Лидия Либединская - Последний месяц года Страница 17

Рылеев, подавшись вперед, крепко обнял Каховского.

— Я знаю твое самоотвержение, Петр Григорьевич! — дрогнувшим от волнения голосом начал он. — Ты сир на земле… Помнишь, друг, мы не раз говорили с тобой об этом… Открой нам ход, истреби императора!

Он отстранил Каховского и протянул ему кинжал.

Каховский, весь сгорбившись, нагнулся было, чтобы поцеловать Рылеева, но вдруг почувствовал, что слезы выступают у него на глазах. «Сир на земле!» — мысленно повторил он. — Да, сир. И поэтому они так легко отдают меня в жертву.

Сир… Идет на верную смерть и даже проводить его некому, не с кем попрощаться. Софи не вспомнит о нем в этот страшный и прекрасный день…

Петр Григорьевич глубоко вздохнул и, громко глотнув застрявший в горле комок, спросил Рылеева:

— Как же я это сделаю? — Вопрос его был похож на горький всхлип.

— Надо дождаться утра, когда Николай Павлович выйдет из дворца…

— Или на Дворцовой площади, — добавил Александр Бестужев, подходя к ним.

Каховскому жали руки, благодарили, кто-то предложил тост за его здоровье, за успех порученного дела. А он стоял растерянный, опустив свои длинные руки, и чувствовал себя чужим среди них.

«Ты сир на земле!» — звучало у него в ушах. — Ну что ж, — подумал он с неожиданным облегчением. — А может, так лучше? Незачем дорожить жизнью…

Он незаметно вышел в переднюю, молча оделся. На улице падал липкий тяжелый снег. По Синему мосту медленно брел одинокий человек, и снег бесшумно и быстро укрывал его следы.

Как тихо! Так неужели завтра?..

А в квартире Рылеева все не расходился народ. Одни уезжали, другие приезжали. Петр приносил самовар за самоваром.

Отхлебывая крепкий красный чай из тонкого стакана, Трубецкой спросил недовольно:

— Что это, Рылеев, так много народу наезжает?

— Сказывать и осведомиться, — сухо ответил Рылеев.

— О чем осведомиться? — криво усмехнулся Трубецкой. — О гибели?

Рылеев опустил глаза, чтобы Трубецкой не прочел в них гнева, и раздражения. Как смеет он в такую минуту?! И Рылеев сказал вдруг с несвойственной ему жестокостью:

— Умирать все равно придется. Мы обречены на гибель. Вот, извольте прочитать! — он протянул Трубецкому исписанный лист бумаги. — Нам изменили. Но я верю, есть у нас еще силы и не все потеряно!

— Разрешите взглянуть, — сухо сказал Трубецкой и взял бумагу из рук Рылеева.

Он читал, и лицо его то краснело, то становилось мертвенно-бледным. Тонкие губы сжимались.

…Сегодня днем Рылеев зашел к Оболенскому. Там он застал гвардейца Якова Ростовцева. Ростовцев писал неплохие стихи. Они должны были появиться в следующем номере «Полярной звезды». Рылееву нравился этот юноша. Встретив его сегодня у Оболенского, Кондратий Федорович обрадовался:

— Яков, и ты с нами?! Как хорошо…

Ростовцев вдруг густо покраснел и заговорил смущенно и сбивчиво:

— Друзья, вы знаете… Я предупреждал вас! Вчера я был у Николая Павловича… Все меры против возмущения будут приняты. Ваши покушения тщетны… Я подал письмо… Имен я не назвал. Вот копия…

Рылеев резким движением выхватил у Ростовцева бумагу и стал читать вслух, сначала громко, потом все тише и тише:

«В народе и войске распространился уже слух, что великий князь Константин Павлович отказывается от престола. Следуя редко влечению вашего доброго сердца, доверяя излишне приближенным к вам, вы весьма многих противу себя раздражили. Для вашей собственной славы погодите царствовать: противу вас должно таиться возмущение, которое вспыхнет при новой присяге, может быть, это зарево осветит конечную гибель России. Совет, Сенат и, может быть, гвардия будут за вас; военные поселения и отдельный Кавказский корпус будут решительно против…»

Окончив чтение, Рылеев непонимающими глазами взглянул на Оболенского.

— Ты употребил во зло мою доверенность, Яков! — в бешенстве крикнул Оболенский. — Ты изменил моей к тебе дружбе! Великий князь знает нас наперечет. Он уничтожит нас. Но ты должен погибнуть прежде всех. Ты будешь первой жертвой!

— Оболенский, если ты почитаешь себя вправе мстить мне, отомсти теперь! — спокойно сказал Ростовцев.

Рылеев бросился между ними.

— Нет, Оболенский! Ростовцев не виноват, что он различного с нами образа мыслей. Конечно, он изменил твоей доверенности, но кто давал тебе право быть с ним излишне откровенным? Он действовал по долгу совести. — Рылеев стиснул зубы. — Он жертвовал своей жизнью, идя к Николаю, теперь он вновь жертвует ею, придя к нам. Лучше обними его на прощание…

Оболенский послушно обнял Ростовцева.

— Я желал бы задушить его в моих объятиях! — в бешенстве пробормотал он.

— Господа, я оставляю у вас мои документы. Молю, употребите их в вашу пользу! — Ростовцев выбежал из комнаты.

Оболенский взглянул на часы:

— В пять часов 13 декабря 1825 года к именам предателей и шпионов революции добавлено новое имя — Яков Ростовцев!

…Трубецкой дочитал письмо и сказал громко:

— Ножны изломаны, сабель спрятать нельзя! До завтра, господа!

Глава девятая

Четырнадцатое декабря

Был уже седьмой час, когда Рылеев лег в постель, а в семь пришел Трубецкой.

— Я не хочу, чтобы первым выходил морской экипаж. Он всех слабее, — решительно заговорил Трубецкой. — А если другие полки не пойдут за нами?

— Но как же, князь, — приподнимаясь на локте, встревоженно спросил Рылеев. — Ведь все распоряжения сделаны.

— Отмените! Да и вообще, стоит ли?

Рылеев ничего не ответил и стал одеваться. Трубецкой тоже хмуро молчал.

Дверь отворилась, и вошел Иван Иванович Пущин. Получив письмо Рылеева, он, несмотря на запрещение начальства, покинул Москву и вот уже несколько дней находился в Петербурге.

— Сенат присягает Николаю! — взволнованно заговорил он. — Отца моего, сенатора, вызвали ни свет ни заря. Царь решил опередить нас…

— Не надо начинать! — умоляющим голосом твердил Трубецкой.

— Нет, надо! — не сдержавшись, крикнул Рылеев.

Трубецкой молча поднялся и уехал.

Рылеев быстрыми шагами подошел к окну и отворил форточку. Утро было ясное, тихое. Все как обычно. Из мелочной лавчонки выбежал мальчик с пачкой газет в руках и громко крикнул:

— У нас новый государь! Царствует Николай Павлович!

По набережной мелькнули сани и остановились у подъезда. Приехал Якубович. Вслед за ним в комнату вошел Оболенский.

— Как идут дела? — обратился к нему Рылеев.

Еще до рассвета Оболенский верхом объехал Измайловские казармы, конногвардейский дивизион, казармы гренадерского экипажа, Семеновского, Егерского и Московского полков.

— Ждут сигнала, — коротко ответил Оболенский.

Бесшумно появился Петр и, подойдя к Рылееву, негромко сказал:

— Вашу записку я отнес господину Кюхельбекеру еще при свечах. Обещали скоро быть…

Рылеев пожал ему руку. И вдруг Петр, всегда невозмутимый, бросился перед ним на колени:

— Батюшка ты наш! За народ идешь страдать! — прошептал он.

Рылеев отвернулся и велел ему уйти, боялся расчувствоваться.

Вбежал Александр Бестужев, веселый и решительный. За ним, сутулясь, стоял Каховекий.

— Что скажешь, Кондратий? — хрипло спросил он.

— Все распоряжения сделаны. Бог управит остальное, — устало ответил Рылеев.

— Я хочу подтвердить, — стискивая кулаки, четко выговорил Каховский, — что исполню поручение, на меня возложенное.

Все обнялись и расцеловались. Губы Рылеева были холодны.

Пришел Николай Бестужев.

— Я ждал тебя! — обрадовался Рылеев. — Пусть морской экипаж не выходит первым. Трубецкой приказал.

— Значит, с московцев начнем? — удивился Николай Бестужев.

— Да. Ты иди в морской экипаж, Каховский в лейб-гренадерский, а я поеду в Финляндский полк, — говорил Рылеев. — Сума через плечо, ружье в руки, встану в солдатский строй…

— Во фраке? — усмехнулся Николай Бестужев.

— Да-да, — растерянно ответил Рылеев. — Впрочем, нет! Может, лучше надеть русский кафтан, чтобы сравнять солдата с поселянином в первом действии их взаимной свободы?..

— Что ты, друг! — возмутился Николай Бестужев. — Где солдатам понять такие тонкости патриотизма? Да они тебя скорее прикладом ударят, чем посочувствуют твоему благородному, но неуместному маскараду!

— Наверное, ты прав, это слишком романтично, — задумчиво сказал Рылеев. — Надо просто, без затей. Что ж, друзья, может быть, сегодня исполнятся наши мечты!

Он крепко обнял Николая Бестужева.

— К делу, друзья! — звонко воскликнул Александр Бестужев.

Они уже хотели идти, но в переднюю вбежала Наташа. С плачем схватила она за руку Николая Бестужева:

— Не уводите его! Я знаю, он на погибель идет!