам.

— Ах, шевалье, вы несносны! — нахмурилась Камилла.

— Свободным от работы я бываю только по ночам, госпожа баронесса, но, как вы понимаете, не могу позволить себе дерзости беспокоить вас в такое время.

— И совершенно напрасно, друг мой… Я засыпаю, как правило, поздно: лишь, когда монастырские часы пробьют дважды.

— О мадам, — обезоруживающе улыбнулся Лесдигьер, — однако какой же от меня будет толк на службе, если я не стану спать еще и по ночам? Не успеешь оглянуться — прогонят.

— Не беда, подыщете другую. Устроитесь, например, к герцогу Неверскому. А может, и к самому де Гизу…

— Не забывайте, Камилла, что я — протестант.

— Ах, да, простите. Я и впрямь запамятовала… Но позвольте, друг мой, маршал Монморанси, насколько мне известно, тоже католик!

— Мой господин — совсем другое дело, мадам, — убежденно проговорил юноша. — Уверен, что он не способен на те поступки, которые позволяет себе де Гиз.

— Вы имеете в виду что-то конкретное?

— Ну, например, маршал Монморанси вряд ли поднимет руку на беззащитных крестьян. Скорее всего, он просто изначально не допустит массовых волнений в своих владениях.

— О каких крестьянах вы говорите, Франсуа?

— А разве вы не слышали? Герцог де Гиз уже с месяц как усмиряет взбунтовавшихся подданных на востоке Франции.

— Где именно?

— В Шампани. На границе с Лотарингией.

— Вот как… — баронесса на мгновение задумалась. — И что же… известно ли вам, как скоро он… вернется? — в ее голосе прозвучали нотки неприкрытого интереса.

Не уловив в настроении возлюбленной очевидной перемены, Лесдигьер непринужденно ответил:

— Гонец доставил моему господину сообщение, что Гиз уже собирается возвращаться. А вас его приезд волнует, Камилла? — игриво осведомился он.

— Лотарингия… Лотарингия… — машинально повторила баронесса, задумчиво теребя веер и не расслышав вопроса собеседника. Но вдруг резко вскинула голову и повернулась к нему: — А вы случайно не знаете, какой дорогой вернется герцог?

— В разговоре с графиней де Сен-Поль моя госпожа предположила, что он въедет в Париж через Сент-Антуанские ворота.