Владимир Малик - Князь Кий Страница 17

После этого Аттила вернулся к своему шатру и на руках вынес мертвого брата. Положил на щит. И подняли его вельможи и понесли вдоль войска, зовя:

— О преславные гуннские воины! Внезапная смерть от излишков вина поразила кагана Бледу! Посмотрите — ни одна капля крови не пролилась из него! Умер он сам. Десять тысяч лет великому кагану Аттиле, отцу всех гуннов!

Аттила же шел сразу за мертвым братом, а за ним — его лучшие мужья. И каждый острым ножом надрезал себе щеки, потому что по-гуннскому обычаю по умершему кагану следует плакать не слезами, а кровью.

И никто не поднял руку на убийцу. Никому не хотелось начинать братоубийственную войну, хотя многие подозревали Аттилу в убийстве.

Но кто это видел?

Сняв осаду Сингидуна, гунны похоронили Бледа в чистом поле, а Аттилу провозгласили верховным каганом, которому стали подчиняться все роды и союзные племена.

И с того времени Аттила сам владел огромным государством. Не один кровавый поход совершил он во все концы света, не одно племя согнал с насиженного места, не одну тысячу людей посек, распял, сжег и замучил. Черная слава шла впереди его боевого коня!

Но, видно, вопила о мести кровь безвинно убитых им людей и кровь брата Бледа, потому что недолго утешался и он властью, и богатством, и славой. Боги выбрали удобное время, нужных для этого людей и наказали его.

На свете много государств, и самой могучей и наиславнейшей является Ромейское государство. Раскинулось оно в теплых краях, за Дунаем, за высокими горами, на берегах синего моря. Живут в нем разные народы. И правят им два царя — один в далеком Риме от чего государство и называется Ромейским, а второй в Константинополе, которое за величие, богатство и великолепие прозывался еще Царьградом.

И вот тогда, когда Аттиле уже было лет двадцать пять или тридцать, у царьградского императора Констанция родилась дочь Гонория. Была она племянницей императоров Гонория и Аркадия и сестрой будущего императора Рима — Валентиниана.

Едва наполнилось ей лет семь или восемь, как ее брата Валентиниана посадили на престол в Риме, а ее из Царьграда привезли в далекую Италию и навечно поселили в хмурый замок, взяв от нее, еще малолетней неумной девочки, торжественный обет навсегда, до самой смерти, оставаться девой, не вступать в брак, чтобы ее дети не стали брату и его потомкам соперниками за царский трон.

Миновало немало лет. Выросла Гонория и стала красавицей, расцветшая, как пышная роза. Жила в достатке, в роскоши, немало что есть и пить и во что одеться. Но не радовалась от этого, потому что чувствовала себя несчастной, как последняя римская нищенка.

Хотелось ей свободы, счастья, хотелось большой светлой любви, а всего этого она была лишена. Поэтому и скучала, грустила — днем плакала, а по ночам мечтала о прекрасном принце, который однажды освободит ее из ненавистной тюрьмы и назовет женой.

Но принц не приходил, а годы проходили. И начала вянуть красота принцессы и гаснуть надежда.

И был у нее верный друг — старый слуга Гиацинт. Он любил девушку, как дочь, и пытался помогать ей, чем мог. Учил ее читать и писать, рассказывал о далеких, никогда не виденных ею краях, о высоких горах и быстрых реках о безграничных синих морях и крупных городах на их берегах, о несметных племенах, которые живут в ромейском царстве, и о варварах, которые своими нападениями поставили это царство на край гибели. А чаще всего рассказывал об Аттиле, который стал бичом божьим для ромеев и всего ромейского мира, о его походах и победах.

И спросила его однажды Гонория.

— Скажи мне, Гиацинт, справедливо ли сделал брат Валентиниан, заключив меня в заточение в этом противном дворце?

— Нет, несправедливо, — ответил тот. — Ты родилась свободной, как и все люди на земле, кроме рабов.

— Как же мне освободиться? Где взять такую силу, чтобы преодолела силу Валентиниана?

— В империи такой силы нет. Никто не отважится выступить против воли императора.

— А вне империи?

Служник смущенно глянул на девушку.

— Лишь Аттила мог бы это сделать, Гонория. Лишь Аттила. Но неужели ты решишься на такое? Неужели позовешь варвара, чтобы раззорил твою родину, чтобы брата лишил трона, а может, и жизни?

Не долго думала Гонория над ответом. Кровь отхлынула от ее лица, уста сделали гримасу от злости, а глаза запылали гневом.

— Разве могу я назвать родиной ту землю, которая обрекла слабую безвинную девушку на пожизненное заключение и нестерпимые муки? Разве могу я назвать братом человека, который поступил со мной так несправедливо? Разве есть у него хоть капля братской любви к своей несчастной сестре?

— Нет, нет.

— Тогда почему же я должна проявлять к нему сестринские чувства?

— Действительно, не должна.

— Я долго думала над тем, кто может меня освободить. Выходит, лишь Аттила. Для всех он страшен, для всех он — бич божий, для всего христианского мира — погубитель, а мне он дорог, потому что сильный. Потому что лишь он может вырвать меня из этих ненавистных хмурых каменных стен и дать мне волю!.. Я давно думала об этом, теперь ты подтвердил мою догадку.

— Но, Гонория, почему ты думаешь, что Аттила захочет ради одной девушки затевать войну с империей, идти с войском в чужую далекую сторону?

Гонория вспыхнула, гордо выпрямилась.

— Ты забываешь, Гиацинт, что я не простая девушка, а принцесса ромейская! Я принесу ему приданое — всю Западную империю![25]

— Прости, я, действительно, не подумал об этом. Но есть еще одна причина, которая должна удержать тебя от неосмотрительного шага.

— Какая?

— Аттила уже старый. И у него столько жен, сколько песка на морском берегу. Наконец, он гадок — низенький, головастый, безбородый. Неужели ты могла бы полюбить такого?

— Я хочу воли! — воскликнула Гонория с отчаяньем и заплакала.

Чувствительный слуга прослезился тоже.

— Бедная моя крошка! — погладил он ее нежную руку. — Если ты уже решилась на все, даже на замужество с Аттилой, то я согласен помочь тебе. Что я должен делать?

У Гонории радостно блестнули глаза. Она обняла преданного слугу, прошептала:

— Я никогда этого не забуду!. Возьми вот мой перстень — мчи с ним к Аттиле! Скажи ему, чтобы пришел и освободил меня. Я стану его женой, а всю Западную империю принесу в приданое. Скажи: не теряй зря времени — принцесса ждет!

С этими словами она сняла с руки перстень, дала, кроме того, деньги на дорогу, и Гиацинт, оседлав ночью коня, тайно покинул замок.

Долго или недолго длилось его опасное путешествие, но однажды он прибыл к Аттиле.

Вздрогнуло от радости сердце старого кагана, жадным огнем запылали его маленькие черные глазенки. Не владыкой дикой степной орды, а императором полсвета и мужем юной принцессы сразу представил себя. А представив, начал собирать войско.

Любимец Аттилы, старший его сын Еллак, который владел гуннскими племенами на огромном поприще от Волги до Дуная, привел тысячные отряды конницы. Прибыли другие сыновья со своими ордами. Собрались дружины готов, гепидов, даков, словенов, венетов и других подчиненных гуннам племен.

Все шествовали к Гуннограду — ставки Аттилы на реке Тиссе.

Привел полянскую дружину и молодой тогда князь Божедар. В марте месяце поднялся он на горы Карпаты, перевалил через хребет и над Тиссой добрался до столицы гуннов.

Давно миновало то время, когда каганы, как и простые гунны, жили в кибитках и юртах. Насмотревшись на ромейские поселки и города, на роскошные дома и дворцы, они и себе начали строить такие же, тем более, что пленных умельцев-мастеров всегда было достаточно.

Гунноград раскинулся на высоком ровном берегу Тиссы, которая несет свои мутные воды с Карпатских гор в Дунай.

Был ясный весенний день, когда поляне подошли к нему и еще издалека залюбовались его величием и красотой. Везде стояли красивые дома гуннских вельмож. А на холме, над рекой, возвышался пышный каганский дворец — с чудаковатыми пристройками и надстройками с разукрашенными крыльцами и большими блестящими окнами, с большим количеством вырезанных из дерева зверей и птиц, которые украшали его. Он был огражден высокими деревянными стенами, гладко выстроганные доски которых были пригнаны друг к другу так, что в щель не пролезло бы и тонкое лезвие ножа.

Этому жилью грозный каган отдавал преимущество перед всеми крепостями и городами, которые добывал силой, потому что, живя в роскоши, в то же время находился вблизи гуннских стойбищ и гуннского войска.

Сюда уже собрались гуннськие дружины со всех племен, подвластных Аттиле. Окружающая степь дымила тысячами костров, вздрагивала от крика воинов, топота конских копыт, рева верблюдов.

Аттила разделил эту силу на две части. С одной пошел сам левым берегом Дуная против его течения, а вторую во главе с Еллаком послал правым берегом — подчинять ромейские города и села.