Алексей Югов - Ратоборцы Страница 17

– Ну к чему было такую кикимору изваяти? Какое в том человеку утешенье? А, видать, художник делал!..

И прискорбно прищелкнул языком.

Затем внес в комнату привезенный из Руси налоец для книг, свещники, свечи и свечные съемцы-щипцы, и все это, вдвоем с Федей, расположили так, как стояло оно все в рабочей холмской комнате князя.

В переднем углу, на легком кипарисовом кивоте, поставил икону-складень: Деисус и святый Данило Столпник.

Затем, спросясь князя, сбегал за попом в русский конец Сарая, и отслужил тот краткий молебен, и все углы окадил ладаном.

Не менее поражала и забавляла князя и та быстрота, с которой дворский, не знавший татарского языка, вынужденный прибегать то к содействию приставленного к ним толмача, то к добровольным переводчикам из татар, половцев или русских, освоился, однако, в Орде.

Возвращаясь после каждого своего пробега по столице Волжского улуса, дворский и воевода князя Галицкого, словно из большой торбы, высыпал перед ним, улучив подходящее мгновенье, разные разности про Орду. И мелочное, частное, а порою забавное перемежалось в его рассказах иногда с такими наблюденьями и сведеньями, которые – так считал князь – могли весьма и весьма пригодиться даже ему: «Если жив буду!»

– Сей – в великой силе у хана! – пояснял дворский, упомянув кого-либо из багадуров. – Ну, а Бирюй-хан – сему уже веревка около шеи вьется! Уже более месяца к Батыю не зван! Ханова лица не видит. Печальный ходит!.. Ну, а до чего же, Данило Романович, настырный народ сии татары! Такая назола… все подарки клянчат!.. От хана – и до слуги!.. Ну, прямо не отвяжешься!.. Которому и сунешь что – иной раз сущую безделицу: абы отстал! – а глядишь: довольнешенек. А на иного зыкнешь: «Что, мол, я тебе, пуговицу от жупана либо от шаровар своих оторву да отдам?! Чудак-человек!.. Погоди, говорю, как дело свое справим у хана, тогда и тебе будет!..» Так вот, Данило Романович, и воюю с ними: тому посулишь, того пригрозишь!.. Ох, Орда!.. Ох, Орда!.. Одно слово – орда!..

И, повздыхав, посетовав, оглядывал комнату князя или еще вспоминал что-либо недоделанное и сызнова мчался – добывать, грозить, сулить, добиваться.

Даже и Андрея-дворского, который немало перевидал и на Руси и на Западе преизобильных и всяким великолепьем изукрашенных городов, Андрея, который недолюбливал похвалить чужое, на этот раз поразила многообразная, хотя и нагроможденная роскошь Батыевой столицы, и протяженность, и многолюдство ее.

– Это есть действительно град! – говорил он. – Улицы, дома – что тебе былой Киев наш!.. Конечно, Киев – посветлее!.. А на улицах, княже, на базарах такой галман стоит! Будто в нашем Галиче: все языки перемешалися… не разберибери!.. Столпотворение вавилонское!

Сами ордынцы, внешностью своею, весьма не приглянулись дворскому.

– Лики нечеловеческие! – воскликнул он и даже зажмурился, покачнул головой. – Ротасты, челюстасты, утконосы, а глаза – как точно бритвой скупенько кто резанул… едва-едва мизикает ими!.. А видят глазами своими дале-еко! – тут же восклицал, поражаясь, дворский. – И якобы оттого далеко видят, что соли не кладут в яство. А кто, говорят, солоно любит кушать, у того глаза не вострые и стреляет худо… Не знаю, то верно или нет?.. Но лицом, Данило Романович, и здешни – все на один болван: точно бы все из одной плашки тесаны – в один голос, в один волос, в один миг, в один лик!.. Я было взялся, попутно, того батыря пошукать, который к нам в Дороговско был послан от хана, – думаю: по халату нашему, что я ему подарил, да и по шапке нашей дареной должен я его признать! Ну, где там! В одного вклепался, в другого, да и бросил: все на одно лицо!.. А и всякий-каждый главизну как-то по-чудному бреют: за лево ухо косичку плетут. Смех!..

К татаркам дворский отнесся благосклоннее:

– Женщины – те у них поприглядне будут. Которые даже и на русский погляд – леповидны. А все же против нашей русской женщины альни сравнить!

Дворский махнул рукой.

– И все ихние бабы, – продолжал он, – в шароварах должны ходить, како мужской полк! То понять можно: Чагоныз повелел всему народу на коне обучиться… И всю жизнь – на коне… с ребенком – и то на коне. Тогда в шароварах удобнее. Но пошто на головы взгромождают такое строенье – не возьму в толк! – ни тебе клобук архиерейский… да что клобук!.. Более приравнять можно: акы ушат кверху дном опрокинут и полотном обтянут… Сие ни к чему, я считаю…

Хвалил семейную чистоту и целомудрие жен татарских:

– Мужнину честь хранят! – Нахмурясь, добавлял: – Жен – и по три и по четыре имеют: кто сколько сдюжит прокормить. То во стыд не ставят. А наложница коли заимела ребенка, то уж стала в полном чине жена. И если ханенок от таковые посадницы, то может и на ихный престол взойти…

Осуждал татарскую пляску:

– Черного своего молока напьются кобыльего – кумыза, сделаются пьяны, сейчас – плясать! Гусли, сопели, бубны… А пляска у них неладная, Данило Романович!.. Дерг, дерг… якобы кукла-живуля… срамота, бесстудьство одно!.. То ли дело – наш колымыец гопака спляшет али киевлянин!..

И сызнова начинал о городе:

– Чудно изукрашен их град! Улицы – широки. Инде торцами кладены. Хоть бы и не татарам в таком граде жить! Только улицы градские не чисто содержат!..

Тут Андрей-дворский понизил голос и с некоторою опаскою сообщил:

– К примеру молвить: некий грек пленный устроил им водометы. Дивно, окаянный, измечтал: воду по трубам – колесами, шатунами – прямо из Волги подает, за несколько верст, – конской тягой. Ходит конь округ колеса… глаза у него завязаны… Ладно. Кажись бы, у Волги хватит воды на все! А почему же в домах даже и руки обмыть нечем?.. А и не моют!.. Осалит за обедом руки – тотчас их о голенища, об шубу отрет! И рыгают – не приведи господь!.. И того у них нету, чтобы чашку ополоснуть!.. Одно слово – варвы!..

За немалую, надо полагать, мзду первый битакчи выдал дворскому грамоту и пайцзу, с которыми можно было невозбранно посещать любой из кварталов Сарая.

И тогда такого насмотрелся галицкий воевода, о чем не смог промолчать перед князем, едва только возвратился к нему: пусть знает, пусть ведает Данило Романович, как волынские и галицкие его гинут у проклятых, и нет им заступника; пускай хоть словом своим заступит и оградит своих-то, когда позовут к Батыю!

И начал было рассказывать дворский:

– Рязанским, суздальским, ростовским, а и киевлянам пленным, – тем куда легче, не то что нашим галичанам несчастным! Ихние-то князи: Ондрей Ярославич, Олександр Ярославич, а то и сам Ярослав Всеволодич – сей вот намедни проехал через здешни места к великому хану, в Каракорум, – ихние-то князья ведь по всяко дело когда не один, ино другой наезжают в Орду…

Князь молча слушал, а сам перелистывал в это время манускрипт, в котором, по его повелению, монахи, работавшие в его скрипториях, и толковники-греки, руководимые обоими Кириллами – и печатедержцем и митрополитом, – собрали, переписали в выдержках все, что только можно было прочесть о русских и о славянах в писаниях древних авторов.

Здесь, в этой книге, на белоснежном цареградском пергаменте, средним уставом, с заглавными буквами, изуроченными киноварью и золотом, списано было все о славянах и о народе русском, именовавшемся у древних – «анты». Обширный, пытливый ум и сердца многих древних мыслителей, да и хронографов-летописцев, и захватывала и потрясала, наполняла то гневом и ужасом, то упованьями и надеждой судьба этих антов, или русов, что то же, – народа, загадочного и для римлян, и арабов, и греков, обладавшего всем севером, всей срединой Балканского полуострова, всеми землями от Карпат и Дуная до Тмутаракани, и до великой пучины морской, именуемой Каспий, и до Урала, уходящего в Страну Мрака.

Кто только не писал о них, о его карпаторусах, о галичанах, волынянах и о киевлянах, – начиная от Геродота, Плиния и Тацита!..

Вот хронограф византийский свидетельствует об ответе русского князя Лавриты аварскому хану, который требовал дани:

«Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который подчинил бы себе силу нашу? Нет! И мы в том уверены, пока существует на свете война и мечи!»

И вторит ему ученый араб Масуди:

«Словяне – народ столь могущественный и страшный, что если бы не делились на множество разветвлений, недружно меж собою живущих, то не померялся бы с ними ни один народ в мире!»

И все ж таки: «Вся греческая империя ословянилась!» – в тревоге восклицает император-историк.

«Словяне научились вести войну лучше, чем римляне!» – одержимый тем же страхом, взывает хронограф эфесский.

«Словяне и анты любят свободу, не склонны к рабству. Сами же взятых в плен не обращают в рабов», – заключает римский стратег.

Сколько раз, припадая к фолианту сему, точно тот сказочный исполин к груди своей матери-земли, Геи, вдыхал в себя князь в часы душевного мрака, в годы чужеземных нашествий неизреченную силу древних чужестранных повествований о бессмертном своем народе!