Виктор Карпенко - Брат на брата. Окаянный XIII век Страница 17

Посольство было встречено с величайшим почетом, одарено без меры и после многочисленных пиров и застолий восьмого апреля тысяча двести одиннадцатого года отбыло из Киева в обратный путь. Невесту сопровождали епископ киевский Матфей, князь Игорь Ярославич, бояр, боярынь и боярышень во множестве. В подарок жениху и великому князю владимирскому гнали табун лошадей, везли оружие, узорочье, богатую одежду. По пути завернули в Чернигов, где были обласканы и одарены князем Рюриком Ольговичем.

Юрий, лишь накануне узнавший, что мир сговорен и невеста едет во Владимир, был в отчаянии, но вида не показывал. Дубрава не объявлялась, как не появлялся и Федор Афанасьевич. Романа великий князь тоже куда-то услал. Опустел соколичий домик, обезлюдел.

В княжеском тереме было суетно, готовились к свадьбе, только жених бродил по палатам, натыкаясь на углы, будто неприкаянный.

— Чего невесел? Может, не рад свадьбе? — как-то столкнувшись в узком переходе, требовательно спросил Всеволод Юрьевич сына.

— Рад, батюшка, — отведя взор, поспешно ответил тот.

— А чего же тогда такой смурной ходишь, тоску наводишь? Чего молчишь? Ответствуй! Поди, девку свою никак забыть не можешь? Так нет ее!

— Как нет?! Неужто сгубили? — дрогнул голосом Юрий.

— Нет! Но коли нужда бы в том была, не пожалел. В монастыре она. — И, помолчав, нравоучительно добавил: — А ты, сын, запомни: не о себе — о благе земли володимирской радей, о славе ее и богатстве.

Невесту встречали всем миром. Великий князь со своими сыновьями, боярами встречал Агафью Всеволодовну в створе Золотых ворот. Из первого возка вышел митрополит Матфей. Благословив владимирцев, он подошел к Всеволоду Юрьевичу и, осенив его крестным знамением, нараспев произнес:

— Ноне возрадуемся всем миром, ибо весть благостную принес я земле володимирской: мир богу угодный, покой и согласие. Крепок тот мир клятвами и креста Господня целованием. Любя тебя как брата, князь Всеволод Чермный дочь свою за сына твоего отдает.

Митрополит Матфей обернулся и простер руку в сторону второго возка, из которого, поддерживаемая под руки князьями Игорем Ярославичем и Константином Всеволодовичем, выходила невеста. Была она невысока росточком, круглолица, пышнотела, голубые глаза под длинными пушистыми ресницами пытливо смотрели на встречавших ее владимирцев, щеки от волнения горели, носик маленький, вздернутый, ярко-алые губы полны, из-под жемчужной каптурги [45] выбиваются пряди русых волос.

Агафья поклонилась поясно великому князю.

— Что, хороша невеста? — обернулся Всеволод Юрьевич к стоявшему позади него Юрию. — Век благодарить меня будешь за такую жену. Кланяйся Агафье Всеволодовне!

Взгляды встретились.

«Простовата с виду, нос в конопушках, ямочки на щеках… Сколь таких-то в посаде!»

Юрий поклонился поясно.

«Какой он базенький, — обрадованно забилось сердечко. — Широк в плечах, пониже отца-то будет, но строен, глядит соколом, глаза ясные, светлые, волосы русы, вьются, точно шелковые нити светятся на солнце, брови хмурит, но, чует сердце, добр. Вот счастье-то привалило!»

Агафья еще больше зарделась и опустила глаза долу.

Молодые венчались на следующий день в Богородичном монастыре. Венчал епископ Владимирский Иоанн, а митрополит киевский Матфей тоже благословил молодых и пировал на свадебных торжествах. Восемь дней длился пир, слава о нем гремела по всей земле владимирской. Докатилась молва о свадьбе и до Ярцева. Дубрава только недавно разрешилась от беременности мальчиком и теперь обливалась слезами: и горькими, и счастливыми. Горькими — оттого, что не она пошла под венец с любимым, что не она делит ложе с Юрием, а счастливыми — что стала матерью, что дите желанно и что явилось оно на свет от горячей и страстной любви.

Федор Афанасьевич находился тут же, рядом. Дубраву он не утешал.

«Пускай выплачется, — размышлял он, глядя на содрогающиеся плечики молодой матери, — слезы, они что роса утренняя, омоют, облегчат страдания, очистят душу. А что Юрий женился, так то, может, и к лучшему. Ему теперь не до Дубравы будет».

Одно тревожило Федора Афанасьевича: великий князь. Чуяло сердце, что недоброе он замыслил, не зря же Дубраву и его самого разыскивает воевода княжеский Кузьма Ратьшич. Поначалу Федор Афанасьевич думал, что его ищут из-за Романа, которого куда-то отправил великий князь, но сын уехал, как потом выяснил Федор Афанасьевич через верных людей, в землю булгар, а его продолжают искать. И тогда он догадался: из-за Дубравы. Она мешала планам Всеволода Юрьевича, могла ославить ненароком Юрия перед княгиней Агафьей, дочерью Всеволода Чермного, и перед народом владимирским, чего великий князь допустить не мог. И когда перед свадьбой Кузьма Ратьшич доложил князю, что повеление его не выполнено, тот, сверкнув очами, угрожающе произнес:

— Найди ее, Кузьма! Не ешь, не пей, а отыщи девку! Найди и убей! Юрий из-за нее весь высох, глузду лишился, на невесту не смотрит. — И, чуть смягчившись, добавил: — Не иначе приворотным зельем опоила, иссох весь. Ты уж порадей, Кузьма.

Дубраву продолжали искать, но безуспешно. Увез ее Федор Афанасьевич в затерянный среди лесов волжский Городец, где воеводствовал его друг и товарищ разгульной, разудалой юности Устин Микулич.

Конец «Большого Гнезда» 

1

Ростов отстраивался. После огромного страшного пожара, поглотившего большую часть города, Ростов возрождался стремительно, заменяя черные пожарища желтобокой новизной срубов посадов, боярских и купеческих теремов. В городе все больше появлялось построек каменных: домов и церквей.

Константин Всеволодович, бывший во время пожара во Владимире и приехавший тут же, как ему довели о постигшей город беде, долго горевал о потерянном: не палаты княжеские, не сгоревшее добро повергло Константина в уныние, а книги, большинство которых навечно исчезло в пламени.

Сегодня утро выдалось на редкость солнечным и теплым, весело перестукивали топоры мастеровых, возводивших напротив княжеского терема епископские палаты, гомонил народ на торгу, под самыми окнами о чем-то горячо спорили мужики. Увидев стоявшего у окна Константина, быстренько убрались от греха подальше. В воздухе висел запах гари, и только это портило радужное настроение князя.

— Не поехал бы я на свадьбу Юрия, спас бы от огня книги, — обернувшись к жене, уже в который раз вспоминал Константин о потере.

Та, тихая, ласковая, поглаживая по волосам сидящего у нее на коленях Василька, успокоила мужа:

— Да будет тебе сокрушаться, князь. На то воля Господня. Знать, так тому и быть. Прогневил народ ростовский Господа нашего, потому и наказан огнем.

— Может, и так, — согласился Константин. — А был бы Ростов, что Володимир, из камня и устоял бы. Надобно строить город каменный, чтобы от ворога и от лиха всякого защитил.

— Из камня хорошо, да долго. Вон ты церковь Успения заложил, а стены доселе не поставлены. Была бы из дерева…

— Из дерева срубленных стояло пятнадцать церквей, — перебил Константин жену, — а где они сейчас? В огне сгинули! Нет! И церкви, и детинец, и стены строить из камня надобно.

— А надо ли, князюшко? — вкрадчивым голосом спросила Агафья. — Великий князь плох. Любаша мне говорила, что скоро Господь призовет его. Тебе во Владимир ехать, на великий стол вместо отца садиться. Ростов все едино в удел кому из братьев отдашь. Пусть тот и печется о стенах его.

— Все так, — кивнул Константин, — да не совсем. Братьев у меня много, всем уделы подавай, а что сыновьям моим останется? Скоро и у братьев дети появятся, им тоже уделы в кормление нужны. Здесь надобно крепко думать: как землю володимирскую под свою руку взять, чтобы не отец, я братьям своим уделы давал, а они мне за то служили.

— Неужто супротив воли батюшки пойдешь, братьев обделишь? — воскликнула испуганно Агафья.

— Еще не решил. Думать надобно, да и великий князь еще в здравии.

Константин посмотрел в окно.

— Боярин Никита поспешает. Поди, опять уговаривать меня будет Ростов стольным городом сделать, не ехать во Владимир княжить. Я еще не великий князь, а бояре мои мешкотню завели, возвыситься хотят. И то, Ростов-то старше Володимира, да беднее. Суздаль и та под крылышком великого князя расцвела. Один Богородице-Рождественский собор чего стоит. Вот и славно бы было, ежели Василька на володимирский стол посадить, а младшенького — Всеволода — да на суздальский.

— Малы же еще, — возразила мужу Агафья.

— Так что с того! Бояре присмотрят. Ну, будет о том. Пойди, Агафьюшка, к себе в светелку, мне с Никитой поговорить надобно. Вон он уже топочет по лестнице.