Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи Страница 17

Стоян бродил зелеными улицами, вдоль плетней и заборов из булыжников, любовался каменными домами под красной черепицей. Дома попадались о двух, а то и трех ярусах, с балкончиками, за каменными оградами, увитыми виноградом. Долго стоял на центральной плошали, пораженный великолепием белого храма. Удивлялся, что турки его не разрушили. Ведь фирман[22] султана запрещал строить высокие церкви.

У причалов на Дунае тесно от складов и пакгаузов австрийского пароходного агентства. От порта мощеная улица, усаженная тополями и чинарами, потянулась вверх, в гору.

В центральной части города — училища, торговое и рисовальное… Улица вывела Стояна в старый район, где кривые переулки, тупики, глинобитные из сырцового кирпича дома, вторые ярусы нависали над пешеходными тропинками. В нижних же размещались торговые лавки или мастерские ремесленников.

Часто во дворах стояли телеги или турецкие арбы. В глубине одной усадьбы Стоян увидел пасечника, он возился у ульев. Заметив офицера, заторопился к калитке, мешая русские слова с болгарскими, пригласил;

— Сердечно прошу на гостуване.

Старый, усатый пасечник, в куртке из домотканого сукна и барашковой шапке, усадил гостя под разлапистым орехом, поставил на стол глиняную миску, до краев наполненную душистым медом, нарезал пшеничного хлеба и, налив в стаканы виноградного вина, произнес:

— За солдат, московцев, за войников болгарцев!..

Лишь под вечер Стояна с трудом разыскал Райчо Николов.

— Моя сестра, поручик, заждалась нас…

В доме, на каменных сваях, было полутемно и пахло топленым молоком и брынзой. Поручик осмотрелся. Он впервые в доме болгар. Кухня, навесные полки, уставленные начищенной до блеска медной посудой, в шкафу глиняные миски и тарелки, расписные чашки. Деревянный пол, устланный лоскутной дерюгой. В просторной горнице под ногами домотканый коврик, старый комод, на нем вязаная накидка. Напротив, у стены деревянный топчан, покрытый сотканным из шерсти одеялом, а на нем гора подушек. У топчана вычищенная шкура овцы. Мех высокий, пушистый. Посреди горницы празднично уставленный низкий столик.

Старшая сестра Николова, тетушка Параскева, как называл ее Райчо, одетая в платье из грубой шерсти, встретила их приветливо и, усадив на плетеные из виноградной лозы скамейки, долго всматривалась в лицо младшего брата. Потом поправила черный платочек на седой голове, сказала:

— Ты запомнился мне мальчиком, Райчо, а сейчас ты мужчина, и я вижу твои морщины. Ты жив, мой дорогой брат, а сколько раз я оплакивала тебя. Печально, не довелось увидеть тебя в этой одежде нашему Антиму.

— Муж тетушки Параскевы, — шепнул капитан. — Его в апрельские дни убили башибузуки.

В горницу, внеся дымящееся блюдо с мясом, вошла молодая, стройная болгарка, смуглолицая, с черной косой до пояса и в сарафане поверх вышитой рубашки. Улыбнулась добро.

— Обратите внимание, поручик, мою племянницу я увидел только теперь, когда вернулся в Болгарию. Прежде я не знал о ее рождении. У нее редкое имя — Светозара. В молодости муж тетушки привез это имя из Сербии… обратите внимание, поручик Стоян, какая красавица.

От такой похвалы девушка зарделась, потупив глаза, присела. Но вот она подняла очи и на Стояна, при свете свечи глянули большие, темные глаза, под тонкими, черными бровями. А еще были у нее длинные ресницы. Таких глаз и таких ресниц Стоян, кажется, не видел ни у кого. Поручик смотрел на девушку зачарованно. Тетушка Параскева то заметила, перекрестилась, промолвила:

— Слава Всевышнему, теперь не надо прятать Светозарку от проклятых турок. Ты ведь помнишь, Райчо, как янычары увезли нашу тетушку Любомиру. Ей и шестнадцати в ту пору не было. А Светозара так похожа на нее.

Тетушка Параскева заботливо положила деревянной ложкой на тарелку Стояна горячее мясо с луком, а на лепешку из кукурузы кусок брынзы с пучком пряно пахнувшей травы.

Николов поднял керамическую чашу:

— Выпьем сливовицы, поручик, в память о хозяине этого дома.

Тетушка Параскева кивнула согласно и, пригубив чашку, кончиком платка вытерла набежавшую слезу:

— Сколько, братушка, я слез пролила, ночей недоспала, тебя оплакивала. Не гадала, что спасла тебя добрая Россия, приютила. А и мы в неволе в ее сторону смотрели… — она погладила ладонью лицо Райчо. — Господи, я дожила до того дня, когда могу свободно ходить по родной земле…

С того вечера Узунов еще дважды удалось побывать у тетушки Праскевы. Но не ради тетушки приходил он в ее дом, а затем, чтобы увидеть Светозару, посмотреть в ее глаза, сидеть за их маленьким, низким столиком, помолчать, а коли предоставлялась возможность, поговорить со Светозарой.

На душе у Стояна было тепло и приятно. Во второй его приход Светозара спросила:

— Вам нравится наш город?

— Да, в нем много интересного и немало больших, красивых домов…

— О, это дома чорбаджи.

— Как вы сказали? — переспросил Стоян.

В разговор вмешался Райчо:

— Так в Болгарии называют тех богачей-болгар, какие служат Османской империи. Они и в обычаях придерживаются турок и ислам исповедают.

— Им приход русской армии не в радость?

— Да уж думаю. Некоторые сбежали с турками. Однако запомните, поручик: кое-кто из них будут искать поддержки у российской администрации.

— Думаю, не найдут.

— Как сказать, — засомневался капитан…

Совсем недолго пробыло ополчение в Систово и, получив приказ, ушло в распоряжение генерала Гурко!

В день, когда дружина поручика Узунова покидала город, он успел забежать к Светозаре. Она улыбалась, но узнав, что Стоян уезжает, огорчилась. И тогда поручик осмелел. Он сказал ей:

— Мой дед, граф Узунов, привез жену из вашей страны. Неужели и мне судьба пошлет такое же счастье?

Светозара глянула на него большими, полными слез глазами, прошептав:

— Аз ште те чевам.

Этот день для поручика был самым счастливым. Светозара оказала ему: «Я буду ждать тебя».

В тот день, когда драгуны ворвались в Тырново, Гурко и город как следует не разглядел и окрестности, проскакали на галопе да на рыси, Тырново позади оставили. А когда изгнали турок, осмотрелся. Боже, красота-то какая. Долина Янтры-реки золотом пшеницы отливает, колос голову клонит. А чуть поодаль поле кукурузы зеленеет. Высокая, в рост человека. Пшеницу вот-вот жать начнут.

Дома, когда жил Иосиф Владимирович в родительской усадьбе, пора эта для крестьянина праздником была. Косари и жницы в поле выходили наряженные, все в одеждах чистых. Мальчишкой Гурко выбегал в поле, когда уже стояли первые снопы. И если случалось, он появлялся к обеду и крестьяне, сидя в кружок, ели, то они звали и Иосифа:

— Ходи к нам, барчонок.

И уж как нравилась ему их еда. Он садился на траву, ел из одной миски, из глиняного глечика пил молоко, а потом слушал, как в сильных крестьянских руках вжикали косы и ровными рядками ложилась пшеница.

Заметив, как смотрит генерал на хлебное поле, денщик Василий сказал:

— Этко, ваше благородие, бывало у нас, в деревне, пожнут ржицу, она в суслонах выстоится, зерно к зерну. Отобьют его от колоса цепами, помелят, а из первой мучицы хлеб духмяный, а уж пироги, что с грибами, что с ягодой особливые, губами ешь…

В Тырново Передовой отряд задержался, Гурко вызвали в штаб армии.

Тырново — городок хоть и древний, но уж не так велик. Хотя болгары называли его Велико Тырново. Постройки здесь все из камня, в зелени садов утопают. День и ночь Янтра ревет. Народ приветливый, гостеприимный. Хозяин дома, где жил Иосиф Владимирович, генерала вопросами одолел, о Санкт-Петербурге расспрашивал, как живут в России. А больше всего страшило болгарина, ну как кончится война, уйдут русские братушки и снова турки вернутся.

Гурко хозяина успокоил, сказав, что османов прогнали навсегда и в Болгарии будет свое правительство…

Перед отъездом в штаб армии Гурко посоветовался с Раухом, Нагловским и Шуваловым. Еще раз хотел услышать от них, по плечу ли Передовому отряду пройти через Хайнкиейский перевал. Генералы долго обсуждали, проиграли на карте возможные дороги, какое сопротивление могут встретить, и пришли к общему мнению: путь хоть и труден, но преодолим.

Шайка башибузуков кривого Селима орудовала у Систово. От Дуная, не вступив в бой, она спешно уходила к Тырнову.

Сначала дорога пролегала вдоль течения реки Лома, а к юго-западу у Белы перешли в долину Янтры.

Сотни полторы башибузуков в конном строю следовали за своим предводителем. Кривой Селим, покачиваясь в седле, единственным глазом настороженно ощупывал дорогу. Совсем недавно здесь провел свою армию генерал с рыкающей фамилией, Гурко. Аскеры султана бежали, даже не дав боя. Селим считает: Абдул-Хамид должен казнить трусов. Кривой Селим смотрит на окрестности, на долину. Все безлюдно и только ворчит, как сварливая жена, Янтра. Она несет свои воды в Дунай, бурлит в камнях у берегов.