Говард Фаст - Торквемада Страница 17

Тусклым, безучастным голосом Торквемада ответил:

— Все это уже позади, раввин. Сейчас он в камере инквизиции.

Сеньора Мендоса покачала головой и опустилась на стул. Раввин закрыл на мгновение глаза, лицо его исказило страдание. Но он тут же взял себя в руки и, понизив голос, осторожно спросил:

— Кто ты, приор Торквемада? Наши мудрецы говорят, что жизнь нам дана, чтобы поддерживать добрые отношения с другими людьми. Всю мою жизнь я пытаюсь понять людей, подобных тебе. Самый жестокий и тупой поденщик ест хлеб и мясо, твоя же пища, и не просто пища, а пир, — человеческие страдания.

— Пир? Нет, раввин. Какой уж тут пир, когда чужая боль отзывается в тебе такой же болью.

— Вот как? — произнес Мендоса. — Ты и перед Всевышним осмелишься оправдываться за причиненные тобой страдания и смерти тем, что боль этих несчастных отзывалась болью и в тебе? И такую софистику ты преподносишь Богу? Послушай, приор, подобные мысли недостойны тебя. Что ты можешь знать о муках, приор?

— Я служу моему Господу, как он повелевает мне, и пришел я к тебе не для того, чтобы обсуждать теологические вопросы с иудеем.

— В таком случае зачем же ты пришел ко мне?

— Альваро де Рафаэль попросил привести тебя к нему…

— И ты согласился по доброте душевной? Ты это хочешь сказать? Я что, ребенок, чтобы поверить тебе? Или дурак? Ты хочешь, чтобы я поверил в эту чушь?

— Ты не Бог, чтобы я перед тобой оправдывался! — отрезал Торквемада. — Я дружил с Альваро де Рафаэлем двадцать лет.

— Так, значит, ты арестовал его и осудил на пытки из братской любви? А потом привяжешь к этому проклятому столбу на площади веры и в знак высшего доказательства своей любви сожжешь его и станешь вдыхать запах его горящей плоти?

— Только ради спасения его души, — сказал Торквемада.

Мендоса покачал головой, отвернулся, пересек комнату, подошел к жене. Положил руку ей на плечо, вздохнул и обратился к Торквемаде:

— Ненависть — вот что дается нам хуже всего. Да поможет мне Бог, но мне жаль тебя, приор. Хорошо, веди меня к нему.

Тут жена раввина вскочила и преградила мужу дорогу.

— Нет, — твердо сказала она. — Нет! Я не пущу тебя с ним!

— Раз дон Альваро просил меня прийти, я должен выполнить его просьбу, — ответил Мендоса.

— Но ведь там инквизиция, — умоляла его женщина. Повернувшись, она указала на Торквемаду — рука ее дрожала. — Только взгляни на него. Ты знаешь, кто он и чего от него ждать.

— Нет, дорогая, — терпеливо произнес Мендоса. — Я не знаю, кто он и чего от него ждать. Знай я, мне было бы легче. Даже в это страшное время мне было бы легче. Но я не знаю, кто он. И не знаю, чего от него ждать. И да простит меня Бог, не понимаю, для чего такие люди, как он. И все же мне придется пойти с ним.

Раввин мягко отстранил жену и направился к двери. Торквемада последовал за ним.

Они шли рядом по улицам города. Луна уже взошла, было достаточно светло, и они видели дорогу. Некоторое время они шли молча, потом Мендоса спросил у приора, не страшно ли ему идти так поздно в обществе еврея и притом еще и раввина. В вопросе его звучала смешанная с грустью насмешка. Однако Торквемада отнесся к его вопросу серьезно.

— Я боюсь только Бога, — отрезал он.

— Но нас же видят, — продолжал Мендоса. — Даже в темноте можно узнать тебя и меня. Представь, что один шепнет другому: смотри, Торквемада, уж не иудей ли он? И что будет, если этот слух пойдет гулять по городу, как обычно бывает?..

— Такое может сказать только дьявол, — ответил Торквемада.

Мендоса кивнул:

— Да, дьявол. Все валят на него! Но скажи мне вот что, приор. Помнится, сто лет назад — не больше — в Барселоне жил благочестивый и набожный раввин и звали его Торквемада. У дьявола долгая память, не так ли, приор?

— Что-то ты слишком много себе позволяешь, еврей! — оборвал его Торквемада.

— Все мы позволяем себе слишком много, приор, — согласился Мендоса. — Жизнь — вещь нелегкая. Однако мы, евреи, не придаем такого значения исповеди, как вы. Поэтому я не прошу тебя исповедоваться.

— Ничего не проси у меня, еврей! И молчи! Мне нет нужды говорить с тобой.

— Как пожелаешь. — Мендоса пожал плечами. — Мои речи не мудреные и не забавные, а что до фамилии Торквемада, то напомню тебе, приор, что в Испании ее носят тысячи людей. Это распространенная фамилия. Так что, ты видишь, мои домыслы довольно ребяческие и неосновательные.

12

В сон Альваро, в его кошмары, в искаженные болью воспоминания врывался голос Торквемады. Он видел лицо Торквемады. Горло у Альваро пересохло от жажды, а Торквемада держал перед ним бокал охлажденного вина и улыбался. Потом лицо его исчезло, остался один голос. Бесстрастный, гнусавый, повелительный, он командовал им. Альваро услышал, как Торквемада сказал:

— Дай мне ключ и факел. Ты можешь добраться до двери и в темноте.

Альваро открыл глаза. Сквозь окошечко в двери он различил дрожащий свет факела. Вновь раздался голос Торквемады:

— Да, это его камера.

Ключ повернулся в замке, дверь со скрипом открылась. Вначале Альваро увидел только факел. Он сел, протер глаза и увидел Торквемаду — тот стоял перед ним с горящим факелом в руке, а рядом с ним стоял еще один человек. Огонь слепил Альваро, поначалу он ничего толком не видел. И он закрыл глаза, лишь чуть погодя снова приоткрыл их. Протер, раскрыл пошире и заставил себя смотреть на пляшущее пламя факела. Ему показалось, что человек рядом с Торквемадой — раввин Биньямин Мендоса, но он не был в этом уверен, как не был уверен и в том, что все увиденное не галлюцинация и не сон.

Но вот привидение, принявшее облик Мендосы, заговорило и, обратившись к Альваро, спросило, не мучит ли его боль. Альваро с трудом поднялся на ноги и прошел два шага, отделявшие его от Мендосы. Дотронулся до раввина — убедился, что перед ним не призрак. Затем дотронулся до Торквемады. Приор не шевельнулся — он молча держал в руке горящий факел, тот потрескивал и шипел, и тогда Альваро протянул руку и откинул куколь, чтобы увидеть лицо Торквемады.

Торквемада кивнул на Мендосу.

— Я сделал, что ты просил, дон Альваро, — сказал он.

Альваро вернулся к койке. Прежде чем ответить, он некоторое время смотрел на раввина.

— Мучит ли меня боль? Да, мучит. Но я учусь так жить и думаю, что учусь умирать в муках. Спасибо, что вы пришли.

Раввин кивнул, а Альваро спросил Торквемаду, не мог бы он оставить их наедине.

Торквемада покачал головой:

— Я подвергаю опасности свою душу уже тем, что привел сюда этого еврея.

— Тогда уведи его! — вспылил Альваро. — Уведи, пока он не сказал лишнего. Все, что он тут скажет, будет свидетельствовать против него. И ты предъявишь ему обвинение.

— Этого не будет, — сказал Торквемада.

— Я тебе не верю, — сказал Альваро презрительно.

— Даю тебе слово! — заверил его Торквемада.

— Поверьте ему, — вмешался в их разговор Мендоса. — Поверьте ему, сын мой. Он дал слово. Не подвергайте его слова сомнению.

— Вы верите ему? — спросил Альваро.

— Да, верю. Я верю ему, — ответил Мендоса.

Альваро прислонился к стене, закрыл глаза и долго сидел так. Когда же он вновь открыл глаза, те двое все еще были в камере. Альваро чувствовал страшную усталость.

— Рабби, — сказал он усталым голосом, — ответьте мне на один вопрос.

— Спрашивайте, сын мой.

— Кто я? Христианин или иудей?

— Христианин, сын мой.

— Инквизиция считает, что я повинен в иудейской ереси, — сказал Альваро, превозмогая боль: говорить становилось все труднее. — Я носил на шее медальон. Рядом с крестом. Медальон и крест лежали рядом на моей груди. Этот медальон принадлежал моему отцу. В нем кусочек пергамента со словами: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, всей душой твоею и всеми силами твоими». Вы знаете, что это за слова, рабби?

— Знаю.

— Это заклятие?

— Нет, это не заклятие.

— Я христианин, — продолжал Альваро. — И тем не менее мне предстоит умереть из-за того, что я по недомыслию носил этот медальон.

— А почему вы его носили, дон Альваро?

— Не знаю, — ответил Альваро.

— Но вы сознавали, что это опасно?

— Да, сознавал, — признал Альваро, взглянув на Торквемаду.

Торквемада отвел глаза, теперь он смотрел прямо перед собой — его темная фигура с горящим факелом в руках казалась высеченной из мрамора.

— Вы хотите быть евреем? — спросил Мендоса.

— Не знаю. Никогда об этом не думал. Я ни разу не спрашивал себя: Альваро де Рафаэль, кем ты хочешь быть — иудеем, христианином или мусульманином? С какой стати? Я испанский дворянин и христианин. У меня имелось все, что нужно человеку для счастья. Скажите, к чему мне было стремиться стать евреем?

— Я не могу ответить на этот вопрос, дон Альваро.