Рафаил Зотов - Два брата, или Москва в 1812 году Страница 17

– Вы прекрасно его защищаете, но ведь никто и не думает на него нападать. Я слыхала, что ваш дядюшка прославился своею одинокою жизнью, таинственностями и добродетелями. Толпа любит обо всех говорить, и в городских рассказах всегда более злости, нежели правды. Только про одного вашего дядюшку никто не сказал еще ни одной клеветы. Это важно в наш век… Конечно, его молодость скрывается под какою-то таинственною завесою; но какова бы она ни была, тот, кто столько лет провел с такою безукоризненною славою, легко окупает прежние заблуждения.

– Разве вы что-нибудь знаете о молодости дядюшки?

– Не более других… Однако же гораздо больше вас.

– Ах, расскажите мне, пожалуйста! – с живостию вскричал Саша.

– Вот мило!.. А вы потом все перескажете дядюшке?

– Что ж за беда? Если вы знаете правду, то она не может быть для него оскорбительною. Если какие-нибудь клеветы, то он выше их.

– Странный молодой человек! Вы, кажется, первый, который так слепо повинуется и так доверчиво привязан.

– Во мне не только чувства долга и сердца, но какая-то необходимость любить его. Если б судьба когда-нибудь лишила меня дяди, я непременно должен бы был найти другое существо, которому мог бы открывать свои мысли и поступки.

– Пусть это случится; когда вы будете женаты, верно, вы не выберете себе в поверенные жену свою.

– Напротив, кажется, ей только одной я мог бы поверить все мое существование… но это одни мечты, которые никогда не сбудутся.

– Какие романические жалобы! Вы, верно, читали Стерна или Юнга? С чего вы это взяли?

– Мне сказал дядюшка…

Леонова засмеялась.

– Вот что очень мило! Он, верно, крайне сердит на общество и на людей. Он полагает, что без огромного богатства ни одна порядочная девушка не решится отдать вам своей руки. Какой вздор! Конечно, все мы любим богатых женихов, но очень часто достоинства и любезность могут заменить состояние. Скажите своему дядюшке, что он несправедлив…

В эту самую минуту вошла в комнату Мария, и разговор прекратился, то есть Леонова спешила дать ему другое направление. Она рассказала дочери, что они завтра поедут к обедне в Борисоглебовскую церковь, а что в понедельник Саша опять будет переодет в женское платье. Мария приняла все эти известия с некоторою рассеянностию. Ее сильно вздымавшаяся грудь изобличала необыкновенное волнение духа. Дело в том, что она нечаянно подслушала у дверей последнюю часть разговора матери с Сашею и, как ни горела она желанием узнать, чем он окончится, но, по непонятному чувству страха и беспокойства, сама прервала его, войдя в комнату. Она, однако же, довольно узнала. Саша осмелился сказать ее матери о любви своей; мать не только не сердилась на него, но даже, кажется, готова была согласиться. Чего же еще более?

Саша, с своей стороны полагая, что Мария все еще на него сердится, хотел предоставить ее матери самой оправдать его и тотчас же откланялся, сказав Леоновой, что завтра поутру явится.

Бедная Зембина никак не ожидала бури, сбиравшейся над ее головою. Сельмин самым изменническим образом навестил ее накануне рокового дня и как будто нечаянно спросил, поедет ли она завтра к обедне. Утвердительный ответ ее принял он также очень равнодушно и тотчас же переменил разговор. В этот раз нарочно не упомянул он и самым отдаленным образом о двойнике.

Наступило воскресенье. Пустынник рано поутру послал за Сашею и спросил его, произойдет ли того дня свидание, которое устраивала Леонова, и, когда Саша рассказал ему все, что было условлено, он покачал грустно головою и сказал:

– Так и быть! Ступай, друг мой. Гораздо лучше бы для тебя было, если б ты никогда не виделся с этою женщиною. Но во всем перст высшего провидения. Да исполнится святая его воля. Не хочу и не смею удерживать тебя. Благословляю тебя на будущие страдания. Дитя мое! Дитя скорби и печали! Прежде нежели ты пойдешь на это свидание, помолись господу со всем усердием души твоей. Это может быть последний твой счастливый день в жизни.

Какой-то страх опять сжал сердце Саши. Глаза его подернулись туманом. Он схватил руку дяди и омочил ее слезами.

– Дяденька, позвольте мне не идти на это свидание! – вскричал он.

– Теперь уж это невозможно, сын мой, – отвечал пустынник с некоторою суровою торжественностию. – Теперь людская праздность, любопытство и злость довершат все, чего бы ты старался избежать. Они отнимут у тебя тогда и последнее утешение, которое тебе предстоит в этом свидании. Нет! Ступай, сын мой, кто знает, на какой конец ведет тебя судьба! Что может слабое дитя против заветов рока! Если он создал тебя для бедствий и испытаний, то он же вверил твое младенчество в мои руки, чтоб я укрепил твой дух и научил тебя страдать и сносить. Я все употребил, чтоб приготовить тебя к будущим несчастиям. Ступай, ступай, сын мой. Господь да благословит и примет тебя под свой покров.

Он простер руки свои над головою Саши, который склонил пред ним колени. Несколько минут пробыли они оба в этом положении; наконец дядя поднял Сашу, с жаром обнял его, осенил знамением креста и отпустил.

Как приговоренный к казни пошел Саша к Леоновым, все изумились, видя необычайную печаль его. Напрасно, однако же, его расспрашивали, – он отвечал холодно и односложно: принуждены были оставить его в покое и отправились к обедне.

В церкви народа было немного. Они нарочно стали поближе к Зембиной и старались выставить вперед Сашу, но тот, постояв несколько минут наравне с ними, удалился к задней стенке и там простоял всю обедню. Став нарочно таким образом, чтоб можно было видеть Зембину, Саша несколько раз всматривался в нее издали, и при виде этой женщины какое-то непостижимое чувство страха и почтения родилось в его душе. Он приписывал это зловещим предсказаниям дяди и перебирал в уме своем все возможные случаи, по которым свидание с Зембиной могло произвести какие-нибудь несчастия. Воображение его напрасно истощалось – он не придумал ничего.

Обедня вскоре кончилась, и народ стал расходиться. Леоновы спешили на паперть; Саша стоял уже там и с стесненным сердцем готовился к предстоящей сцене. Еще недавно почитал он ее шуткою; теперь чувствовал, что какая-то тяжесть давит грудь его, какая-то невидимая рука приковывает его к месту, какой-то грозный голос вопиет ему: «Несчастный! что ты делаешь?» Мгновенная мысль блеснула в уме его; он хотел бежать, скрыться, но робкий взгляд его обратился на Леоновых, и он остался.

В эту минуту выходила из церкви Зембина; карета ее была подана, и в то время, когда один ливрейный лакей раздавал нищим милостыню, другой вел ее под руку по ступеням.

Одно мгновение решимости – и Саша стоял уже перед нею.

– Пустынник приказал вам кланяться, – сказал он Зембиной с сильно трепещущим сердцем.

С недоумением подняла Зембина глаза на Сашу, хотела сделать какой-то вопрос, но вид его мгновенно прервал все умственные ее способности. Блуждающие взоры ее обратились на окружающих, но и это было без цели и даже без ее воли и сознания. То было одно судорожное движение. Еще одно мгновение, и она, протянув руки вперед, как будто желая обнять какой-то призрак, с глухим стоном упала без чувств. Все окружающие бросились к ней, и Саша, как ближе всех стоявший, принял ее в свои объятия.

Произошла небольшая суматоха, как обыкновенно бывает в подобных случаях. Праздная толпа окружила ее, и все подавали советы, чтобы привести Зембину в чувство. Сторож церкви принес воды; ее вспрыснули, и она пришла в себя, не понимая, однако, ничего, вокруг нее происходившего. Сам не постигая своих чувств, Саша стоял перед нею на коленях и целовал ее руки. Напрасно Леонова, испуганная неожиданною развязкою свидания, шептала Саше, чтоб он скорее удалился. Саша не слушал и не понимал слов ее.

Когда слуги Зембиной подняли ее и почти на руках понесли к карете, она едва внятным голосом сказала им: «Постойте на минуту!» Они остановились. Тут вид Саши возвратил ей вполне чувства. Быстро схватила она его за руку, устремила на него жадные взоры, прижала его к груди своей, хотела что-то сказать и опять лишилась чувств.

На этот раз слуги донесли ее до кареты, положили в нее, карета быстро понеслась по улицам, а зрители составили между собою группы и начали друг у друга спрашивать «кто? от чего? каким образом» и т. п. Одни Леоновы и Саша знали причину происшествия и спешили удалиться. С глубокою и безмолвною горестью сел Саша с ними в карету, и ручьи слез облегчили грудь его. Все молчали; никто не чувствовал себя в состоянии утешать его, хотя никто не постигал причины необычайного происшествия. В то время, как ехали в церковь, все воображали, что, возвращаясь, будут от души смеяться над свиданием Саши с Зембиной: теперь истинная горесть обоих так поразила Леоновых, что они одним молчанием скрывали свое замешательство и внутреннее раскаяние.

Впрочем, старуха Леонова, как опытная московская барыня, придумывала в уме своем все возможности и причины как удивительного сходства между Сашею и Зембиным, так и произведенного ужаса над его женою. Разумеется, результат всех догадок был тот, что Саша должен быть сын… Но, к сожалению ее, эта догадка, самая вероятная, останавливалась на первой точке выводов. Никакие слухи не обвиняли Зембина в вероятности и волокитстве. Законного же и первородного сына никакой отец не отчуждал от семейства… Тут решительно самое плодовитое воображение истощалось бы напрасно и оканчивалось тем, что Саша не может быть сыном Зембиной. Но отчего же этот испуг, этот ужас, как бы изобличивший какую-то семейную тайну? Может, не было ли у него сестры, брата?.. По справкам и этого не оказывалось!.. Не истинное ли мучение? Видеть огромную семейную тайну и не добраться до нее!