Бернард Корнуэлл - Перебежчик Страница 18

— Конечно, — ответил Адам, хотя и не мог себе представить, что Старбак откликнется на великодушие своего брата.

— Мистер, хотите остаться здесь? — окликнул Джеймса матрос с корабля.

— Помните о своем обещании, — попросил Адам. — Не говорите никому, кто дал вам это письмо.

— Вы можете мне доверять, — заверил Джеймс Адама. — Я никому не скажу.

— Благослови вас Господь, — Адам почувствовал неожиданную теплоту к этому славному неуклюжему человеку, который явно был его братом во Христе.

— И благослови Бог Соединенные Штаты.

— Аминь, — ответил Джеймс и протянул ему руку.

— Я буду молиться за вас.

— Спасибо, — поблагодарил его Адам, пожав Джеймсу руку, прежде чем проводить северянина до ожидающего корабля.

Трап подняли и отдали концы. Джеймс стоял у поручней, крепко сжимая новую библию.

Как только отдали последний конец и судно двинулось к реке, освобожденные пленные приободрились. Колеса начали вращаться, своими лопастями вспенив мутную воду.

Вращение лопастей вызвало еще одно бурное проявление радости освобожденных пленных, только Джеймс безмолвно стоял в отдалении. Клубы серого дыма, вырвавшись из высокой трубы чудна, поплыли вдоль реки.

Адам наблюдал, как пароход прошел мимо верфи, его продвижению способствовало холодное, подгоняемое ветром течение. Он в последний раз помахал Джеймсу рукой и, взглянув на карманную библию, обнаружил, что ее поля испещрены мелкими записями.

Это была библия человека, спорящего с Богом, библия хорошего человека. Адам закрыл книгу и крепко сжал ее в руке, словно мог почерпнуть силу слова Божья, и затем развернулся и прихрамывая пошел к своей привязанной лошади.

Ветер приносил холод и прохладу, но Адам чувствовал безмерное облегчение, потому что поступил правильно. Он выбрал мир и, поступая так, принесет счастье своей стране; страна снова станет единой — Север и Юг, объединенные во имя Господа.

Адам поехал в город. Позади него пароход под флагом перемирия поднимал брызги и дымил по всей излучине реки, отправившись на юг со своим грузом предательства и мира.

Часть вторая

Глава четвертая

Официальная инаугурация Джефферсона Дэвиса на пост президента Конфедеративных Штатов Америки была назначена в день рождения Джорджа Вашингтона.

Однажды он уже прошел через эту церемонию в Монтгомери, штат Алабама, но там стал лишь президентом временного правительства.

Сейчас, после выборов и должным образом обустроившись в новой столице Конфедерации, он пройдет через эту церемонию во второй раз.

День рождения Вашингтона был выбран в качестве даты второй инаугурации с целью придать событию символическое величие, но этот знаменательный день не принес ничего, кроме мелкого нескончаемого дождя, который заставил огромную толпу, собравшуюся на ричмондской площади Капитолия, укрыться под зонтами, и со стороны казалось, что ораторы обращались к кучке блестящих черных холмиков.

Дождь так громко барабанил по крышам экипажей и туго натянутым зонтам, что никто кроме стоящих на трибуне не мог расслышать ни выступлений, ни молитв, ни даже торжественной присяги президента при вступлении в должность.

После принятия присяги президент Дэвис воззвал к помощи Бога в праведном деле южан, его молитва сопровождалась чиханьем и кашлем стоявших вокруг почетных гостей.

Над городом низко нависли серые февральские тучи, так что всё, кроме новых военных знамен восточной армии Конфедерации, выглядело темным.

Знамя, развевавшееся на флагштоке позади трибуны и различимое с крыши каждого дома с видом на площадь Капитолия, представляло собой красный флаг, пересеченный Андреевским крестом, на котором были вышиты тринадцать звезд, олицетворявшие одиннадцать мятежных штатов и Кентукки с Миссури, присягнувшие на верность обеим сторонам.

Южане, любящие во всём искать предзнаменования, были довольны, что новую страну основали тринадцать штатов, как и шестьдесят восемь лет назад тринадцать штатов основали другую страну, хотя некоторые в толпе считали это число несчастливым, сочтя и проливной дождь дурной приметой для только что избранного президента.

После церемонии процессия перепачканных грязью видных лиц Конфедерации поспешила по Двенадцатой улице, чтобы посетить прием в Брокенбро-Хаусе, снятом правительством в качестве президентского особняка.

Дом вскоре переполнился промокшими до нитки гостями, которые развешивали свои сырые плащи на две парные статуи — Комедию и Трагедию, украшавшие вестибюль, а потом переходили из комнаты в комнату, чтобы оценить и раскритиковать вкус новоизбранного президента в выборе мебели и картин.

Президентские рабы закрыли дорогие ковры в приемных защитными чехлами, но гостям хотелось рассмотреть узоры, хлопковые покрывала были откинуты в сторону, и вскоре красивые узорчатые ковры были затоптаны грязными сапогами, а двойной ряд павлиньих перьев на каминной полке в дамском салоне был выщипан теми, кто желал оставить себе сувенир в память об этом дне.

Сам президент нахмурившись стоял в роскошной столовой рядом с камином из белого мрамора и заверял всех подходивших его поздравить, что воспринимает сегодняшнюю церемонию как самое торжественное в жизни событие, а свое президентство — как чрезвычайно серьезную ответственность.

Предполагалось, что гостей будет развлекать армейский оркестр, но толпа была такой плотной, что скрипач даже не мог взмахнуть смычком, поэтому военные удалились на кухню, где повара угостили их прекрасной мадерой и холодным цыпленком в желе.

Полковник Вашингтон Фалконер, великолепный в своем изящном мундире Конфедерации, который эффектно оттеняла темная повязка, поддерживающая его правую руку, поздравил президента. Не будучи в состоянии пожать ему руку раненой правой рукой, он выпутался из этого неловкого положения, протянув левую.

Президент Дэвис наконец ухитрился неуклюже пожать руку, а затем невнятно пробормотал, что польщен присутствием полковника Фалконера на этом знаменательном событии, проводящемся в дни тяжелых испытаний.

— Тяжелые испытания выпадают на долю великих людей, господин президент, — ответил Вашингтон Фалконер, — и это значит, что нам повезло с вами.

Тонкие губы Дэвиса слегка растянулись в улыбке, принимая комплимент. У президента ужасно болела голова, и он выглядел даже более отстраненным и холодным, чем обычно.

— Я действительно сожалею, — холодно сказал он, — что вы отказались принять должность эмиссара.

— Однако таким образом я избавил себя от некоторых неудобств, господин президент, — беспечно ответил Фалконер, прежде чем осознал, что на войне все должны воспринимать неудобства как должное, даже если эти неудобства подразумевали похищение флотом Соединенных Штатов из комфортных кают британского почтового судна.

Двух эмиссаров уже отпустили, таким образом оградив Север от вступления в войну не только с Конфедерацией, но и с Британией, однако их прибытие в Европу не принесло добрых вестей.

Франция не поддержит Юг, пока первый шаг не сделают британцы, а британцы не вмешаются, пока Юг не покажет четких признаков того, что в состоянии выиграть эту войну без посторонней помощи, что, конечно же, было полной бессмыслицей.

Президент, размышляя о дипломатическом провале, пришел к выводу, что эмиссарами были избраны не те люди.

Слайделл и Мейсон были неотесанными грубыми людьми, знакомыми с деревенским своеобразием американской политики, но едва ли достаточно изворотливыми на фоне хитрых бюрократов подозрительной Европы. Более ловкий эмиссар, как верил президент, мог бы достигнуть больших успехов.

А Вашингтон Фалконер действительно был представительный мужчиной со светло-соломенными волосами и открытым честным лицом, не лишенным привлекательности.

Широкий в плечах, подтянутый, обладатель одного из самого больших состояний в Виргинии, такого огромного, что он набрал на свои деньги полк и вооружил его по стандартам лучших армий мира. По слухам, он мог бы проявить подобную щедрость еще десяток раз и по-прежнему не испытывать недостатка в средствах.

Он был, по мнению любого, удачливым и неординарным человеком, и президент Дэвис еще раз почувствовал раздражение из-за того, что Фалконер отклонил предложение поступить на дипломатическую службу, только чтобы осуществить свою мечту — повести в бой бригаду.

— Сожалею, что вы еще не оправились, Фалконер. Президент указал на его черную повязку.

— Небольшая потеря сноровки, господин президент, но не достаточная, чтобы помешать мне обнажить шпагу в защиту своей страны, — скромно ответил Фалконер, хотя на самом деле его рука полностью зажила, и он носил перевязь, только чтобы выглядеть героем.