Повесть о Предславе - Олег Игоревич Яковлев Страница 17

– Ну и где ж она, краса наша? – насмешливо спросила она. – Может, пойдём отсель? У меня от дыма сего аж в носу засвербило.

Слова боярской дочери прервал донёсшийся с улицы стук. Предслава распахнула дверь. Майя, в одной лёгкой сорочке с ожерельем по вороту и в разноцветной понёве[121] с прошвой на боку, несла на коромысле вёдра. Волосы на голове у девушки были перетянуты медным обручем, на котором висело несколько тоненьких медных же колечек.

– Майя! – воскликнула обрадованная Предслава.

Впопыхах поставив на снег вёдра, Златогорка бросилась ей навстречу. Подруги обнялись.

– Что ж ты так. В сорочке одной. Простудишься. – Предслава старалась согреть Майю и крепче прижимала её к себе.

Они вошли в избу. Златогорка сухо поздоровалась с Хвостовной.

Предслава сразу ощутила некое неудобство. При Хвостовне особо расспрашивать Майю и тем более говорить о чём-либо сокровенном не хотелось. Боярская дщерь не замедлит раззвонить о том на весь стольный.

– Вот пришли проведать тебя, – начала княжна. – Давно не видались.

– Да я в Берестове была, отец тамо и по сей день. Службу правит.

– А ты почто воротилась? – спросила Хвостовна.

– Да так. О доме заботиться надоть.

В избе воцарилось молчание. Предслава решила перевести разговор на другое.

– Позвизд осенью в Луцк уехал. Батюшка удел ему дал.

– Ну и как он? Пишет? – Златогорка заметно оживилась.

– Прислал три бересты. Всё подробно начертал. Бает, леса окрест города, а сам Луцк на высоком месте стоит да болотами окружён. Речек там несколько. Самая большая – Стырь, а другие – Гижица, Глушец. И град сам меж речными протоками стоит, на острове как бы. А на другом таком острове, поболе, – окольный город, Нижним его прозывают. От него шлях тянется на заход, в земли ляхов и в Дрогичин.

– Уж верно, и невесту Позвизд себе тамо сыскал. Говорят, девки волынские красны. – Златогорка мягко улыбнулась.

Предслава нахмурилась, сдвинула соболиные брови.

– Позвизд – сын княжой! – холодно изрекла она. – И жена ему подобает из княжого рода.

Златогорка потупилась, примолкла.

Молчание прервала Хвостовна.

– Пойду я. Вы уж тут потолкуйте промеж собою, а мне домой пора. Батюшка сказывал, пир нынче у нас в тереме. Многие бояре придут.

Низко нагнувшись, чтобы не удариться о притолоку (а Хвостовна была девица рослая и не худая), боярышня выскользнула за дверь. Вскоре исчез и аромат исходящих от неё терпких восточных благовоний.

– Ну вот, подружка. Никто нам топерича не помешает. – Предслава через оконце посмотрела, как Хвостовна, грузно переваливаясь, подбирая долгие полы своей песцовой шубы, взбирается по ступеням вверх к увозу.

По устам Майи вновь скользнула грустная улыбка.

– Ты прости меня, Предслава. Сболтнула тут сдуру. Конечно, я вам не ровня.

– Полно. Как мы подружками были, тако – на всю жизнь. Уразумей, – строго ответила ей княжна. – Шла, хотела тебя расспросить. Любава ента увязалась. Слыхала, жениха тебе сыскали.

Златогорка тяжело вздохнула.

– Сыскали, как же. Привёл батюшка мужика одного, хлипкого такого, щуплого, с голосом бабьим, да и годами велик, седина в бороде козлиной. Мельник он в Зарубе. Вот, говорит, дочка, жених тебе сыскался. Сам вдов, чад нету. А пенязи у его в калите водятся, и немалые. Мука – она всем надобна. Ну, у меня сердце замерло, в слёзы я, пред отцом на колени. Не губи, говорю, батюшка, красу мою девичью. Не люб он мне. А отец: «То ничего, дочка. Стерпится-слюбится. Зато достаток завсегда в дому будет». Сама знаешь, Предславушка, небогаты мы. Ну, поплакала я, подумала, порешила: нет, не пойду за его. Вот покуда сюда, в Киев, воротилась. Думала, наймусь куда в работу. А топерь-от мыслю: уехать мне надоть. Втайне. Куда-нибудь на пограничье дальнее. На Сулу аль на Орель[122]. Я ить к оружью с малых лет навычна. Косу состригу да за парня сойду. Поступлю в дружину сторожевую. Буду Русь от ворогов боронить.

– О Господи! Что глаголешь такое, Майюшка! – воскликнула поражённая Предслава. – Да куда ж тебе?! Хочешь, я с отцом своим, князем Владимиром, побаю? Устроит он тебя куда ни то! Нынче же речь поведу!

Златогорка решительно замотала головой.

– Нет, княжна. Спасибо тебе, рада, дорожу дружбой твоею, но… извини. Иная у меня судьба, иной путь. Иное на роду написано. А кольчугу, шелом да меч булатный сыщу я, уговорилась уж с кузнецом одним. Содеет. Токмо вот коня… коня мне покуда не купить. Что ж, в бою добуду! – уверенно заявила Майя.

Никакие увещевания Предславы не помогли. Златогорка твёрдо стояла на своём. В полдень подруги расстались. Предслава воротилась во дворец, втайне надеясь, что ещё сможет поговорить с Майей и убедит её изменить решение.

Но когда явилась она спустя несколько дней в избу подруги вместе с младшей сестрой, маленькой Анастасией, то застала здесь уже новых хозяев. Радушная пожилая жена ремесленника-гончара, купившего у Златогорки дом, угостила княжон топлёным молоком и пообещала, что если будут о прежней хозяйке дома какие вести, то она их непременно сообщит. Предслава, в свою очередь, сказала, что будет наведываться к ней. На том и распрощались.

Ведя за руку маленькую Анастасию, весело перебирающую ножками по ступенькам, Предслава с грустью и тревогой думала о Майе. Какая же судьба ждёт теперь эту нравную и сильную девушку? Найдёт ли она там, на степном русском пограничье, своё счастье?

Солнечный луч ярко ударил в глаза. Предслава смахнула с ресниц слезу и, грустно улыбнувшись, потрепала сафьяновой рукавичкой по щеке маленькую сестрёнку.

Глава 15

Над Киевом сгустились сумерки. Холодный ветер бушевал за плотно закрытыми ставнями, жарко топились муравленые изразцовые печи. В хоромах боярина Фёдора Ивещея царила обычная тягостная тишина. Боярин медленно тянул из оловянной кружки ол, бросал взгляд на чадящий глиняный светильник на столе, кусал в раздумье усы. Что-то было не так, а что, и сам не знал. На младшего брата, Хотена, днесь накричал, отругал его за шашни в подворотне с очередной холопкой. Ещё бранил за то, что лазил ночами, обдирая порты, в терем к дочери воеводы Путяты Сфандре. О сей любострастнице по стольному ходила недобрая слава, и вовсе не хотелось Ивещею впутывать себя и дурака брата в её сомнительные дела.

После, разгневавшись внезапно, отстегал кнутом нерадивого холопа, да так, что у того глаз вытек. Отчитал холопку за грязь в сенях, повара побранил за прокисшие щи. В прежние времена покойная жена его бы успокоила, приголубила, примирила бы со всеми, а без неё… вовсе ожесточился, лишился в жизни всякой радости боярин Фёдор.

Вечер был как вечер, тоскливый, долгий, ничего не