Лев Жданов - Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) Страница 17

Держа в руке вновь пожалованную табакерку, Храповицкий стал среди приемной, снисходительно поманил Захара, огляделся и негромко заговорил:

– Видишь? Милость какая! Свою, личную – мне! С табаком даже… Нюхай… одолжайся. Разрешаю… Вот она, матушка… Богиня, не государыня!.. Богиня, больше ни одного слова…

– Поздравляю, ваше высокопревосходительство…

– Балдарю… хотя и просто превосходительство пока… Не жалуй без нее чинами. Не годится… А вот лучше послушай… скажи… Приказание мне отдано. Секретное пока… Да тебе можно… ты свой… Ну, там… Мамонову, дурачку, на абшид – деревеньку, душ тысячи две с половиной либо три. Это пустое. И наличными сто тысяч… Мог миллионы получать… И вдруг! Дурак… Это так, по чину ему полагается при отставке… А скажи: для кого приказано свежих десять тысяч рубликов запасти, принести… И два перстня: с портретом один, другой так?

– Два?.. – Глаза Захара заблестели – не то от любопытства, не то от предвкушения какого-то удовольствия. – Уж коли два, так и я вам кой-что скажу… Вы одну половину знаете. Я про другую смекаю… Хоть верного еще не видно ничего. Стороной дело ведется… Через Нарышкину, через Анну Никитишну. Так мне думается. Я из каморки своей видел: гулять пошла матушка… И с Нарышкиной. И та ей на какого-то офицера показывала. Знаете его… Ротмистр Зубов, конной гвардии. Начальник караульный. Приметил: приласкали… Совсем не видный человек. Но иные думают, будет взят ко двору… Прямо никто не знает. А я на него подозрение тоже имею.

– На него? Подозрение? Ну, пусть так… Подозрение… Лишь бы радость ей была, нашей матушке…

– Лишь бы повеселела она, болезная! – с сокрушением отозвался Захар.

– Давай Бог!.. Летом дожди не затяжные, сам знаешь…

– Так-то так… Да лето наше, гляди, миновало… Охо-хо-хо…

– Ничего! Ей ли о чем печалиться? Царь-баба!

– Одно слово, всем королям король!

– Ну так и думать нечего. Прощай…

Важно кивнув Захару, Храповицкий вышел из приемной.

– Ну, вот и сосватали! – с грустной улыбкой заметила государыня, когда из ее будуара вышла княгиня Щербатова, княжна и Мамонов, призванные ею в тот же день для официального сватовства.

Минута была тяжелая, и Екатерина могла бы избежать ее.

Но ей словно хотелось самой поглядеть, как будет вести себя, что скажет ее фрейлина, испытавшая наравне с другими самое ласковое, доброе отношение к себе государыни и так плохо отплатившая за это.

Княжна была растеряна и заметно бледна даже сквозь румяна и белила, к которым, вопреки обыкновению своему, прибегла на сегодня.

Мамонов стоял, не смея поднять глаз. Маменька то багровела, то бледнела и вертелась, как стрекоза, посаженная на булавку, несмотря на свою тучность.

Может быть, втайне Екатерина ждала взрыва раскаяния, самоотречения, на которые можно было бы красиво ответить еще большим великодушием…

Но все обошлось проще. Были слезы, вздохи, полуслова и глубокие поклоны…

Наконец все ушли.

Екатерина осталась вдвоем с Протасовой и Нарышкиной, которые из соседней комнаты отчасти были свидетелями всей сцены.

– Совет да любовь только и можно пожелать, – поджав тонкие губы, язвительно выговорила Протасова – ее длинная, сухая фигура стала как будто еще неподвижней, вытянулась еще сильнее, шея, казалось, окаменела, как у старой волчицы.

Хотя приближенная фрейлина была намного моложе, но государыня казалась гораздо свежее и привлекательнее, не говоря об осанке и чертах лица.

Потому, вероятно, и не опасалась Екатерина доверять этой особе свое представительство в некоторых особых случаях жизни…

– О-ох, дай Боже, чтобы было, чему быть не должно, – заметила Нарышкина, наблюдавшая незаметно за подругой.

Она видела, что Екатерина огорчена сильнее, чем хочет показать, и решилась как-нибудь вывести ее из такого состояния. Отступая от обычной сдержанности и осторожности, несмотря на присутствие третьего лица, Протасовой, с которой была наружно в самых лучших отношениях, но про себя не любила и опасалась, Нарышкина решительно объявила:

– Как я тут глазом кинула, прямо можно сказать: не будет пути и радости от этой свадьбы. Молодая пара – не пара совсем. Да и не так уж любят они друг дружку… Особливо она его.

– Да? Правда? И мне что-то показалось… Да почему вы так думаете, мой друг?

– Без думы, сердечное у меня явилось воззрение. Пресентимент такой. Как ни боятся они, как ни стыдно им, а радость великая, пыл этот самый пробился бы в чем, кабы много его в душе. Тут не видать того. И начинаю я думать, что прав наш Иван Степаныч был…

– Ах, мой «Ris, beau Pierre!»[14]. Вот ежели бы он мне теперь приказать мог: «Ris, pauvre Catherine!..»[15] Что же он сказывал?

– Да не иначе, говорит, что в уме повредился Мамонов… Вон как это с графом Гри… Гри… с Орловым было… И не без чужих проделок дело было. Обкурили, опоили чем-нибудь! Нужно было женишка окрутить, вот и подставили ему девицу, в ловушку затянули… Теперь отвертеться нельзя. И вы сами, ваше величество, как знают все, позорить девицу не позволили бы… даже графу!

– Конечно, оно верно… Но из чего вы заключаете? Я хотела бы знать.

– Дело видимое. Кто не знает, что при всем благородстве граф на деньги неглуп. Из рук их выпускать не любит… Вон когда имение свое последнее купил… Вяземский мне сказывал: надо было двести тридцать тысяч отдать. У него дома ассигнаций было тысяч на двести без малого. Да золотом столько же. Он ассигнации отдал. А золото ни за что! У Сутерланда, у банкира, взял под векселек. Мол, от государыни когда новые милости будут, тогда отдаст. Чтобы на золоте лажу не потерять… Любит он его, голубчик…

– Вот как! Никогда бы не подумала, что Саша… что граф такой… интересан… и мелким делом увлекается… Мне казалось…

– Так всегда бывает, государыня, когда очень близко стоит кто: видишь глаза, рот… А каков он ростом, во что одет, и заприметить трудно, не то в каком кармане рука у него…

– Правда ваша. Это вы верно, друг мой. Но вы не сказали…

– Про невесту? Да все дело короткое. В долгу она, как в шелку… Уж на что деньги шли? На притиранья, да наряды либо на то, чтобы рты людям заткнуть подарочками, чтобы раньше времени их шашни амурные куда надо не дошли… А задолжала. И родители не больно в деньгах купаются. Вот им фортуна-то графа и кстати… А он все заплатить за нее обещал, я верно знаю. Ну разве же не спятил, сердечный? От такого счастья на свое разоренье пошел! Из-за чего? Тьфу! Одно и думается: обошли чем молодца!

– Может быть, вы и правы, друг мой… Не насчет придворного зелья, конечно… Но а вот что Иван Степаныч говорит… о его помешательстве… Совсем, правда, он не прежний стал, каким столько лет и я, и все знали его… Жаль… Иван Степаныча надо завтра на сговор позвать. Я и забыла о нем в своих хлопотах. Вы со мною обедаете сегодня, душеньки?

– Простите, ваше величество… Должна отклонить честь. Гости у меня нынче приглашены… В первый раз, отказать им неохота… – И Протасова обменялась с Екатериной быстрым, выразительным взглядом, как бы желая пояснить, кто этот гость.

Та вспыхнула не хуже молодой девушки, услышавшей в первый раз вольное слово о любви, и даже в досаде на себя нахмурилась сейчас же.

– Не удерживаю вас… С Богом… в добрый час!..

Протасова откланялась и вышла.

– Вы, надеюсь, не покинете меня? – по-французски обратилась к Нарышкиной государыня. – Вы видите, как я страдаю, как я одинока… Я знаю, что вам тяжело, пожалуй, целыми днями возиться со мной, такой печальной, растерянной. Но вы добры. Вас видят люди у постели больных, в углах, где нужда, где горе. Теперь горе заглянуло и в этот роскошный дворец. Неужели вы покинете меня?

– Увы! Как ни растрогали меня ваши не заслуженные мною милостивые слова и похвалы, государыня… Но нынче и я не могу оставаться вечером с вами во дворце. У меня свидание…

– Пустое… вздор… Свидание? Какое? Где?

– Галантное… В парке, на четвертом квадрате, за Флорами, знаете?.. Небо вон прочищается. Вечер хороший обещает. Именно для рандеву.

– С кем, с кем?..

– С красивым молодым ротмистром… С амуром в кирасе… С господином… Назвать?

– Молчи… Я и не поняла сразу, что ты благируешь… А по-нашему, по-русски, говоря, балагурка ты, шутиха – и больше ничего!

– Рада быть чем угодно, лишь бы видеть вот эту улыбку, слышать этот веселый смех взамен слез… Довольно их…

– Ох, нет, не довольно! Что еще завтра, в середу, во время сговора будет? Чует мое сердце, не выдержу я, – снова затуманясь, отозвалась Екатерина и тихо пошла к раскрытому окну. – Ну, нынче хорошая подготовка была. Я и довольна, что не сразу сговор… Не зря и я их позвала сегодня. Именно испытать, подготовить себя хотела. Привыкнуть к тому, как завтра держать себя надо… Так за Флорами, говоришь ты? Смешной он… Дитя совсем, а сам петушится так мило…