Георгий Марков - Старый тракт (сборник) Страница 16

Нестеров вытащил на сушь лодку, причальную цепочку закрепил на корневище, торчавшее из намытого бугорком, будто просеянного через сито песка.

— Ну как, Дуня? Что будем делать? Если начнем стан сооружать и обед готовить, время потеряем. Если сразу пойти на местность, то может ходьба завлечь… до вечера проходим. — Нестеров держал в руках винчестер, не зная, то ли надеть его на плечо, то ли положить на землю.

— Точь-в-точь, как в сказке: налево пойдешь — голову потеряешь, направо отправишься — душу отдашь, — весело засмеялась Калинкина, лукаво сверкая на Нестерова огромными глазами. — А если сказать всерьез: пойдем. — Она взяла из лодки свое ружье и закинула его за спину.

«Я уж, кажется, и без этого и голову потерял, и душу отдал», — с затаенным неудовольствием подумал о себе Нестеров, чувствуя, что Калинкина догадывается о его мыслях.

— Пойдем, Дуня. Нечего нам здесь рассусоливать. В самом деле: без обеда не умрем, а палатки можно натянуть и вечером. — Он говорил нарочито грубоватым тоном, с некоторым ожесточением в отношении себя.

— Что берем с собой, Миша?

— За тобой лопата, за мной топор. Еще я прихвачу кайлу. Лупа, бинокль, компас всегда со мной.

Остальное свое имущество: палатки, провизию, два котелка, кружки — Нестеров завернул в свой плащ и спрятал на берегу, в зарослях разросшегося черемушника.

— Как пойдем, Миша? — спросила Калинкина, пристраиваясь в затылок Нестерову.

— Как велел бакенщик: сначала вдоль берега реки с километр до Ржавой промоины, потом примем круто вправо до Сухого яра.

Отправляясь на осмотр интересовавших его земель, Нестеров не ставил никаких новых целей, кроме визуального знакомства с прииском и рудником Тульчевского. Найти сразу какие-то признаки месторождения или наткнуться на какие-нибудь следы экспедиции — об этом нечего было и думать. Поисковый опыт Нестерова позволял ему смотреть на вещи трезво. Но и визуальное знакомство с местностью могло многое дать для будущего. Без этого просто невозможно было бы думать о реальных шагах по раскрытию тайны давней экспедиции.

До Ржавой промоины Нестеров и Калинкина шли шаг в шаг. Но когда километра через два они уткнулись в Сухой яр и, поднявшись на него, двинулись дальше, Нестеров заспешил. Он оторвался от Калинкиной, и только по его возгласам: «Дуня! Я здесь!» — она определяла, где он находится. Шла на его голос.

Всхолмленная местность, поросшая редким леском, была изрезана буераками, зияла обвалами, звенела родниками, катившимися в извилистую речку с круглыми стоячими кручами.

В одном месте Калинкина нагнала Нестерова. Скинув сапоги и засучив выцветшие брюки, Нестеров стоял по колено в воде и, сильно склонившись, рассматривал дно речки, усеянное разноцветной галькой.

— Что, Миша, не утерпел, за поиски самородков взялся? — пошутила Калинкина и опустилась на траву, вытягивая ноги в сапогах.

— Да нет, Дуня, по другой причине разулся: подошвы нажег, — попытался отвести ее предположения Нестеров, но, помолчав, признался: — Поразительное место, Дуня. Ты обратила внимание, какие тут повсюду глубокие разрезы? Вполне допускаю, что коренные палеозойские породы приближены в этом месте гораздо сильнее, чем где-нибудь в других местах нашей области.

— Ты меня прости, Миша, за невежество, я ведь агроном. Что же, по-твоему, это имеет значение для твоего дела? — спросила Калинкина.

— Конечно, Дуня. Близость коренных пород может придать этим рыхлым отложениям самые неожиданные сочетания. Тульчевский, видно, именно на это и рассчитывал и, вероятнее всего, знал об этом что-то очень существенное.

— Послушай, а кто его мог вооружить этими знаниями? Ты об этом думал, Миша? — спросила Калинкина, сбрасывая с ног сапоги.

— Думал. И неоднократно. Тут, на мой взгляд, есть два варианта. Неподалеку отсюда существовал мужской староверческий монастырь, в котором обитали много лет люди. Среди них могли быть и знающие. А второе, что еще более важно: с девятьсот седьмого по десятый год на приреченских землях работали партии Главного переселенческого управления. Они выявляли пригодные земли для колонизационных целей, то есть для заселения переселенцами из центральных губерний. В этих партиях, кстати сказать, хорошо оснащенных по тому времени, работали опытные специалисты. Партии вели большие исследовательские работы геологического, гидрологического, ботанического и метеорологического характера. В летнее время работы велись в полевых условиях. Вероятность находок была вполне реальной. Возможно, сам Тульчевский, а может быть, кто-нибудь другой наткнулся на месторождения, что тоже не исключено, на признаки и спутники золота и ртути…

Калинкина махнула перед своим залоснившимся от испарины лицом коричневой рукой:

— Как в каждом деле, Миша: чем дальше в лес, тем больше дров.

Нестеров засмеялся удачному сравнению Калинкиной, выйдя из реки, сел возле нее.

— У нас на раскопках почти так же говорили: чем глубже в землю, тем больше земли.

Они посидели еще несколько минут в тени ветвистой пихты и пошли дальше, ныряя по рытвинам, буеракам, промоинам. На этот раз шли вместе, переговаривались о том о сем, останавливались около свежих обнажений, и Нестеров расковыривал осыпи острым концом лопаты.

Под вечер солнце принялось пылать с таким ожесточением, что в лесу стало душно. Нагревшийся воздух распирал ноздри, дышалось тяжело.

— К ночи гроза соберется. Парит, как в бане. Давай, Миша, поворачивать, — сказала Калинкина, видя, что Нестеров увлекся осмотром местности и забыл обо всем на свете.

— Хорошо, Дуня. Вот только осмотрим вон тот холмик и пойдем. В самом деле, не к добру припекает, — ответил Нестеров, продираясь через хрустящий под ногами валежник.

Пока осматривали «тот холмик», на небе произошли перемены: чистое, голубое, неохватное, оно вдруг стало темнеть, хмуриться… Вскоре из-за горизонта поползли быстрые облака с косматыми полотнищами по краям.

Торопились к берегу реки, где оставили лодку и имущество. Тут обязанности разделили: Калинкина рубила колья для палаток, а Нестеров, орудуя обрубком тяжелой коряжины, забивал колья в песок.

Едва натянули палатки, ударил ветер, забурлила река, заскрипел сухостойник, застучали в брезент крупные дробины небесной воды.

Калинкина бросила в свою палатку мешок с харчами, ружье, агрономскую стеганку, кинулась и сама туда же. Нестеров с минуту колебался, стоит ли ползти в палатку, посматривая на небо и надеясь, что ветер быстро раздует скопившиеся тучи, но гром с такой оглушительной силой разорвался где-то совсем над головой, что Нестерову невольно захотелось прижаться к земле. Он поспешно юркнул в свою палатку, растянулся на плаще, прислушиваясь к бурному плеску реки.

А молния сверкала через короткие промежутки и так ослепительно, что на мгновение сгустившаяся темнота рассекалась, как от удара мечом, и Нестеров отчетливо видел перед собой белеющий песок, бурлящую реку, заросли краснотала на противоположном берегу. «Ну, дает! Прямо как на фронте при артналете», — думал Нестеров, не переставая наблюдать в приподнятый полог за новыми вспышками молнии.

Вдруг послышался такой раскат грома, что Нестерову показалось, что заколыхалась земля.

В ту же минуту, наперекор отголоскам эха, раздался истошный крик Калинкиной:

— Ми-ш-а-а-а! Боюсь!

Нестеров вскочил на колени, намереваясь посмотреть, что с ней происходит, но вновь вспыхнула молния, и вместе с вспышкой света в его палатку ворвалась Калинкина. Она кинулась к Нестерову, обняла его и, не давая ему сказать ни одного слова, припала своими губами к его губам.

Удивительно, но разгулявшаяся, страшная в своей неукротимости стихия будто бы только и ждала этого. Затих ветер, перестала блистать молния, смолкли раскаты грома, и по молодой листве черемушника и тальника зашелестели тихие, ровные капли.

— Мой… мой… С первого взгляда мой… И стыдно мне, Миша, и хорошо… и стыдно и хорошо… — шептала Калинкина, и Нестеров чувствовал, как ее тело становится доверчивым и податливым.

В палатку бережно, с убаюкивающей осторожностью стучал первый теплый в эту весну дождь, прозванный в народе емким словом «травник».

13

День снова выдался лучистый, теплый. Омытая ночным дождем земля лежала нежная, ласковая, примолкшая. Будто не было вчерашней грозы с ураганным ветром, пылающим небом, грохотом и треском грома, шумом леса и реки.

Первым встало солнце, а за ним поднялась Калинкина. Почуяв, что лучи начинают пригревать палатку, она осторожно выпростала свою руку из-под головы Нестерова и, стараясь не разбудить его, прижимая в охапке одежду свою, в одной короткой рубашонке выползла из палатки…

Свежий ветер с реки обдал ее полуобнаженное тело, заполоскалась на ней батистовая с вышивкой по кромке сорочка. Стыдливо сгибаясь, подбирая розовые груди, будто кто-то мог увидеть ее здесь, Калинкина забилась в тальник и там оделась. Потом она вышла на берег, к самой реке и занялась прической. Зеркала у нее с собой не было, и она то и дело поглядывала направо, на лужицу дождевой стоячей воды, скопившейся в ложбинке с вечера и так хорошо отражавшей ее лицо, что заметны были даже первые морщинки на гладком лбу.