Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы Страница 18

— Лар живой, — со злобой прошептал я.

Ябто рассмеялся и снял с пояса нож светлого железа и рукояткой белой кости — я впервые видел его у широкого человека.

— Смотри, — Ябто поднес нож к самым моим глазам, — это твой Лар. И роговой лук, который ты украл у меня, тоже Лар. Хэно купил у меня Лара за такую плату и еще рвал волосы, что отдал дорого. Дух твоего брата — слабый. Я пришиб его, как слепня.

Ябто говорил уже без грозы в голосе, будто увещевал никчемного человека.

— И тебе я могу оставить жизнь, привести обратно на Сытую реку, и ты будешь жить, как жил, только мне больше не понадобится тебе лгать. Пойми, Собачье Ухо, другой жизни у тебя нет и не будет. Доберись ты до стойбища Хэно, второго раба он получил бы даром.

Он отстранил лицо и добавил после некоторого молчания:

— Скоро придут Ябтогна и Явире, принесут мяса. Я отвяжу тебя. Мы поедим и пойдем туда, где ты спрятал то, что украл.

Он говорил, и с каждым его словом, убивающим, как умело пущенная стрела, уходили мои силы. Поплыло перед глазами, я уронил голову — Ябто подошел и поднял ее за подбородок.

— Молчишь… произнес он. — Молчи. Разве не хочешь жить? Ну? Открой глаза, потом закрой, и я пойму, что ты хочешь жить.

Но все же у меня хватило сил, чтобы открыть глаза и не закрывать их.

Я смотрел в лицо широкого человека, красное плоское лицо, по которому стекали ручейки пота, и не закрывал глаз, пока не задрожали веки.

Широкий человек все понял. Он убрал руку с подбородка, вернулся к костру и стал раздувать уже погасшие угли, надеясь разбудить в них остатки последнего огня. Но огонь молчал. Ябто встал, плюнул и начал ломать сучья для нового костра. Треск дерева дразнил мой слух, я вгляделся и понял, что широкого человека бьет досада, движения его стали резкими, порывистыми, верными.

Я догадывался, зачем широкий человек разводит огонь в столь теплый день. Он сунет в него палку, палка обгорит, превратится в копье с красным светящимся наконечником, которое начнет жалить мое тело. Но как человек, долго сидевший на шкурах, не чувствует своих ног, видит их, но не может встать и думает, что они нечто чужое, привязанное к его телу, так и я не ведал ни страха, ни тревоги, ни обиды, ни тоски. Происходящее перед глазами я видел ясно, но так, будто все — и Ябто, и сосна, и костер, и река — было далеко, так далеко, что не достать. Единственным моим чувством в тот миг была злоба, похожая на уходящую тупую боль.

Широкий человек оказался слишком старательным, выманивая душу из врага, уже не опасного. Он сам понимал это, и намеревался разбудить ее огнем, но огонь, всегда благосклонный к Ябто, не приходил на зов. Искры скользили по тонкой бересте. Ветер молчал. Весело пели птицы в молчаливой, застывшей от блаженства тайге. Ябто бросил свое занятие и с силой ударил себя по щеке — щека горела от зудящей боли.

И тут широкий человек понял, почему огонь не хочет помогать в деле — он взглянул на небо и на мгновение ослеп. Утро уходило в полдень, и солнце набирало силу, невиданную для осени. Земля парила, как летом, и вся жизнь, что таилась в траве и ветвях, готовилась заснуть или умереть, вдруг почувствовала нежданную перемену и застрекотала, зажужжала, задвигалась мириадами крохотных почти невидимых тел. Просыпался гнус — главный ужас и страдание лета, чудовище, крадущее у человека и зверя радость краткого тепла.

Ябто обрадовался гнусу.

Он подошел к реке и, зачерпнув пригоршней воду, омыл липкое лицо. В такой день, подумал широкий человек, от реки поднимаются слепни, и тут же сквозь шум воды услышал знакомый гул, проклинаемый каждым человеком тайги. Гнус и слепни доводят до бешенства оленей, способны загнать в болото даже лося…

— Хэ, — сказал широкий человек, — слышишь — звенит? Совсем плохо твое дело, парень, совсем плохо. Демон, который привел тебя сюда, не дает мне твоей крови — сам хочет. Паршивый у тебя дух, росомаха, а не дух… — И Ябто рассмеялся так, будто действительно был счастлив.

— Ну как тебе жить с ним?! — прокричал он весело. — Зачем? Зачем жить человеку, против которого само солнце?

А солнце стояло меж гор и било в голову жестокими стрелами.

И скоро запылало мое тело.

Сыновья вернулись с пустыми руками.

— Хотите бросить рукавицы на порог? — без злобы спросил Ябто. Прежняя радость не уходила от него.

— Совсем зверя нет, — виновато произнес Гусиная Нога, глядя в землю.

Блестящий, стоявший на своем извечном месте, на шаг сзади брата, громко шмыгнул носом.

— Видели кабаргу — ушла… — проговорил Ябтонга и замолк.

Мысль его уже не искала оправдания перед отцом — он увидел голое тело, облепленное гнусом, извивавшееся в путах тело, все силы которого уходили на то чтобы удержать крик. Это зрелище поглощало Ябтонгу, как болото.

Широкий человек, казалось, даже обрадовался позорной неудаче сыновей. Появился повод уйти, чтобы вернуться к разгару пиршества. Он надел колчан со стрелами, взял роговой лук и показал его мне.

— Дашь поохотиться?! — крикнул он и, не дожидаясь ответа, на который и не рассчитывал, сухо приказал сыновьям соорудить костер из перекрещенных стволов на поляне в двух десятках шагов от берега, чтобы дым защищал только их самих, но не доходил до заморыша и не мешал гнусу пировать.

— Хорошо, отец, хорошо, — подпрыгнул Ябтонга, понявший замысел отца, — все сделаем.

Старший сын уже собрался бежать, но Ябто схватил его за капюшон парки и произнес сурово:

— Знаю тебя, поэтому слушай внимательно. Когда вернусь, я не должен увидеть на нем ни одной раны, ни одного синяка. Ты понял меня?

— Понял, отец.

— И не смейте говорить с ним.

Широкий человек отпустил сына и, не оглядываясь, широко зашагал к лесу.

Он шел и жадно ловил звуки леса, надеясь различить в них один звук, которого ждал. Он даже замедлил шаг, чтобы не уйти слишком далеко и не упустить его. Лес шумел птичьим щебетом, и ветер гладил вершину горы. Ябто остановился…

Широкий человек не ошибся в ожидании. Скоро до его ушей донесся протяжный вой, похожий на далекий крик болотной птицы. Вой обрывался, переходил в едва различимый хохот. Ябто улыбнулся и пошел дальше.

Он не ослышался — выло и хохотало мое тело. Единственное, что я помню о той муке, что душа вытекла, как глаз. Я был готова принять все, что скажет широкий человек. Потом я провалился в темноту.

Среди множества умений причинять страдания врагу — снимать кожу с головы и с живого лица, резать тело на мелкие куски, как мясо во время еды, жечь горящими головнями, сажать на очищенные от веток и заостренные сверху деревья — умение выставлять на гнус считалось самым изысканным. Для него требовалось терпение и время. В жаркий летний день гнус уносил рассудок врага еще до захода солнца, и враг выл и хохотал, как воет человек без разума. А к середине следующего дня гнус оставлял белое обескровленное тело — сонмы существ разносили по тайге жизнь врага.

Но Ябто знал, что я не умру, — он сам не хотел этого. Нечаянная осенняя жара была подарком ему, а подарок духа, бесплотного демона, который ведет человека, не может быть во вред. В эти дни демон был так близко, что широкому человеку казалось, будто он слышит не только его слова, но само дыхание.

Он быстро нашел то, ради чего отлучился в лес.

Ябто спускался с горы, и два жирных глухаря, привязанных к поясу, били его по ногам, еще один лежал в мешке за спиной — тайга послала птиц, как гостю подают еду на деревянном блюде. Широкий человек шел и думал о своей жизни, которая вдруг необычайно ясно сложилась в его памяти. Он был под крепкой защитой, хотя не раз мог погибнуть не только от чужих людей, холода и голода, но и от собственных ошибок. Наверное, это и есть то, что называют участью, думал Ябто — он забыл горе и знал, что тревога, посещавшая его, уже не вернется. Он не боялся участи.

Спустившись в низину, он увидел дым от костра и ускорил шаг. Солнце заканчивало пир и уходило к закату. Ябто не слышал крика и понял, что гнус, получив свою долю, не оставил заморышу сил даже для крика. Он дошел до перекрещенных обгорелых бревен, откуда открывалось его временное стойбище на берегу.

Первое, что увидел широкий человек, — пустую сосну, у корня которой валялись разрезанные куски аркана. Исчезла и одежда зморыша.

— Эй! — негромко крикнул Ябто.

Он еще ничего не понял.

— Ябтогна… Явире…

Никто не ответил. Он начал метаться вдоль берега, не зная зачем, и скоро нашел Ябтонгу.

Старший сын лежал животом на валуне посреди реки в половине полета стрелы от стойбища — течение колыхало тело и вместе с ним оперенное древко, торчавшее из спины.

Другого сына Ябто найдет позже, в половине дневного пути, там, где река становится извилистой и совсем мелкой.