Алексей Разин - Изяслав Страница 16

"За что мне эта кара, Господи? - не раз мысленно обращался к Богу Всеслав. - Ведаешь ведь, всеведущий, что нет кары тяжелей уродства. Урод может быть добрым и честным, он может возвыситься духом, изучить языки и историю других племён и земель, наполнить кладезь своей памяти мудростью древних пророков, великих праведников и великих грешников - а в глазах людей он всё равно останется несчастным калекой. Ибо сам Ты, Господи, так устроил жизнь человека, так распределил в ней радость и горе, что достаточно одной лишней капли горечи, чтобы сделать жизнь и вовсе нестерпимой..."

Изяслав Ярославич слегка обнимает своего племянника за плечи, говорит с ним о Полоцке, восхищается многокупольной полоцкой Софией, соперницей киевского храма. Беседуя, вглядывается в серое, злое, умное лицо племянника с тонкими губами и утиным носом. Если бы можно было прочесть думы Всеслава! Отказался ли он от покушений на жизнь дяди, от притязаний на киевский стол? Что за страшный человек приехал с его охраной? Кутается всё время в плащ, а глаза зоркие, как у рыси. Его лицо знакомо князю. Но он не может припомнить, где и когда его видел. Странный боярин у Всеслава! "Дай, Господи, земле Русской мир и во князех благоволение! - мысленно шепчет Изяслав. - Умиротвори завистливых, Господи!"

А сам в это время прикидывает, кого бы приставить соглядатаем к Всеславову боярину. Разве что Склира Жариславича, только что вернувшегося из похода в землю вятичей. Да и привёзшего недобрую весть о смерти монаха Кукши... Или же - Изяслава-отрока? Но Изяслав, хоть и предан беспредельно, молод, неопытен, а чтобы приглядывать за таким боярином, сноровка нужна. Зато отрок менее заметен... Кого же выбрать?

Гордо глядит на пирующих гостей черниговский князь, умный и храбрый Святослав. Свой престол он сумел обезопасить. Враг не посмеет польститься на его угодья. А если полезет, то он, князь Святослав, соберёт испытанное войско и обрушится на врага как Божья кара. Понадобится - получит помощь от братьев, а мало будет - придут на подмогу хладнокровные, неустрашимые в битвах варяги, черноволосые храбрые сербы и скалоподобные хорваты, или стойкие и честные булгары, или быстроумные византийцы, или далёкие огнистые франки. Многие из этих народов враждуют между собой, но со всеми ними дружен черниговский князь. Потому и спокоен он за границы своего княжества и теперь заботится о том, как сделать свой черниговский удел обширнее, клети полнее. А военная добыча сделает верных дружинников ещё преданней.

Но и забота старшего брата - его, Святослава, забота. Ведь степняки опасны для всей Русской земли, силе их нет конца. Разобьёшь одно племя его место займёт другое, третье... И начинается всё сызнова. Набеги и разбой - уклад жизни степняков. Терять им нечего: городов и полей у них нет. Землю у них не отнимешь, ибо она - вся бескрайняя степь. Одно спасение от них - быть сильным, крепить единение с братьями, возводить единый щит. Это умеет он, Святослав!

Вот только сынок подводит. Добрый, ласковый, но слабый волей и духом Глебушко - незаживающая рана черниговского князя. Поговаривают, что и умом Глебушко скуден, но Святославу горько признать это. "От зависти болтают, думает он. - На мне сорвать зависть не могут - на сына зло переносят. Воистину, у каждого своя язва. Не от Бога, так от людей..."

Беспечен храбрый Всеволод, любимый сын Ярослава. Он склонил на руку свою красивую буйную голову, рассыпались вьющиеся волосы. В ясных серых глазах мерцают зелёные огоньки. Над полными яркими губами под точёным носом - густые усы. Задорно торчит чёрная как смоль, подстриженная борода. До этого времени у Всеволода была главная забота - степняки. Он сдерживал их, бил. И они били его. Он отгонял степь от Русской земли, а она опять надвигалась. Он не уставал воевать и, если уступал брату Святославу в расчётливости и выдержке, то не уступал в храбрости. И грамоту разумел не хуже Святослава. Знал гордый язык римлян, свободно разговаривал на греческом, тем более что был женат на греческой царевне из рода Мономахов. Дружина любила его не за куны, а за незлобивый, весёлый нрав.

Знал Всеволод, как и где расселить покорённых торков на границах земли Русской, умел тонко приметить или создать повод для раздора между степными племенами, да и стравить врагов: пусть дерутся, пусть забудут на время о своей вражде с русичами, пусть ослабеют. А с теми, кто победит, истекая кровью, залижет раны и сызнова устремит жадный взор на Русскую землю, - совладать будет легче: лишь бы среди своих разброда не было.

Но и разброд между своими боярами умел Всеволод вовремя притушить, да так, чтобы никого из них смертельно не обидеть.

А теперь заботы спали с плеч переяславльского князя. Старший брат Изяслав решил совместно со Святославом и Всеславом прийти ему на помощь ударить на торские племена, которые ещё оставались вольными кочевниками, покорить их, присоединить к уже усмирённым их собратьям - чёрным клобукам, поселить на границах, дать вкусить оседлой жизни и тем самым сделать союзниками против степи - сделать толще и надёжней щит Русской земли.

Всеволод предложил: к чему братьям и сыновцу утруждать себя и подвергать жизнь опасности? Пусть дадут ему дружину побольше, и он посчитается со степью, а добычу разделит поровну. Он не утаит ни серебра, ни золота, ни коней. Разве что припрячет корчажек зелена вина да раскрасавицу полоняночку.

Всеволод с удовольствием глядит на расторопных слуг, которые разносят на блюдах дичь, фрукты, на рабынь-плясуний.

Вот входит вереница челядинов в светлых одеждах. Между столами, подняв изогнутые шеи, важно плывут снежно-белые лебеди на золотых блюдах. Слуги подносят в первую очередь князьям и тем, кто сидит рядом с ними, архиепископу, новгородским гостям: посаднику Иосифу, мирским именем Остромиру, боярину Чудину.

Среди отроков, занимающих третий стол, - сын Микулы, Изяслав, и Турволод. Бывший кожемякин захребетник не притронулся ни к яствам, ни к вину. Взглянул на новгородского посадника и вспомнил Селию, смуглое, упругое, горячее, покорное тело её, мерцающие глаза под полуопущенными ресницами...

Звон и гул стоит над столами. Покрывая шум, раздаётся зычный голос князя Всеволода:

- Да затрепещет степь!

Ему откликаются из-за столов бояре и отроки:

- Да затрепещут поганцы!

Булатные мечи сверкают под потолком гридницы[48]. Сверкает золотой крест в руке архиепископа Георгия:

- Воистину так. С именем Божьим!

Внезапно между столами появляется сгорбленный худой человек в чёрной рясе, подпоясанный верёвкой. Сияющие огромные глаза оглядывают бояр, и шум стихает. Завидев монаха, навстречу поднимаются князья. Кто-то предупредительно подсовывает золочёное кресло. Но человек в рясе отодвигает это кресло, подходит к простому, дубовому и тихо молвит:

- Не подобает слуге Божьему на злато воссести. Христос на злате не восседал и нам не велел.

Он глядит на сидящих за княжьим столом, на гусляров, танцующих девок, указывает на них пальцем и обращается к Святославу:

- Будет ли так и на том свете?

Святослав уважает этого иссохшего человека. Чтобы успокоить его, он подаёт знак прекратить игрища. Только тогда монах садится.

Изяслав-дружинник толкает Турволода локтем. Ему интересно узнать, кто этот монах в простой чёрной рясе, которого слушаются князья. Он слышит в ответ:

- Феодосий, игумен печерский...

Глава VII

ФЕОДОСИЙ, ИГУМЕН ПЕЧЕРСКИЙ

1

Странная процессия подошла к Лядским воротам. Впереди приплясывал кривобокий толстый человек, наряженный скоморохом, с полупустым мешком через плечо. Всю его одежду составляли рубаха из конского волоса власяница - и вывернутая козлиная шкура, на которой ещё не успели засохнуть клочки мяса и кровь. За кривобоким человеком бежала женщина, ломая руки и причитая над ним, как над покойником. А сзади шествовал монах, возводя глаза к небу. Когда причитания женщины поднимались до самой высокой ноты, человек в козлиной шкуре отмахивался от неё мешком и хриплым голосом каялся:

- И ел сусло нечистое, и сотворил себе златого кумира, и давал против друга своего свидетельства ложны, и желал жены искреннего моего друга, и сёла его, и раба его, и рабыни его, и вола его, и всякого скота его, и всего, что есть у ближнего моего. Прости мя, Всеблагий!

Он изо всех сил молотил себя в грудь кулаком, а старая женщина, бежавшая за ним, хватала его за руки, за края шкуры, и умоляла о чём-то, и грозила.

Несколько ребятишек следовало за этой процессией. Они весело переговаривались, показывали пальцами на кривобокого вихляющегося человека.