Андрей Серба - Полтавское сражение. И грянул бой Страница 17

Именно бывшие «молодики» через несколько лет обучения и личного участия в ряде походов становились членами сечевого «черного товарищества», а некоторые затем заслуживали честь оказаться в рядах «знатных товарищей» [17] и сечевой старшины. Знающие иноземные языки, не испытывающие затруднений при Чтении карт и чертежей, перенявшие опыт бывалых казаков в ведении пушечного, ружейного и рукопашного боя, изучившие направления морских течений и расположение прибрежных отмелей, знакомые с «розами ветров» многих участков Черного моря, Читающие следы в степи и плавнях, они были своими в море и на Реках, в Старом поле и днепровских лиманах. А привитая с юных лет гордость за принадлежность к степному рыцарству заставляла их высоко нести его честь и приумножать славу, не позволяла Ничем запятнать или унизить почетное имя сечевика. Не было на крайне ни единого гетмана, командуй он казаками русского или польского берегов Днепра, не побывавшего в свое время запорожцем, все мало-мальски известные полковники-реестровики и старшины Гетманщины прошли сечевую школу, многие знатные светские и духовные особы на Украине, в Литве и Польше с благодарностью вспоминали полученную в Запорожье закалку и привитое им чувство боевого товарищества-побратимства.

Ничего этого — ни боевого умения, ни духа истинного казака — не было у прибывающих на Сечь вчерашних селян-посполитых, так и остающимися ими в душе, сколько не надень на себя казацких жупанов и не нацепи сабель. Быть настоящим казаком — это значило иметь высочайшее состояние духа и быть готовым к тяжелейшему и опаснейшему воинскому труду, и тому, кто видел в казачестве лишь возможность избавиться от работы на земле, не суждено было им стать. Чтобы не лить пот на ниве или свести личные счеты с ненавистным панством, существовали другие люди — лесные шиши и степные тати, ничего общего не имевшие со степным лыцарством, берегущим христианство от мусульман, православную неньку-Украйну от папства и униатства, а славное казачество от любых ворогов, откуда бы они не явились.

Вот почему на Сечи принимали к себе не всех подряд, стремясь уберечь свои ряды от ненужных казачеству, а то и чуждых ему людей. Естественно, это не нравилось любителям привольной жизни, не желающим платить за нее ни потом на земле, ни кровью в военных походах, и однажды они попытались создать собственную Сечь при впадении речки Тешлык в Южный Буг. Избрав себе гетмана, назвавшегося Адамом Тешляком, они вначале подняли один из бессмысленных из-за малочисленности и плохого вооружения его участников бунт против своих бывших панов, а когда их не поддержали ни казачество, ни окрестное селянство, занялись обычным разбоем, не делая разбора ни между украинскими и польскими купцами, ни между православными и католиками с униатами. Но когда новоявленные «сечевики» начали грабить даже казаков-чумаков, это переполнило чашу терпения запорожцев, и они, защищая славное имя «сечевик», сами разгромили «Тешлякскую Сечь», разделавшись с ее обитателями, как со своими злейшими врагами, так, что навсегда отбили у посполитых желание именовать себя гордым именем степного лыцаря.

Однако потери в многочисленных походах, постоянные стычки на кордонах Запорожья, необходимость иметь сильное войско для противостояния с турками, шляхтой, а в последнее время и с московским царем вынуждали мириться с огромным притоком на Сечь беглых посполитых, наскоро обучая их военному делу и готовя из них сносных воинов уже в походах. Именно воинов, а не казаков, поскольку за три-четыре года беглец не мог проникнуться казачьим духом и стать истинным лыцарем, продолжая оставаться в душе и мыслях селянином, мещанином, русским однодворцем или вконец разорившимся мелкопоместным польским либо литовским шляхтичем.

И в этом крылось горе сегодняшней Сечи — преследуя цель создать многочисленное войско, она разрушала свою былую монолитность, вносила раздор и противоречия в собственные ряды. Ведь вчерашние беглые посполитые и прочие пришлые люди понимали, что, признай Сечь над собой власть московского царя, им придется распрощаться с именем казака-сечевика и вновь стать, кем был прежде, или удариться в дальние бега на Кубань, где обосновался уцелевший булавинский атаман Игнат Некрасов. Недавние события на Дону ярчайший тому пример, а рассказы уцелевших булавинцев о расправах над взятыми в плен участниками восстания подливают масла в огонь, углубляя раскол между истинным «сечевым товариществом» и толпами вчерашней сельской босотвы и сегодняшней сечевой сиромы.

Вот эти новоявленные сечевики вкупе с нашедшими на Запорожье спасение булавинцами являются противниками союза Сечи с Россией в ее борьбе со Швецией, требуя воспользоваться сложностью положения царя Петра и начать изгнание с казачьих земель московских войск и послушных России старшин. Между этими двумя непримиримыми лагерями — к одному из которых принадлежал он сам и понимал его правоту, и другим, чьи голоса позволили ему стать гетманом, — он вскоре должен будет сделать выбор.

Мазепа, похоже, его уже сделал, иначе не прислал бы свое тайное письмо. Однако гетман слишком хитер и вероломен, чтобы ему можно было верить на слово. Желает свободы неньке-Украйне и намерен сражаться за соблюдение вековых прав казачества, которые нарушает московский царь, — что ж, поднимай против него Гетманщину и начинай войну, как это сделал в свое время Богдан Хмельниченко против Речи Посполитой. Начинай, вот тогда Костя Гордиенко тебе поверит и задумается, как поступить ему самому и к чему призвать сечевиков.

А покуда, хитроумный друже гетман, у каждого из нас свои Дела. У тебя — плакаться на тяжкую долю Гетманщины и реестрового казачества под властью русского царя, а у Кости — встречать не сегодня-завтра из дальнего морского похода полторы тысячи отчаяннейших казарлюг-сечевиков, что с одним из лучших на Запорожье куренных атаманов Данилой Сулимой отправились за славой и добычей к берегам турецкого Синопа.

Деревянный пол горницы прогибался и жалобно стонал под тяжелыми шагами Меншикова. Заложив руки за спину и сердито попыхивая трубкой, точь-в-точь как это любил делать царь Петр, он дважды прошелся из угла в угол, остановился против Голоты.

— Повтори еще раз о Левенгаупте, полковник.

Собственно, Меншиков мог вполне обойтись без сообщения казачьего старшины. О выступлении из Прибалтики шведского вспомогательного корпуса под командованием генерала Левенгаупта он узнал в одно время с царем Петром и с тех пор постоянно следил за всеми донесениями, касавшимися его движения на восток. Ведь если до начала марша Левенгаупта своим главным противником Петр и он считали войска короля Карла, с которыми в последнее время русская армия вела почти непрерывные бои, то теперь не менее опасным врагом становился и Левенгаупт со своим свежим корпусом и огромным обозом с продовольствием и боевыми припасами.

Начиная разговор с Голотой, Меншиков хотел узнать, понимают ли другие всю опасность появления по ту сторону Днепра, в непосредственной близости от русских войск, отборного, еще не потрепанного в сражениях вражеского корпуса, которого с нетерпением ждал шведский король. Отвлекшись от своих мыслей, Александр Данилович вслушался в глуховатую неторопливую речь казачьего полковника, на помощь которого он очень рассчитывал в трудном деле, недавно порученном ему царем.

— Лифляндию и Литву Левенгаупт миновал без помех, а на Белой Руси, край которой шведам неведом, начал рыскать по лесам и болотам словно с завязанными очами. Но сейчас, когда полковник Тетеря привел к нему изменников-сердюков, положение генерала стало иным. Казаки знают те места не хуже нашего, а потому без труда смогут вывести неприятелей из чащоб и указать им верный путь к лагерю короля.

— Меншиков зажал трубку в кулаке, пытливо взглянул на Голоту.

— Что за силы у генерала?

— Доподлинно сказать трудно. Однако взятые в полон неприятели сказывают, что их никак не меньше восьми тысяч. Да обоз в три тысячи возов, доверху набитых провизией и всяческим боевым припасом, в которых король Карл испытывает крайнюю нужду.

— Немало, — протянул Александр Данилович. — Такой подмогой шведский король весьма доволен будет. Но думаю, что вряд ли нам стоит доставлять ему сию радость. Как мыслишь, полковник? — обратился он к Голоте.

— Держусь той же думки. И не столько король Карл будет рад солдатам, сколько обозу. У него уже закончился провиант и фураж, на исходе порох, так что, не дождавшись Левенгауптовой подмоги и обоза, неприятелю придется отменить поход на Москву и думать о зимовке на белой Руси или Украине. Мыслю, что никак нельзя позволить шведам соединиться, а тем паче оставлять Левенгаупта у себя в тылу. Бить его надобно, и чем скорее, тем лучше.

Меншиков сунул трубку в рот, довольно прищурился.