Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы Страница 17

Друзья выпили вино, не чокаясь бокалами, и молча сели.

Хотя сегодня и был выходной, но дом начал просыпаться рано. Где-то был слышен высокий голос женщины, глухо стукнула дверь, в верхней квартире тихо звучала музыка.

Друзья улеглись и еще некоторое время вполголоса говорили, пока их окончательно не сморил сон.

Рокоссовский спал всего лишь четыре часа. Скитания по дорогам войны, постоянные учения, тревоги, ночные занятия приучили его к спартанскому образу жизни и выработали привычку к короткому, но глубокому сну. Он взглянул на торчащие из-под одеяла ноги, которые не помещались на диване, и усмехнулся.

В комнате было тепло, уютно, на столе тикал будильник, а через открытую дверь из спальни слышался мощный храп Белозерова. Рокоссовский заложил руки за голову и начал думать о вчерашнем разговоре. Рассказ Андрея о гибели Юшкевича не выходил у него из головы. Его мучил вопрос: что хотел сказать ему Адик в последний миг в своей жизни? Теперь этого не узнает никто.

Рокоссовский никогда не мог представить себе Юшкевича мертвым. Ему всегда казалось, что он где-то энергично делает свое дело, что-то доказывает, с кем-то спорит или же в кругу друзей рассказывает остроумные анекдоты.

— Ты уже проснулся? — Из соседней комнаты вышел Белозеров. — Я, наверное, задал храпака?

— Я спал как убитый и ничего не слышал, — улыбнулся Рокоссовский.

Вскоре они позавтракали, закурили и продолжали разговор.

— Итак, в 1924 году ты уволился из армии, — начал Рокоссовский. — Затем закончил педагогические курсы и преподавал в школе немецкий язык.

— Да, в районном центре, на Волге. Почти четыре года учил детей. Потом меня выбрали секретарем райкома, в 1931 году послали учиться в Высший коммунистический институт просвещения России. Это был первый набор. После трехлетней учебы тружусь в Наркомате просвещения.

— Что ж, достойная профессия.

— Она мне нравится.

— Каково направление твоей деятельности?

— Коммунистическое воспитание студенческой молодежи, — ответил Белозеров и, глядя в глаза Рокоссовского, спросил: — Какое ты вынес впечатление от чрезвычайного съезда?

— Как тебе сказать? — задумался Рокоссовский. — В основном все гладко и хорошо, если можно так выразиться, без сучка и задоринки. Но…

— Что «но», договаривай.

— Мне показалось, что многовато шуму и трескотни. Ведь мы принимали сугубо деловой документ — Конституцию России. На митинге такой пафос сошел бы с рук, а на съезде был явный перебор… Хотя стоит ли об этом говорить?

— Стоит, Костя, стоит, — загорелся Белозеров. — Я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Знаешь, мой дорогой, внутренняя и внешняя обстановка архисложная. Пойми, Костя, она требует твердой руки. У руля партии и государства должен стоять вождь, кристально чистый человек с бесспорным авторитетом. Именно таким человеком и является товарищ Сталин.

— Возможно, — кивнул Рокоссовский.

— Да, если хочешь, у вождя должна быть неограниченная власть. Только тогда мы победим империалистов и внутреннюю гидру всех мастей, — Белозеров говорил непримиримо, напористо, видимо, мысленно представлял, что перед ним сидит студенческая аудитория.

Рокоссовский никак не мог уловить, отчего это — от чрезмерной уверенности в своих убеждениях или от старания убедить и его в том, во что он сам самозабвенно верит. Напрасно, он тоже член партии и без колебаний готов отдать жизнь за самое справедливое общество на земле — коммунизм.

— Каждое теоретическое положение Сталина, — продолжал Андрей воодушевленно, — связано с конкретными запросами и потребностями социальной практики. Преподавателям, ученым он всю теорию марксизма-ленинизма преподнес прямо на блюдечке. Посуди сам: три основные черты диалектики, четыре этапа развития оппозиционного блока, три основные черты материализма, три особенности Красной Армии и т. д.

Белозеров закурил, его матовое лицо, оживилось, глаза возбужденно горели.

— Если бы мы не имели такого вождя, как Сталин, то самые справедливые, всечеловеческие идеи партии попадали бы в холодную почву и прорастали бы слишком медленно или же вовсе погибали. А это непозволительная потеря времени.

— Вижу, ты зря время не терял. — Рокоссовский ткнул себя указательным пальцем в лоб. — Подкован на все четыре ноги.

— А ты посмотри, Костя. — Похвала подмаслила увлеченность Белозерова. — Как же мастерски наш вождь ведет полемику с идейными оппонентами, какое красноречие, хлесткость выражений: «болтун», «клеветник», «путаник», «невежда», «пустозвон». Он употребляет эти слова по-народному и без всякого смущения. — Он окинул взглядом чуть растерявшегося Рокоссовского. — Как, я тебя убедил?

— Ты напрасно, Андрей, меня убеждать не надо. Ты знаешь об этом не хуже меня.

— Ты уж извини. Я действительно в пылу полемики сел на своего конька.

— Гляжу на тебя и думаю: ты все такой же заводной, но только больше увлечен политикой. Вчера мы были навеселе, и я ждал от тебя другого. Считал — жив, жив, курилка.

— Что-то ты темнишь, мой друг.

— Где же наша любимая песня? Ее тоже любил Юшкевич. Помнишь?

Рокоссовский вполголоса запел:

По диким степям Забайкалья,Где золото роют в горах…

Белозеров негромко, но хорошо поставленным баритоном продолжил:

Бродяга, судьбу проклиная,Тащился с сумой на плечах…

— А ведь мы ходили с песней в бой, зная, что можем не вернуться живыми, — насмешливо и горько улыбнулся Белозеров. — И все-таки, Костя, мы любили жизнь.

Рокоссовский, глянув на часы, поднялся, положил руку на плечо другу, пристально посмотрел на него:

— Давай и теперь не будем отказываться от любви к жизни. Я очень рад, такая встреча мне только снилась.

Они обменялись адресами и дали друг другу слово встретиться летом в Пскове в расширенном составе — семьями.

Рокоссовский уговорил Белозерова не провожать его до вокзала и, тепло попрощавшись, ушел.

Поздно вечером он уже сидел в мягком вагоне поезда «Москва — Ленинград». Пассажиров было мало, и он в купе оказался один. Некоторое время Рокоссовский задумчиво смотрел в окно, где мелькали близкие огни и уплывали далекие созвездия сел и городов, а затем расправил постель, залез под одеяло и уснул.

Глава восьмая

В шестидесяти километрах к юго-западу от Познани, в живописном крае, среди сосновых и березовых лесов раскинулось большое и богатое село Ракоссово. Здесь в весенние и летние дни радуют глаз зеленеющие нивы, а дружное пение птиц славит гостеприимство и трудолюбие здешних селян.

В 1139 году один из жителей этого села по имени Каторб взял фамилию «Рокоссовский», положив начало этому известному теперь роду.

В «Польском библиографическом словаре» названа не одна фамилия наследников Каторбы, оставивших заметный след в истории Польши и России.

Одна из линий родства Рокоссовских в 17–18 веках потянулась до Витебщины, входившей тогда в состав Великого княжества Литовского. К ее потомкам принадлежит известный политический деятель России барон Платон Иванович Рокоссовский, генерал от инфантерии, губернатор Великого княжества Финляндского, член Государственного совета в царствование Александра Второго.

Предки Константина Рокоссовского жили в центральной Польше. Его прадед Юзеф Рокоссовский был офицером 2-го кавалерийского полка времен Варшавского княжества, а его сын Винцентий был управляющим имением Стоки (уезд Острув-Мозоветский). Он был женат на Констанции Холевицкой (близкой родственнице солистки балета Варшавской оперы Елены Холевицкой).

В семье было десять детей, и все они получили образование и были воспитаны в культурных традициях польского народа.

Патриотическая атмосфера так повлияла на десятилетнего Ксаверия, будущего отца маршала, что после начала восстания в 1863 году он убежал из дома в поисках повстанческих отрядов и отец с большими приключениями разыскал маленького «Тадеуша Костюшко»[9], как он себя называл.

В дружной многодетной семье незаметно летели годы. Наконец встал вопрос о выборе будущей профессии. Как старшему сыну в семье ему давали много советов. Но он оказался человеком упрямым и не поддался уговорам. Он выбрал нелегкую, но модную в то время профессию железнодорожного машиниста. Ему нравилось мотаться по различным дорогам России и Польши, познавать природу, изучать людей и их обычаи.

Ксаверий был красивый среднего роста мужчина, крепкого телосложения. Постоянные разъезды мешали созданию семьи. Видимо, поэтому он женился уже в зрелом возрасте. В жены он выбрал учительницу из Пинска — Антонину Овсянникову. Вскоре родился первенец — дочь Мария, а 21 декабря 1896 года — сын, которого по настоянию отца назвали Константином.