Антонин Ладинский - XV легион Страница 17

– Она отлетает в слезах... – продолжал Виргилиан, – и уже ничто, ни горе разлуки, ни воспоминания не заставят ее вернуться в покинутое тело. Но что оно без души? Падаль. Жалкое распадение атомов...

Центурион, улучив момент, опять подъехал к тележке и шепнул красавице:

– Красотка, когда будешь в Карнунте, спроси в лагере центуриона Максимина!

Женщина блеснула двумя рядами белых зубов. Закрыв на мгновение глаза, она дала понять, что спросит. Центурион, довольный приятной встречей, отъехал прочь.

Виргилиан задремал. Сквозь сон он думал о Грациане, об этой пятнадцатилетней девочке, ради которой он тащился опять в Карнунт, в дождь, среди военных тревог. Что это, любовь? Было что-то стыдное в этом чувстве. Точно он, опытный в делах любви, любовник Соэмии и многих других женщин, не имел права прикасаться к чистому телу Грацианы. В памяти вставал ее высокий, выпуклый и чистый лоб. Он вспомнил, как украдкой читал ей стихи, а она слушала, обняв руками колени. Она казалась ему теперь прохладной статуей, далекой от всех страстей. Так статуи отстраняют от себя воздух земли вечным движением прелестных рук.

Позади раздался глухой топот подков. Это Марк Клавдий Агриппа, проконсул обеих Панноний и императорский легат, в сопровождении скифов перегонял повозки, центурии, толпы беженцев. На нем развевался красный плащ. Лицо было поднято с надменной улыбкой к небесам. Казалось, на нем лежало все бремя величия Рима. Кто-то из всадников крикнул месившим грязь классиариям:

– Пехота, не пыли!..

К вечеру пошел холодный дождь. С наступлением темноты конные части Цессия Лонга первыми вошли в Аррабону. Почти одновременно прибыли когорты XIV легиона из Карнунта и вспомогательные алы из Бригецио. Им было поручено преследование отступавшего к Дунаю противника.

Сражение было выиграно по всем правилам военной науки. Получив в разгаре битвы сведения о движении частей XIV легиона у себя в тылу, варвары отхлынули. Фаланга Лонга несокрушимо стояла. Унося некоторых из своих убитых, может быть, вождей или их близких, сарматы в панике рассыпались по всему полю. Солнце склонялось к западу. Тогда, видя бегство противника, Цессий Лонг приказал трубить победу. Зная, как действует на варваров однообразность и мерность римского строя, легат двинул легион вперед. Пройдя три тысячи шагов, солдаты остановились. Не рассчитывая на остатки утомленной и сильно поредевшей конницы Ация, Лонг не позволил ему преследовать отступавших. Эта задача была поручена алам, прибывшим из Бригецио. Салерн, опасаясь оставить Карнунт без прикрытия и получив от лазутчиков сведения, что на противоположном берегу Дуная, против Карнунта, накопляются конные массы варваров, медлил с выступлением, и его четыре когорты прибыли в самый последний момент.

Цессий Лонг снял шлем.

– Пусть центурионы проверят людей! – сказал он подъехавшему Корнелину.

Изнуренные сражением легионеры легли на землю, в грязь, рядом с трупами, и не желали вставать, несмотря на окрики центурионов. Раненые хрипели, изрыгали хулу на светлых богов, на мир. Александр возился среди них, промывая раны уксусом, его помощники перевязывали солдат и давали им освежительное питье, тот же уксус, смешанный с водой. Изрубленный в сражении ветеран прошептал, когда над ним склонился врач:

– Предайте меня смерти!..

Александр осмотрел его: ужасный удар меча между шеей и плечом, такой глубокий, что под исковерканной ключицей было видно легкое, все в пузырьках воздуха. А в паху торчал остаток стрелы.

– Подайте чашу, – шепнул врач.

Ему подали с осторожностью страшную чашу.

– Выпей!..

Раздвинув ножом зубы, Александр влил в рот ветерану глоток последнего пития. Тело еще сделало несколько судорожных движений, потом все было кончено. Мертвые глаза ветерана уставились на небо, где его ждал, раскрывая братские объятия, солдатский бог Геркулес.

– Смерть, достойная мужа, – сказал Александр.

Рядом ударами меча добили двух тяжко раненных варваров. Других пинками окованных гвоздями тяжелых солдатских калиг заставили подняться, перевязали веревками, погнали под охраной в Саварию.

Передовые части легиона вступили в Аррабону в полночь. Город уже был оставлен варварами, устремившимися к Дунаю. Несмотря на дождь, в городе пахло горелым, кое-где дымились пожарища, на форуме и на маленьком амфитеатре, где бродячие мимы еще недавно ставили пантомиму «Пояс Венеры», лежали кучи конского навоза. Почти все статуи были обезглавлены.

В ту же ночь, неизвестно почему, легион был направлен под проливным дождем в Карнунт.

Солдаты проклинали погоду, тяжелую солдатскую службу, поклажу, нескончаемый ночной переход. Но никому и в голову не приходило, что можно выйти из рядов, переждать непогоду в покинутой хозяевами придорожной харчевне, обсушиться у костра. Кругом стояла непроглядная темь. Центурионы, злые, как волки, набрасывались на отсталых, ругали за каждую малость, грозили розгами, и их окрики мешались с молниями и именами богов.

Дисциплина была основанием римской службы. Даже в мирное время солдаты не знали поблажек. Чтобы бездействие не разлагало воинского духа армии, легионеров заставляли в свободное от военных упражнений время строить дороги, акведуки, мосты и общественные здания. Они покрыли прекрасными строениями всю Африку и многие другие провинции, украсили римские колонии храмами, пышными преториями, термами, и по акведукам весело побежала вода горных ключей.

Техническое хозяйство легионов стояло на большой высоте. При них находились ремесленники всех родов, гончарные станки, изготовлявшие черепицу и сосуды. Как хороший торговый дом, легионные гончары ставили на этих черепицах и амфорах условный значок или номер своего легиона. Гончары не знали, что спустя две тысячи лет по легионным торговым клеймам можно будет следить за передвижением каждого легиона.

Дождь лил, как из ведра. За легионом мулы тащили военные машины. Покачивались на огромных колесах фургоны. Погонщики гнали хворостинами стадо баранов. Животные, набухшие под дождем, как губки, прижимались друг к другу, бежали к своей неведомой судьбе. Они тоже принимали участие в военной драме на Дунае.

Тиберий Агенобарб Корнелин мрачно ехал впереди первой когорты. Промокнув до последней нитки, он мечтал о том мгновении, когда можно будет проглотить чашу подогретого вина. Но до Карнунта было еще далеко.

Род свой трибун вел от Агенобарбов Корнелинов, старой фамилии, которая насчитывала в своих рядах многих магистратов. В царствование Нерона на Агенобарбов обрушился гнев цезаря, и иные из них были сосланы, разорены, даже обезглавлены. С тех пор Агенобарбы не могли оправиться, существовали в бедности, в тени, добывая пропитание на должностях писцов, библиотекарей или таможенных надсмотрщиков в Остии. Да они и забыли уже, что их предки играли некогда роль на форуме, представляли народ квиритов.

Отец Корнелина, Авл Агенобарб Корнелин, находился на службе у богатого судовладельца Семпрония Агриколы. Весьма искусный в письме и в цифири, он управлял делами большого предприятия и жил безбедно в маленьком домике с женой Фульвией, на так называемой Тибуртинской улице. Большой книголюб, Авл собирал библиотеку. Тиберий еще в детстве прочел сочинения Цезаря и Саллюстия и «Анналы» Тацита.

Еще ребенком он ходил на пристани к старику Микрону, ветерану в отставке, который сторожил торговые склады Агриколы. Старик некогда служил в легионах, повидал свет и за кувшином вина любил рассказывать о том, как получил первую свою медаль и дубовый венок за спасение товарища, о переходе через Дунай, о блаженном августе Марке Аврелии, который поражал маркоманов не только силой римского оружия, но и магией, низводя с небес заклинаниями молнии и бури, наводя ужас на варваров кровавым солнцем.

Воспламененный его рассказами черноглазый смуглый мальчик заявлял:

– Я тоже буду служить в легионе.

– А зачем тебе служить, друг? – удивлялся Микрон. – Тебя в легионе вши заедят.

Но дома отцовские книги рассказывали о победоносных походах, о подвигах Траяна. Сам отец, не любивший посещать цирк, где его тошнило при виде человеческой крови и где хотелось закрыть уши, чтобы не слышать криков жертв, раздираемых зверями, сам отец, с блистающими от волнения глазами, читал частенько вслух какой-нибудь особенно пышный военный пассаж у любимого автора, и сын мастерил деревянные мечи, устраивал игры в войну с парфянами, в которых он всегда был предводителем.

Когда Тиберий подрос, Авл решил пустить его по торговой части, и юноша охотно принял эту карьеру, с тем чтобы поступить на службу к тому же Агриколе и на его кораблях повидать мир, Афины и Александрию, богатые города Африки, и, может быть, даже далекий Босфор Киммерийский, где по рассказам корабельщиков на пристанях голубоглазые люди торгуют мехами, соленой рыбой и конями, и где уже начинаются те страшные Киммерийские пределы, снег и суровые зимы, о которых он читал у Геродота.