Павел Загребельный - Роксолана Страница 17

— Ты уже попросил — я дала согласие.

— Кроме того. Чтобы об этом знали только мы.

— А рабыня?

— Она еще совсем девочка.

Валиде строптиво вскинула голову. Пожалела о своей несдержанности, но уже не поправишь. Может, вспомнила, что и ее привезли в гарем шах-заде Селима тоже девочкой. До сих пор еще не была похожей на мать султана Сулеймана. Скорее старшая сестра. Всего лишь шестнадцать лет между матерью и сыном. В сорок два года она уже валиде.

Память начинается в человеке намного раньше всех радостей и несчастий, которые суждено ему пережить.

Она встала. Была такого же роста и так же тонка и изящна, как Рушен. Ибрагим почему-то подумал, что они должны понравиться друг другу. Поклонился валиде, проводил ее до перехода в святая святых.

Волочить за собой евнухов было противно, но доверить это дело никому не посмел. Молча проехал со своей свитой сквозь врата янычар, мимо темной громады Айя-Софии, мимо обелисков ипподрома. Дома прогнал слуг, свел евнухов валиде со своими, пошел от них на мужскую половину, ждал пронзительного девичьего крика, стонов, рыданий, но наверху царила тишина, и он не вытерпел, пошел туда. Черные евнухи с одеждой Рушен в руках ошалело гонялись за ней по тесной полутемной комнате, а девушка, встряхивая своими небрежно распущенными волосами, изгибаясь спиной и бедрами, убегала от них, из груди ее вырывался не то смех, не то всхлип, глаза пылали зеленым огнем, точно хотели испепелить нечестивцев, ноздри трепетали в изнеможении и отчаянье. Увидев Ибрагима, Рушен показала на него пальцем, затряслась в нервном смехе.

— И этот пришел! Чего пришел?

— Посмотреть на тебя в последний раз! — спокойно сказал Ибрагим.

— В первый!

— Да. Но и в последний!

— Так гляди. Те уже глядели! Искали во мне. Чего они искали? Вели теперь удушить меня, как это у вас водится.

— Не угадала. Пришли взять тебя в подарок.

— Подарок? Разве я неживая?

— Имей терпение дослушать. Хочу тебе большого счастья.

— Счастья? Здесь?

— Не здесь. Поэтому и дарю тебя самому султану. В гарем падишаха.

— В гарем султана? Ха-ха-ха! Тогда зачем же раздевал?

— Посмотреть на твое тело.

— А что скажет султан?

— Должна молчать об этом. А теперь прощай. И оденься.

Он отвернулся и направился к ступенькам. «И порядочные женщины благоговейны, сохраняют тайное в том, что хранит Аллах».

КНИГА

Человеку заповедано (и не наяву, а во сне, чтобы имело вид пророчества): читай!

Не ведая что, не зная, как, и где, и каким способом, — читай!

Предназначение твое на земле и в мире: читай!

Читай на земле следы живые и мертвые, на камне и на песке, в листве деревьев и в травах, в солнечном мареве и в дождевой мгле, в течении рек, в глазах детей и женщин, в беге оленя, в прыжке льва, в пении птиц, в полыхании огня, в бесконечных просторах неба — читай!

Огненные литеры выжжены в твоем сердце и в мозгу, выйдут из сердца и мозга, засияют ярче всех самоцветов земли, запылают ярче всех огней небесных — читай!

В книге будет о женщине и трапезе, о животных, среди которых тебе жить, о добыче и раскаянии, о громах небесных и темных ночах, о свете и пчеле, о преградах и вере, о мурашке и поколении, об ангелах и поэтах, о садах и дымах над костром, о вечных песках и победах на болотах, о горах и звездах над шатром, о луне, и железе, и охоте к приумножению, и вознесению, и падению, и страсти, и смерти неминуемой, и: «Знайте, что жизнь ближайшая — забава и игра, и красование и похвальба среди вас, и состязание во множестве имущества и детей, наподобие дождя, растение, от которого приводит в восторг неверных; потом оно увядает, и ты видишь его пожелтевшим, потом бывает оно соломой, а в последней — сильнее наказание и прощение от Аллаха, и благоволение, а жизнь ближняя — только пользование обманчивое».

Ученые хаджи читали Коран у султанских гробниц, поставленных на холмах Стамбула, где когда-то стояли византийские храмы.

Венецианские баилы — послы — собирали по городу сплетни, чтобы потом пересказывать их всей Европе.

Мудрый Кемаль-паша-заде вел дневник нового султана Сулеймана.

Кемаль-паша-заде пересказал для покойного султана «Гулистан» великого Саади. Написал поэму о любви Юсуфа и Зулейки, сделал множество толкований Корана и шариатского права — меджелле. Приставленный к Сулейману еще в Манисе, он поехал за новым султаном в Стамбул и сопровождал его во всех походах, тщательно записывая все хорошее и дурное, так что султан даже не выдержал и спросил у своего ближайшего славотворца, не заносит ли он в дневник также о султанских женах и детях.

— Ваше величество, — ответил Кемаль-паша-заде, — нужно, чтобы в вашей истории было хоть что-то человеческое, иначе в нее никто не поверит.

Первая запись о том, как Сулейман узнал, что стал султаном:

«Выражение сомнения и подозрительности через мгновение угасло от острого сияния царевичева взгляда. Его выпуклое чело наморщилось и нависло над орлиным носом; уста, тонкие и немилостивые, сами собой растянулись под длинными усами, как бы прикрывая предчувствие зла; по лицу цвета темной бронзы промелькнуло темное облачко; принц, который своею честностью и умением держать слово опровергал распространенное мнение о турецком вероломстве, никак не мог поверить в принесенную Ферхад-пашой весть, что умер султан, прозванный Несокрушимым».

СУЛЕЙМАН

В тот день, когда стал султаном, он почувствовал, что отныне время принадлежит ему. В определенных границах, конечно, пока время существует для него, то есть пока он сам жив. Но в этих пределах оно принадлежит ему безраздельно.

При рождении время не благоприятствовало Сулейману. Родился в совершенной безнадежности. Его отец Селим был самым младшим сыном султана Баязида, а из-за своего задиристого нрава еще и самым нелюбимым. После смерти Баязида власть должна была перейти если не к старшему сыну Коркуду, то к его брату Ахмеду, наиболее дорогому султанову сердцу. А при переходе власти в руки наследника все мужское поколение Османов, кроме семьи нового султана, безжалостно уничтожалось. Так завещал завоеватель Царьграда Мехмед Фатих, Сулейманов прадед: «Для всеобщего благополучия каждый из моих славных сыновей или внуков может истребить всех своих братьев». Первым должен был выполнить этот нечеловеческий завет сын Мехмеда Баязид. Но его брат Джем, которого он хотел задушить, выступил против него войной, домогаясь султанского трона для себя, когда же это ему не удалось, попросил убежища у рыцарей на Родосе, а они переправили Джема во Францию, откуда он попал к папе римскому и уже там умер таинственной смертью, может даже и отравленный по настоянию Баязида, который много лет выплачивал всем, кто держал у себя в почетном плену Джема, невероятные деньги.

Точно так же обречен был и младший сын Баязида Селим, обреченным должен был чувствовать себя уже от рождения и Сулейман. Может, это наложило отпечаток на всю его жизнь: был мрачен, задумчив, к людям относился с недоверием, не любил болтунов, задавак, преклонялся только перед мудростью и уже с детства погрузился в изучение законов, словно бы хотел этим спастись от видимой несправедливости и жестокости жизни, ибо у человечества ведь нет иной справедливости, кроме той, что записана в законах.

Его отец Селим, напротив, возлагал надежды не на безликую справедливость, а на силу. Он понимал, какая угроза нависает над ним, но не впадал в отчаяние, был убежден, что истинным преемником султанского трона должен быть именно он, а не его братья. Самый старший, Коркуд, не мог расстаться с их семейным гнездом, далекой Амасией, окружил себя там поэтами, мудрецами, бесполезными книгоедами, сам сочинял стихи, его рука умела держать лишь перо, а не меч — человек пропащий для власти навеки. Средний брат Ахмед, хоть и сидел под боком у старого султана и считался надеждой Турции, тоже больше интересовался книгами, мудростью и справедливостью, нежели мечом, его любил простой люд, но что такое простой люд там, где речь идет о власти! Зато Селим сумел стать любимцем янычарских орт, и когда янычарские аги, обеспокоенные тем, что султан Баязид, подорвав здоровье разными излишествами, решил искать успокоения в опиуме, стали добиваться, чтобы Селим был возвращен в Стамбул, Ахмед подсказал султану, чтобы тот отослал брата в далекий Трабзон. Но впоследствии оказалось, что из-за недосмотра рядом с отцом — наместником в санджаке[35] Боли, соседнем с Трабзоном, был сын Селима Сулейман. Чтобы не допустить их объединения против Стамбула, султан и послал внука наместником в Кафу — в Крым. Там, за холодными волнами моря, шестнадцатилетний Сулейман должен был преисполниться еще большей безнадежности касательно своего будущего. Но с ним была его мать Хафса, дочь крымского хана Менгли-Гирея. Она выпросила у своего отца подмогу для Селима, татарские всадники, переправленные через море, ударили с Селимом на Стамбул, поддержанные там янычарами, принудили к бегству Ахмеда, и султан Баязид, старый, изнуренный недугами, никчемный, должен был уступить власть самому младшему сыну. Через месяц, отравленный по приказу сына, он умер на пути из Стамбула в Эдирне, в местечке Чорлу (через восемь лет на том самом месте умрет Селим). Селим велел привести пятерых сыновей своих ранее умерших братьев и задушить в сарае, у себя на глазах. Так же был задушен брат Коркуд, который попытался убежать, но был пойман и отдан в руки палачей. Брат Ахмед собрал войско и выступил против Селима, но в бою под Енишехиром был разбит, захвачен в плен, приведен вместе со своими сыновьями в шатер султана, и там в присутствии Селима все они были задушены.