Елена Колядина - Потешная ракета Страница 18

– Ох, нет, благодарствуйте, мы потом… – залепетала она и ринулась прочь.

На воле Феодосия накинулась на стрельца:

– Думаешь, что речешь?

– Как могу возле тебя думать? У меня и мысли-то разлетаются рядом с тобой.

– У меня тоже, – сокрушенно сказала Феодосия, чем весьма утяжелила копилку надежд Олексея.

Когда уж ноги не шли от усталости и уговаривала Феодосия стрельца выбираться с торжища, набрели они на две линии, где встретилась она, того не ожидая, и с прошлым, и с будущим…

Сперва оказались на коротенькой линии в закоулке между двумя крупчатыми рядами, торговавшей овощными фруктами. Яблочной пастилой Феодосию было не удивить, ибо ее в таких изрядных количествах заготавливали в монастыре, что каждый вечер выносили на стол на заедки мастерам и тем, кто собирался работать и нощью. Груши причудливых цветов, размеров и форм (были даже шишковатые), уложенные в стружку, апельсины и лимоны, облитые воском, сливы, сваренные с вином, – все это понравилось Феодосии. Она полюбовалась на горки светящихся сушеных абрикосов, изюма оттенком от воскового до темно-коричневого, сморщенного маслянистого чернослива, вишни и загадочных прозрачных ломтиков с названием «айба». Вместе с Олексеем подивилась на ярко-желтый фрукт, весьма схожий с переросшим огурцом, за который просили аж серебряный рубль.

– А как вы хотели? Это же дыня, а не репа какая-нибудь, – довольно развязно сказал продавец.

– А виноград у вас в лавке есть? – вспомнила Феодосия.

– Вестимо. Вон там.

Торговец взмахнул дланью в другой угол лавки. Феодосия приблизилась. На освещенном свечой прилавке стояли две плоские плетенки, в одной лежали связки ягод темно-синего, а в другой – травяного зелейного цвета. А рядом в маленьких лубяных туесках с откинутыми крышками ждали богатого покупателя красно-оранжевые, в седых разводах сахара на морщинах маленькие сердцевинки ее скляницы. Той, что подарена была возлюбленным Истомой и звенела в ручках сыночка Агеюшки.

Почему-то Феодосия не заплакала, как бывало в иных случаях при встрече с прошлым. Наоборот, вдруг возликовала догадка, что сие знак ей, знамение, что обязательно достигнет она небесных сфер, прозрачных и голубых, как Агеюшкина скляница, и там обнимет свое золотое чадце. И как только представила она сию картину, то сразу поняла с необъяснимым спокойствием, что сферы небесные – это прозрачные стеклянные шары! А значит, и Земля – тоже шар, мандарин, в морщинах которого текут реки и плещутся моря. А не выплескиваются воды, потому, что не успевают; зрила Феодосия однажды на Сухоне такую глуму, что крутил некий муж ушат на веревке и вода из него не выливалась, под конец только чуток плеснула.

– Любуешься? – подойдя близко к Феодосии, мягким голосом спросил Олексей.

– Любуюсь, – искренне ответила она. И с просветленной улыбкой вышла на волю.

– И чему радуешься?

– Так… Чудеса…

– О, чудеса сейчас увидишь, – многозначительно сказал Олексей.

И, схватив ее за локоть, завернул в закоулок с лавками, светившимися изнутри, как уютный храм в зимний вечер или волшебная лампа из цветного муранского стекла. На самом деле просто стало смеркаться и в лавках зажгли обычные свечи, но Феодосия пребывала в настроении, какое бывает перед Рождеством, когда каждый человек от мала до велика живет упованием и простой орех, завернутый в золоченую бумагу, кажется ему даром Божьим.

В сей чудесной лавке притаились волшебные (ненужные в хозяйстве) вещицы. Торговались башенки из кости, вставленные одна в другую, и совершенно невозможно было понять, как они друг в друга забрались? Лежали в стружках круглые волнистые стекла, как ломти густых сиропов – малинового, зелейного, квасного, горохового. Коль через такое стекло посмотреть на свечу, все становится малиновым. Или гороховым. Лежали шарики из дерева черного цвета и обычного, коричневого, но пахнувшего духами невестки Марии. «Сандал», – кратко сказал торговец. Стояли крошечные, как для куклы, мисочки и чаши из ярко-зеленого камня. «Малахит», – так же немногословно бросил продавец. «Шахматы», – перехватив взгляд Феодосии, изрек он еще через миг. «Вечный жар»… Нет, больше Феодосия так не согласна!

– А что это такое – вечный жар? – вежливо спросила она.

– А то не знаешь? – играя глазами, сказал Олексей.

Но Феодосия ему не ответила, а вперилась в продавца.

– Горячая вода, или сбитень, или отвар, все равно что, налитые вот сюда (перст ткнул в горлышко фарфоровой сулеи) и заткнутые втулкой (фарфоровая же затычка поднеслась к горлышку), не остывают никогда.

– Как – никогда? – удивилась Феодосия.

– Не может сего быть, – бросил Олексей. – А ты проверял?

– Проверял. Налил кипятка. Заткнул. Через день и ночь хлебнул…

– И чего?

– Обварился.

И торговец оттянул губу, показывая десну.

– Можно позрить, что там внутри? – спросила Феодосия.

– Ей! – поддержал ее Олексей.

– Пожалуйте, – пожал плечами продавец. – Я уж глядел.

– И?

– Ничего не выглядел.

– Но мы все-таки заглянем?

– Пожалуйте, – опять пожал плечами продавец.

Феодосия и Олексей прикрыли по одному глазу и, перекосив лица, уставились в темное горлышко…

– Блестит вроде, – сказала Феодосия.

– Ей. А может, нет. Не видно ни зги, – пробормотал Олексей.

– И откуда такое чудо взялось?

– Из Китая.

– Надо же, не гляди, что косо повязаны и лучиной щи хлебают, – сказал Олексей.

Торговец в третий раз пожал плечами. И поставил чудо в угол.

Ошеломленные вышли в синие сумерки и медленно пошли к воротам, думая каждый о своем.

Глава восьмая

Прогулочная

– Варсонофий, ты в чудеса веруешь?

– Верую. Как же не веровать?

– А с тобой случались?

– Нет.

Казалась, и Феодосии, и Варсонофию было вполне достаточно сего краткого обмена репликами, ибо оба вновь с удовлетворением замолчали.

Феодосия пребывала в размышлении и то обводила языком гладкие канавки между зубами, то возносила верхнюю губу так, что та крепко подпирала нос, то водила взором по монастырской стене, не видя ее.

С Варсонофием на пару вышли они из обители в город и шагали, погруженные каждый в свои мысли. Сей возможностью – пребывать рядом в молчании, понятном товарищу, братья очень дорожили друг в друге. И коли надо было работать или идти куда вдвоем, неизменно выбирали в сотоварищи один другого. Женоподобная внешность Феодосия, отталкивавшая других братьев, Варсонофия не смущала и даже привлекала: уж лучше с ним дружить, чем быть на побегушках у высокомерного Веньки Травника, поддакивать чванливому Ваньке Греку или оттенять красоту Тимки Гусятинского. Приязнь сдружившихся братьев была молчаливой, а потому зело плодотворной. В сей момент Варсонофий обдумывал самую блистательную оду, каковая только сочинялась в цивилизованном мире. А Феодосия мучилась разгадкой «Вечного жара», увиденного в лавке диковинок на торжище. Более всего терзал ее вопрос: может ли чудо быть создано лицом нехристианской веры?

«Коли @Вечный жар~ привезен буддой китайским, чудо ли то в истинном понимании слова? – озадачивала она свой ум. – От Бога или от дьявола чудесные явления, происходящие в землях нехристианских? Чудо – только доброе событие или всякого рода необъяснимая неожиданность? А коли объяснимая, то вещь сия остается чудом? Можно ли чудо растолковать или то уже будет не чудо, а разгаданная загадка?»

И доразмышлялась Феодосия до дела!

«У нехристей тоже бывают чудесные явления, – пришла она к своему собственному выводу. – Понятно, что творит их Бог, ибо Он един для всех, и для язычника и для африкийца. Но почему тогда Он, Всемогущий, не в силах обратить их в свою истинную веру? Может, и чудеса можно, нужно и должно творить самим?»

Задав себе сии коварные вопросы, не иначе самим врагом хвостатым подброшенные, Феодосия испуганно огляделась, словно прохожие могли прочитать ее мысли, и перекрестилась. Никто мыслей не прочитал. Даже чуткий душой Варсонофий продолжал бормотать рифмы.

– Ладья блистающа и вдохновенные гребцы… Гребцы… смельцы…

В оде Варсонофия весь мир уподоблялся груженой ладье, коя плывет по бесконечному окияну, ибо дует ей в корму Творец. Солнце и звезды, крутясь вокруг ладьи, движутся вместе с нею. Впрочем, идеи, выдвинутые поэтом, самого же его и мучили. Почто приплел он гребцов, коли ладья земная движется дуновением Божьим? А почто они с Феодосием вообще перебирают сейчас ногами по усыпанной ореховой скорлупой деревянной мостовой, коли в силах Его перемещать, что хочешь, чудесным образом?

– Феодосий, – осторожным шепотком спросил Варсонофий. – Почему солнце само крутится, а ноги сами собой не идут? Почему реки сами текут, без нашей помощи, а ладью должно грести в натуге? Почему дубы сами вырастают, а рожь сеять надо?

– Сам об том думал, – обрадованно ответила Феодосия. – Где грань того, что должен делать человек? Может ли делать чудеса? Имеет ли на это право?