Михаил Ишков - Семирамида. Золотая чаша Страница 17

— Язык знаешь? – обратился он к Буре.

Тот что‑то буркнул в ответ.

— Поставьте его на ноги, – приказал наместник

Стражники исполнили приказание. Буря попытался освободиться, однако воины еще крепче сжали его.

— Господин, я – посланец от Ардиса, начальника конной стражи каравана, который отправился в Дамаск

— Да ну! – восхитился Иблу. – А кто такой Ардис?

— Господин! – с отчаянием воскликнул Буря. – Позволь мне поговорить с твоим племянником?

— Почему не со мной? – удивился Иблу.

— Потому что ты не знаешь Ардиса.

— Это что‑нибудь меняет?

— Меняет, господин. Где твой племянник, господин?

— На охоте.

— Где его супруга Шаммурамат.

— Тоже на охоте.

Буря внезапно и звучно зарыдал, вновь попытался вырваться.

Стражи еще сильнее сжали пленника. Тот ослаб, обвис на руках. Воины перевели дух, и в следующий момент Буря изловчился и ударил одного из стражей ногой в пах. Тот вскрикнул, выпустил руку. Буря тут же освободившейся рукой ударил кулаком другого. Ему удалось вырваться. Он бросился к Иблу. Наместник побледнел, вскочил, взялся за рукоятку ножа, однако скиф упал ему в ноги, взмолился.

— Господин, если тебе дорога честь семьи?.. Если тебе дорого счастье Нинурты?.. Если тебе пришлась по сердцу Шаммурамат, срочно направь воинов, чтобы те окружили ее и никого не подпускали…

В этот момент его ударили рукояткой меча по голове, и Буря потерял сознание.

Иблу презрительно глянул на стражей.

— Плохо держите. Скажете Ушезубу, что я недоволен. Этого привести в чувство. И побыстрей!

Бурю окатили водой из кожаного бурдюка. Тот встрепенулся, встряхнул головой. Иблу подсел к нему поближе, приказал.

— Говори.

— Нельзя, господин. Чужие уши.

— Ты больше не будешь бросаться на меня?

— Нет, наместник. Ты – моя единственная надежда.

— Хитро и непонятно. Все прочь.

— Господин, – бросился к нему появившийся Ушезуб. – Я знаю этого человека. Он буен и своенравен.

— Он точно из вавилонского каравана?

— Да, но…

— Все прочь! – повысил голос старик.

Воинов, сбежавшихся защищать господина, как ветром сдуло.

— Говори! – приказал он Буре.

* * *

Нет более захватывающего развлечения, чем облава на диких ослов. В иных местах их называют онаграми, кое–где куланами, но как ни назови своевольное животное, взять его, особенно в степи, – трудное дело.

Здесь нужна сметка.

Следопыты, с утра следившие за стадом, обнаружили себя, когда онагры двинулись к реке на водопой. Многочисленно–плотной, изогнутой цепью всадники отсекли животных от реки и постарались поворотить их в сторону обрывистых террасных откосов, где прятались засады.

В неприступных обрывах кое–где были заметны ложбины, проточенные водами, стекавшими с раскинувшегося повыше террас просторного, обильного разнотравьем плато. В одной из таких промоин притаились Нинурта, Шами и Набу–Эпир, выразивший желание поучаствовать в таком захватывающем мероприятии, как гон диких ослов.

Охотники притаились в зарослях колючника, откуда, повыше переплетения ветвей, им открывался вид на широкую пойму, усеянную косяками диких ослов.

Сердце молодой женщины, наблюдавшей за маневрами конных загонщиков, колотилось с такой силой, что заглушало тысяченогий топот копыт. Справятся ли загонщики? Куда свернут онагры? Где будут искать спасения? Помчатся ли в их сторону или попытаются прорваться на равнину по другой лощине? Если животные прорвут оцепление и вырвутся на свободу, добыть их будет трудно, считай, невозможно, ведь всем известно, что по резвости онагр значительно превосходит объезженную лошадь. Брать животных можно только, когда они начнут тесниться в узости – тогда их можно легко бить стрелами.

Онагры, словно предчувствуя опасность, грозившую им со стороны террасных откосов, начали бросаться в разные стороны, пытаясь найти брешь в тесных рядах ассирийских всадников. Старые опытные самки, возглавлявшие косяки, вели своих молодых соплеменников прямо на воинов. Избежав стрел, животные решительно наскакивали на коней – те со страху вставали на дыбы, всадники с криками валились на землю. В общей сумятице дикие ослы пошевеливались куда проворнее, чем кони и люди. Храбрые и сообразительные животные пытались вцепиться в горло лошади, а если повезет, и крепко лягнуть ее задними копытами в живот. То там, то здесь отдельные онагры, а кое–где и целые косяки, прорывались на волю. Их гордое ослиное «иаканье» торжествующе покатилось по речной долине, прибавляя храбрости тем, кто еще находился в осаде.

Правда, конники из многотысячного отряда Нинурты тоже были не промах. Старшие военачальники быстро сумели восстановить порядок. Конные кисиры сомкнули ряды и решительно погнали оставшихся животных в сторону откосов. Старались так завернуть спасавшихся бегством животных, чтобы как можно больше онагров скопилось у той узости, где притаился их военачальник с молодой женой, а также мудрец, недавно прибывший из Вавилона учить местных жрецов уму–разуму.

О Набу–Эпире говорили разное. Кое‑кто утверждал, что, прощаясь с ним, вавилонский царь Мардук–Закир–шуми рыдал, ведь этот уману считался в Вавилоне лучшим знатоком ночного неба, наиболее опытным из всех составителей таблиц, предрекавших судьбу гражданам и стране. Понятно, что лишиться такого предсказателя было горем для великого города.

В стране Ашшура Набу–Эпира ждали с нетерпением – впереди война и вступать в нее без ясного и тщательно выверенного оракула было безумием. Ассирийцы не любили выходцев из Вавилона, но вынуждены были прислушиваться к их советам, их наставлениям, учиться грамоте по их табличкам. Что касается Набу–Эпира, все полагали, явится какой‑нибудь напыщенный старец с козлиной бородой и примется указывать – это не так и это не так. Оказалось, Набу–Эпир был вполне сносным мужчиной средних лет. Первую неделю уману разгуливал по Ашшуру, посещал храмы, наведывался на рынки, заговаривал с торговцами. Он умел по говору определить, кто откуда родом. Ладно бы узнавал тех, кто приехал из Вавилонии или прибрежных стран, но и природных ассирийцев он безошибочно приписывал к той или иной общине, к той или иной местности. Такое всеведение попахивало колдовством, попыткой овладеть чужой шимту, а за такие дела в Ашшуре можно было и на кол угодить, так что сначала от приезжего умника старались держаться подальше. Однако когда он излечил дочь одной из бедных торговок и не взял за это деньги, люди начали более доброжелательно отзываться на его вопросы.

В городе удивлялись любопытству вавилонянина. Все ему надо было знать – как называются те или иные ворота, почему на главной улице неравное число священных каменных быков с человечьими лицами, кто вытесал их из камня и когда? Этими вопросами – особенно «когда?» – он нередко ставил горожан в тупик. Никому в Ашшуре в голову не приходило задуматься, когда случилось то или это событие, возведен тот или иной храм. Народный ответ был ясен – они стояли всегда! Когда же Набу–Эпир упросил Нинурту–тукульти–Ашшура взять его с собой и супругой на охоту, в конных кисирах с примесью неодобрения начали поговаривать – понятно, откуда у скифянки столько дерзости. С таким сумбуром, какой царил в голове ее вавилонского учителя, не то что, усаживаясь на лошадь, ноги раздвинешь, но и «молочной дочерью Иштар» не побоишься себя объявить. Отношение к чужачке в Ашшуре до сих пор было настороженным. Местные женщины упрекали ее за нелепые капризы – нет, чтобы со всем прославленным в мире вавилонским искусством ублажать мужчину, заниматься хозяйством, растить детей, она, насытив утробу семенем мужа, забрюхатев, взяла в руки лук и помчалась на охоту.

Тем временем дикие ослы, прижимаемые к откосам многочисленной конной массой, начали скучиваться у обрывистых склонов. Самые нетерпеливые из стоявших в засаде знатных охотников начали обстреливать онагров из луков. После первых же попаданий косяки отхлынули, затем с нарастающим напором бросились штурмовать проходы на плато. Самое многочисленное стадо устремилось к той промоине, где притаились Нинурта, Шами и Набу–Эпир. Перед устьем завертелся бешеный водоворот из диких животных и лошадей. Посыпавшиеся с коней люди, спасаясь от обезумевших онагров, начали взбираться на откосы. Кто не успевал, тут же был растоптан. Наконец всадники усилили напор, и еще через мгновение косяки помчались вверх. Животные с места развили такую скорость, что буквально пулями влетали в ложбину и, не снижая скорости, устремились на плато.

Шами закричала и первой, ударив пятками Рыжего, бросилась в погоню. За ней помчался Нинурта, следом его телохранители, другие военачальники, старавшиеся держаться поближе к племяннику туртана, и последним Набу–Эпир.