Людмила Третьякова - Рассказы веера Страница 18

Однако посетитель был настойчив:

– Но я слышал, что недавно отменили смертный приговор сразу нескольким десяткам арестованных женщин.

– Знаю, знаю. Одна из них ждет ребенка. Другие, как было установлено, не совершали преступлений против сограждан. Именно это помогло им избежать наказания, – с важностью произнес Робеспьер.

– Но Ламбаль как раз истинный друг народа, – горячо продолжил Аренберг. – Она презирает придворных, считает их последними бездельниками и дармоедами. Те платят ей ненавистью и распускают порочащие ее слухи. Спросите у простого народа: кто такая Ламбаль? Вам ответят – честный и добрый человек. Революция не может очернить себя убийством этой прекрасной женщины.

Конечно, принцу не следовало произносить этих слов.

Робеспьера, много сил положившего, чтобы гильотина работала бесперебойно и таким образом справедливость восторжествовала, восставший Париж обожествлял и называл «неподкупным»... Что делать – простодушию угнетенных нет предела! Им всегда кажется, что кому-то на самом деле дороги их интересы. Увы, вся история человечества доказывает, что нет более надежного способа к собственному возвышению, нежели с праведным блеском в глазах вывести сограждан на площади с оружием в руках. Французы дорого заплатили за свою доверчивость. Робеспьер тоже просчитался, закончив жизнь на гильотине, куда отправил многих людей.

– А вы сентиментальны, гражданин Аренберг, – будто о чем-то размышляя, проговорил Робеспьер. – Революция вообще не может себя очернить – имейте это в виду. Одним словом, все решит суд, справедливый народный суд. И хватит об этом!

Когда Аренберг вышел, Робеспьер вынул из кармана черного сюртука записку, полученную из Пале-Рояля от герцога Орлеанского: «Ламбаль – это источник вечной смуты в нашей революционной столице. С ней лучше быстрее покончить. Преданный вам гражданин Филипп Эгалите».

Маленький клочок бумаги был смят и полетел в едва тлевший камин.

...На суде председатель городской коммуны после череды вопросов сказал арестованной гражданке Ламбаль:

– Присягните немедленно свободе и равенству, а также поклянитесь, что вы ненавидите короля и королеву.

– Я охотно присягну первому, но не могу поклясться в последнем – это против моей совести.

Посовещавшись, судьи произнесли:

– Наше решение – освободить принцессу.

Это была условная фраза, означавшая смертный приговор.

Тем временем по Парижу распустили слух, будто Ламбаль участвовала в дворцовом заговоре с целью возвращения на трон короля и расправы с взбунтовавшейся беднотой. Разумеется, жаждавшие мести парижане поверили во все эти россказни. Толпа, собравшаяся у зала суда, требовала передать «Ламбальшу» в их руки.

Этого как раз и хотела революционная власть. Суд народа! Разве он может быть несправедливым? Ведь «трудящиеся массы» никогда не ошибаются!

«Из зала суда, – писал очевидец, – вышла небольшого роста, одетая в белое платье женщина, которую палачи, вооруженные разным оружием, немилосердно били».

Крестный путь принцессы Марии-Терезы де Ламбаль начался.

О принцессе Ламбаль написаны книги. И спустя столетие ее образ волновал воображение художников и поэтов, причем не только французов.

Лауреат Нобелевской премии по литературе 1906 года итальянский поэт Кардуччи посвятил ей прекрасный сонет.

Ручьи печалятся, и внятен вздох глубокий

В летящих из-за гор Савойи ветерках.

Железа, ярости теперь настали сроки:

Маркиза де Ламбаль простерта на камнях.

Да, в золоте кудрей, что льются, как потоки,

Она, раздетая, повержена во прах;

И тело теплое цирюльник мнет жестокий

Рукой кровавою, забыв недавний страх.

«Какая белая! – бормочет в диком гневе. –

Не шея – лилия! А щечки – нам на горе!

С гвоздикой сходен рот – под стать чистейшей деве».

Без упоминания изуверской расправы над беззащитной женщиной едва ли обошелся какой-либо и научный труд, посвященный Французской революции. Патологическая жестокость этого самосуда осталась примером того, какие омерзительные, нечеловеческие инстинкты способна обнаружить толпа, почувствовав свою полную вседозволенность. И не важно, на каких широтах эта толпа беснуется. Недаром Пушкин, которому советская пропаганда настойчиво и бесполезно приписывала революционные взгляды, писал о русском бунте как «о бессмысленном и беспощадном».

А ведь Ламбаль, в сущности, – лишь одна из тысяч жертв «бессмысленной и беспощадной» ярости толпы.

...Итак, конец принцессы был предрешен. Но даже смерть на виселице или под ножом гильотины выглядела бы истинным благодеянием по сравнению с тем, что пришлось выдержать этой женщине, пока смерть не похитила ее из рук мучителей. Воистину, всякое сравнение их с дикими зверями, самыми кровожадными, можно считать оскорблением братьев наших меньших. Но помнить о расправе над Ламбаль следует хотя бы для того, чтобы иметь представление о том, во что в иных случаях может превратиться существо разумное и, как говорят, божественное по своей природе.

...Ламбаль вывели из зала суда. У дверей, возбужденно жестикулируя и перекрикивая друг друга, стояли мужчины и женщины. Они ждали появления принцессы, чтобы вырвать ее из рук стражи, которая тотчас пала под ударами ножей и пик. Осужденная оказалась в руках убийц, дождавшихся своего часа.

Все попытки Аренберга вырвать Мари Ламбаль из рук осатаневших от крови санкюлотов не увенчались успехом. На старинной гравюре изображено начало крестного пути беззащитной женщины, отданной на растерзание мучителям, среди которых нетрудно заметить и представительниц прекрасного пола. Кричит испуганный жутким зрелищем ребенок, и даже пес, испуганно оглядываясь на людское безумство, уходит прочь.

Автор знаменитой книги «Картины Парижа» Мерсье, не замеченный в симпатиях к аристократии, повинной, по его мнению, во многих общественных язвах, тем не менее не нашел никакого оправдания этому «столь же гнусному, сколь и бесполезному подвигу сентябрьской резни». Зверь почуял запах крови, и его ничто уже не могло остановить. Правда, кто-то пытался помешать самосуду и, взывая к милосердию, хотел пробиться ближе к несчастной, которой остервеневшие женщины уже наносили удары.

С заломленными назад руками, Ламбаль могла лишь прикрыть от ужаса глаза, увидев, как неведомых ей защитников толпа забила насмерть. Настал ее черед.

«Некий Шарла, парикмахерский подмастерье с улицы Святого Павла, ставший барабанщиком милицейского батальона, вздумал сорвать с нее чепчик концом сабли, – описывал первый акт этой драмы секретарь Комитета общественной безопасности. – Опьяневший от вина и крови, он попал ей повыше глаза, кровь брызнула ручьем, и ее длинные волосы рассыпались по плечам. Два человека подхватили принцессу под руки и потащили по валявшимся тут же трупам ее защитников. Спотыкаясь на каждом шагу, она силилась сжимать ноги, чтобы не упасть в непристойной позе».

Граф Ферзен спустя две недели после гибели принцессы сообщал в частном письме:

«Перо не в силах описать подробности казни мадам де Ламбаль. Ее терзали жутким образом в течение восьми часов. Вырвав ей грудь и зубы, ее старательно приводили в сознание, оказывая всяческую помощь, и все для того, чтобы она могла «лучше почувствовать смерть».

Почему-то даже не войны, а именно революции подают самые невероятные примеры превращения человека в зверя. Именно это случилось со вчерашними мирными горожанами, в руки которых попала Мари Ламбаль. Расправа над ней, которая словно в знак протеста против людского изуверства вызвала к жизни картины, стихи, романы, стала одной из постыдных страниц Французской революции.

Даже республиканцы, находившиеся в толпе, что с криком и гиканьем двигалась по улицам Парижа, оставляя за собой кровавый след, вспоминали впоследствии об этом с содроганием:

«Двое зверского вида верзил волокли за ноги обнаженный и обезглавленный труп принцессы со вспоротым животом... Все это делалось с таким хладнокровием и деловитостью, что наводило на мысль: в уме ли эти люди? Справа от меня один из главарей размахивал пикой с насаженной головой мадам де Ламбаль, и всякий раз ее длинные волосы касались моего лица, другой, с огромным ножом в руке, прижимал к груди внутренности жертвы».