Юрий Вяземский - Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория Страница 17

Иное письмо я однажды получил с Сицилии. Пелигн в нем писал: «Мы с Макром часто заходим к меретрикам. Гней их усердно приапит (впервые я услышал, вернее, прочел это слово). А я люблю, выбрав глупышку, увести ее в закуток и расспрашивать о детстве, о том, как попала в блудилище, стыжу ее, что торгует самым прекрасным из чувств человеческих, предлагаю подумать, как вызволить ее из порока, выкупить из грязной неволи, деньги даю и друзей предлагаю в сообщники. Некоторые слушают и благодарят. Но некоторые начинают плакать, жалуются хозяйке или хозяину. А те на меня набрасываются: дескать, искушаю я их овечек и сбиваю с пути истинного!.. Ты за меня не волнуйся: иногда и мой скакун заглядывает в стойло Венеры. Но чаще люблю шутить и болтать». Так мне писал Пелигн, не помню: из Мессены или из Сиракуз.

Вардий сладенько ухмыльнулся и сказал:

— Как видишь, Мотылек уже перестал быть Мотыльком, но еще не успел стать Кузнечиком. Приап его еще не объял. Но Фавоний уже подхватил, вырвал из лунного света, разогнал призраков, увлек и понес на восток, в царство Венеры Родительницы, на встречу с веселым Приапом.

VI. — В Рим они с Макром прибыли за несколько дней до того, как великий Август отказался от должности консула, которую занимал уже одиннадцать раз, и сенат предоставил ему высший империй и пожизненную должность трибуна… Вы вообще-то изучаете близкую к нам историю?.. Что?.. Да, в год смерти Марцелла. Умница! Вижу, что изучаете… Но когда Пелигн вернулся в Рим, бедный Марцелл еще был живым, — сообщил мне Вардий и продолжал:

— Пелигну едва исполнилось двадцать лет. Апий, отец его, настаивал на государственной карьере. Он говорил: я кучу денег истратил на твое образование, ты его теперь получил, тебе покровительствует Валерий Мессала, один из первых людей в Риме… Да, я забыл сказать, что брат Пелигна, Сервий, умер в предшествующем году, когда Мотылек с Макром путешествовали по провинции Азия. Так что Пелигн у своего отца, потомственного провинциального всадника, остался теперь единственной надеждой.

От армейской карьеры Пелигн наотрез отказался.

Я, мол, не то, что отцы, не хочу в свои лучшие годыВ войске служить, не ищу пыльных наград боевых.

— «Пыльным ремеслом» всегда казалась ему воинская служба, и он ее часто так называл в своих стихах.

Пелигна сначала устроили триумвиром по уголовным делам.

Должности стал занимать, открытые для молодежи,Стал одним из троих тюрьмы блюдущих мужей.

— Ничего остроумнее не могли придумать, как его, недавнего трепетного Мотылька, отправить работать тюремщиком!.. Естественно, на службе он редко появлялся и, по его признанию, старался не приближаться к северному подножию Капитолия, где находится Мамертинская тюрьма.

Полгода не прошло, как его решили выгнать с поста уголовного триумвира. Но тут по просьбе отца в дело вмешался влиятельный Валерий Мессала, и вместо позорного отстранения оформили перевод на судейскую должность, сделав Пелигна одним из судей-центумвиров, занимавшихся разбором имущественных, завещательных и изредка уголовных дел.

Я не обидел ничем порученных мне подсудимыхТам, где вершат дела десятью десять мужей.Я безупречно решал в суде гражданские тяжбы,Из проигравших никто не усомнился во мне.

— Естественно, никого не обидел, потому что совершенно затерялся среди сотни судей, многие из которых были на десять, на пятнадцать лет старше его, двадцатиоднолетнего. Разумеется, «безупречно решал», ибо, когда человек ничего не решает, его и упрекнуть не в чем. Действительно, «из проигравших никто не усомнился». Но скоро судейское руководство стало сомневаться в том, что судьей-центумвиром может быть человек столь, мягко говоря, легкомысленного и, грубо говоря, развратного поведения.

Вардий ненадолго замолчал. Потому что в этот момент в купидестре появилась рабыня-гельветка с флаконами для притираний. Глядя на ее прозрачное одеяние, Гней Эдий продолжал:

VII. — Едва появившись в Риме, Пелигн тут же примкнул к одной из молодежных аморий. Ее называли аморией Эмилия Павла или аморией Юния Галлиона, потому что первый был самым состоятельным ее членом, а второй — самым активным. Завсегдатаев было пятеро: Галлион, Помпей Макр, Павел, я и Пелигн — всё старые приятели и одноклассники по школе Фуска и Латрона.

Как водится, вместе пировали, ухаживали за женщинами, в застольях обсуждали и смаковали свои любовные похождения и все, так или иначе, пописывали стишки.

Купидонили все по-разному. Юний Галлион, наш сверстник, брал настойчивостью и неотвратимостью. Одна из его купидонок мне однажды призналась: «Мой Юний — из тех мужчин, которому, хочешь — не хочешь, придется отдаться. Потому что рано или поздно всё равно уговорит, уломает, доконает. Так стоит ли трепыхаться?!» Воистину, для жертв своих Галлион был неизбежен. Как бы они от него ни скрывались, он их выслеживал, куда бы ни шли, возникал перед ними, как приговор, как рок, как греческая Ананка — богиня Необходимости. Затратив на своих женщин столько усилий — он ночи проводил под дверями, в холод и в дождь, иногда простуженный и больной, но бдительно бодрствующий и неотвратимо ожидающий! — столько усилий приложивший, он их потом хранил и сортировал, как ювелир, каждой своей драгоценности отводя словно футлярчик или мешочек и никогда не вынимая их одновременно, то есть, бережно не убрав и надежно не спрятав первую, никогда не прикасался ко второй или к третьей. И жили они у него всегда в различных районах города, о существовании соперниц обычно не догадываясь… Умел, однако, как он говорил, «развести стражу».

Макр Помпей женщин «вычислял». Он считал, что у каждой женщины есть свое «первоначальное число» и, если это число обнаружить, женщину можно «поместить в любую плоскость и сделать из нее любую фигуру» — его выражения. Как он производил вычисления, не берусь сказать. Но купидонок приобретал быстро и точно. А дальше начинал «строить графики», «сопоставлять числа», «доказывать теоремы». Строить графики означало исследование и опробование эротических особенностей и, так сказать, «планиметрических» предпочтений женщины в любовных утехах. Сопоставлять числа значило предаваться любви одновременно с двумя или с тремя партнершами. Доказывать теоремы — ну, это когда между купидонками или между ними и Помпеем возникали ревность, упреки, скандалы и драки и Макру приходилось «прибегать к аксиомам», то есть, воздействуя на «первоначальное число» каждой женщины, возвращать ее в состояние покоя и равновесия, дабы, по словам Помпея, «не развалилась вся моя геометрия»… Макр был почти на два года старше нас с Пелигном и, как можно заметить, увлекался тогда математикой.

Эмилий Павел женщин не преследовал и не вычислял — он их подкупал богатыми подношениями и роскошными подарками… Базилику Эмилия видел?.. Ты в Риме никогда не бывал?.. Так вот, эту базилику за свой счет построил консул Луций Эмилий Павел, отец нашего Павла, тоже Луция… Богатое семейство. В те годы — особенно богатое!.. Стало быть, покупал своих купидонок. Всегда одну. И очень ненадолго, потому что быстро терял интерес. И, расставаясь со своими козочками — так он их называл, — еще щедрее их одаривал, чем когда привлекал. Об этом было известно. И они расставались с ним еще радостнее, чем сходились.

Вардий стал говорить отрывисто, потому что рабыня принялась накладывать ему на лицо маску из водорослевой массы.

VIII. — В нашей амории были и другие члены. Непостоянные. Руфин, например. Бедный и незнатный. С нами не учился. Но он служил вместе с Пелигном. Иногда приходил, пил, ел и слушал.

Повадился к нам и Флакк, младший брат Грецина. Ему было лет восемнадцать. Мы сделали его виночерпием…

Иногда заглядывал Юл Антоний. Помнишь? Сын злокозненного триумвира, любовника Клеопатры.

Юл был всего на два года старше Пелигна, но выглядел намного взрослее. Величавый красавец, чем-то похожий на Альбия Тибулла. К тому же умный. Образованный. Красноречивый. Но красноречие его было язвительным и циничным. Ум — злым и как будто обиженным.

О своих похождениях Юл никогда не рассказывал. Но о его победах шептались на улицах и шушукались в портиках.

Женщин он выбирал для обычных людей труднодоступных. Как правило, знатных девиц и часто замужних матрон. Брал, что называется, влет: суровым и властным взглядом, коротким призывным жестом, повелительным жестким словом. И напыщенные становились кроткими, своенравные — покорными, гордые — униженными. Ибо, покорив их в угоду своей гордыне, поправ их, дабы самого себя утвердить, он их всегда презрительно и зло унижал. Как мстительный полководец унижает пленных врагов. Как жестокосердный хозяин притесняет попавшего в немилость раба. А после, насытив мрачную страсть… Хватит накладывать маску! Ты мешаешь мне говорить!.. Наигравшись с ними, он их безжалостно прогонял от себя, будто выбрасывал в сточную канаву. Некоторые из выброшенных ненавидели его до конца своих дней. Но многие продолжали тайно любить и трепетно ждали, когда вновь остановится взглядом, поманит рукой, велит прибежать и отдаться.