Петр Краснов - С Ермаком на Сибирь (сборник) Страница 18

Сняв шапки, казаки ожидали атамана.

Ермак вошел в середину круга и низко поклонился ему на все четыре стороны. Казаки ответили ему поклоном.

Ермак, а за ним и казаки накрылись.

Ермак, показывая рукою на приведенного им старика, сказал ставшему впереди самой большой ватаги красивому худощавому чернобородому казаку.

– Узнаешь, Иван Кольцо, Гаврилу Лаврентьевича?

Иван Кольцо вгляделся в старика.

– Царица Небесная!.. Точно он… Да где же тебя, родимого, так изуродовали?..

Казаки с любопытством разглядывали старика. Стоявшие сзади поднимались на носки, опираясь на плечи впереди стоявших. Тихий гомон шел в толпе. Меркулов сказал Феде:

– Самый то есть первый друг Ермаков был этот Гаврила Лаврентьевич, когда ватажили они на Волге. И вот лет 15 тому назад скрылся, неведомо куда пропал.

Когда первое впечатление от появления на кругу давно пропавшего Гаврилы Лаврентьевича улеглось, атаман взялся рукою за свою ерихонку. По всему кругу звонко закричали есаулы:

– Замолчи, честная станица!.. Атаман слово держать будет.

– Помолчите – ста, атаманы-молодцы!

Когда смолк войсковой круг, Ермак отчетливо и ясно сказал:

– Атаманы-молодцы, послушайте, что вам поведает наш товарищ Гаврила Лаврентьевич о царстве Сибирском.

Ермак сел на траву. Казаки кто сел, кто остался стоять, и в ночной тиши, у опушки березовой рощи, где по-весеннему красиво, дыша счастьем, пел и щелкал соловей, откуда вдруг в ответ ему прокуковала кукушка, раздался гнусавый голос Гаврилы Лаврентьевича. Рваные ноздри, выбитые зубы его щербатого рта мешали ему говорить. Он шепелявил и гнусавил, но то, что он говорил, что он рассказывал было полно такого захватывающего смысла, что казаки, затаив дыхание, слушали его речь.

XXV Доклад о Сибири

– Лета 7075 года [33] , по государеву и великого князя Ивана Васильевича всея Руси указу посланы были проведывать за Сибирь государств атаманы и казаки Иван Петров да Бурнаш Елычев… И с теми атаманами и казаками ходил я, – так начал свой рассказ Гаврила Лавтрентьевич.

Казался его рассказ затейливой, арабской сказкой из тех, что рассказывали казакам на Каспийском море персидские сказатели.

На Каменном поясе – Уральских горах – видел Гаврила Лаврентьевич самоцветные камни.

– Колупнешь ногою в камнях серый мох, а под мохом изумруд камень целым гнездом сидит. В скалах, бывает, в укромном, глухом месте – лиловым кустом раскинутся прозрачные аметисты – камень, что укрепляет память того, кто его носит. Зеленые, синие, розовые камни – такой красоты, какой нигде мы не видали, стоят там целыми скалами… А какой, братцы, лес! Кедровые деревья станут тесно и под ними, как в церкви, тишина… Сколько пушного зверя! Это, братцы, такое богатство, что, если умелому человеку за него взяться, – процветет Русская земля одними этими горами. Как можно храмы, иконы украсить этими камнями!

Много дней шли казаки землепроходцы через те великие горы, покрытые густым лесом и, перевалив через них, очутились в бескрайних сибирских, зеленых степях, где то тут, то там серебряными блюдами сверкали озера, полные рыбой, где стояли березовые рощи, а у тех рощ были идолы, священные вогульсие могилы богатырей и ханов, украшенные костями, звериными шкурами, цветными лентами, золотом и самоцветными камнями. Стерегли те могилы злые духи, и могли они напасть на человека и навести на него всякие беды.

По всей степи звериными тропками шли натоптанные конными людьми дорожки от одного татарского становища к другому, а настоящего шляха с царевыми кружалами – кабаками – там не было и не было там, как в Московском государстве, ямской гоньбы.

– Ох Бакана до Кумчаку-реки езды девять дней, – гнусавил Гаврила Лаврентьевич, рассказывая, как и сколько они шли. – От Кумчака иная река. Там в озере – цветной камень – и до того озера семь дней езды, а кругом озера на коне ехать двенадцать дней.

Ни Гаврила Лаврентьевич, ни жадно слушавшие его казаки не знали ни планов, ни карт, ни компаса, не мерили землю ни поприщами [34] , ни верстами, ни милями.

В крепкой казачьей памяти их земля укладывалась вся со своими камнями – горами, озерами, лесами, реками и становищами. Страны света познавали по солнышку, и по звездам, и, не зная астрономии и движения небесных светил, – каждой звезде дали свое имя и знали место ее на всякое время года. Умели находить север по стволам деревьев, по мху на камнях, по полету пролетной птицы, по берегам рек. Не допытывались, почему это так, но знали твердо, что с южной стороны дерево гуще растет, стремится ветвями к солнышку, а с северной – мхом одевается, что горные скаты виденных ими Алатауских хребтов с северного края покрыты лесами, что у рек, текущих с севера на юг, западный берег нагорный, а восточный луговой, что по весне птица летит на север, а осенью на юг. Мерили землю днями конной езды, а за день проходили верст по шестидесяти.

И много сотен дней колесили казаки Гаврилы Лаврентьевича по Сибири. Определили ее края, и те края лежали – один в вечной ночи у Студеного моря, Ледовитого океана, другой – у Китайской великой стены и у Восточного моря, где край земли, где солнышко родится, а третий край – у высоких вечным снегом покрытых Алтайских гор, а за теми горами лежит песчаная степь, за тою степью великое царство Бухарское, а за ним индийский обезьянский царь живет и люди там ходят голые.

Давно закатилась луна и розовый рассвет играл красками на горах, а гнусавый голос Гаврилы Лаврентьевича все повествовал казакам о виданном. Он рассказывал о реке Оби с притоком прекрасным Иртышом, о Енисее, что больше и шире Волги.

– Ширше Волги! – шорохом пронеслось по казачьему кругу. – Мать честная, что же это за река-то будет…

Говорил Гаврила Лаврентьевич о громадной реке Лене, где в непролазной тайге, среди болот видал он ручьи, и в тех ручьях было чистое полновесное золото: самородки и песок. Рассказывал о реке Амуре.

– А по той реке лосось рыба, именуемая кета, идет стадами – тьмы темен. И вода точно кипит от ее ходу – идет поверху. Не удержишь – так идет. Лови хоть руками. И люди там от той рыбы все имеют – и пищу и одежду. Из рыбьей кожи выделывают себе платье. И то платье никакой дождь не возьмет. Езда там на собаках.

– Ах, ты!.. – срывался в толпе изумленный возглас. – Шут их возьми!.. На собаках… Вот черти!

– А ты это не шутейно говоришь, Гаврила Лаврентьевич, не голову нам морочишь? А?

Но Гаврила Лаврентьевич снимал шапку, крестился, доставал с груди черный кипарисовый крест и целовал его в доказательство, что говорит правду.

В казачьих головах шла работа. Прикидывался в ум свой казачий масштаб. Если с Раздорского городка на Дону легковая станица [35] шла на Москву сорок дней и проходила полцарства Московского, то во сколько же раз, то Сибирское царство было больше Московской земли! Выходило что-то чрезвычайно огромное. Упиралось в темную льдистую ночь, прикасалось чудесного Индийского царства с его обезьянским царем, уходило в песчаные степи.

– Д-да, земля! – вздохнул кто-то.

– Той земли, – сказал Никита Пан, – и сынам, и внукам, и правнукам нашим хватит.

– Воевать ту землю надо, – точно подсказал казакам Иван Кольцо.

И, отвечая на эту мысль, Гаврила Лаврентьевич стал рассказывать, что земля эта очень мало заселена, что живущее по ней остяки, вогулы, самоеды, чуваши на севере, киргизы, буряты и монголы на юге и на востоке своих постоянных городов не имеют, но кочуют с места на место, занимаясь скотоводством.

– А вояки совсем плохие. Огневого боя не знают. В лучном бою – искусники большие и стреляют из луков знатно, а в рукопашном сабельном бою больше галдят, чем бьются и такой толпой, что не приведи Бог…

Гаврила Лаврентьевич замолчал и жадно пил из оловянного кубка остывший в росной траве мед. Казаки тоже примолкли. Они за беседой не заметили, как прошла ночь. Светлый день наступал.

Каждый казак понимал, что не напрасно призвал Ермак Тимофеевич их на круг, что не ради пустой болтовни или арабской сказки заставил он рассказывать о скитаньях по Сибири своего лучшего есаула, побывавшего в мунгальском плену и там жестоко изувеченного. И все в напряженнейшей тишине ожидали, что скажет Ермак.

Ермак молчал.

XXVI На Сибирь!

Утро наступало. Звонче и больше становилось пение птиц в лесу. По реке прыгала, играя, рыба, и переплески волн будили в казаках какое-то смутное желание похода и деятельности.

Солнца не было. Был тот северный, весенний рассвет без теней, когда в олово отливает набухшая росою тяжелая трава и деревья стоят тихо, будто усталые от сна и только птицы поют наперебой, стараясь разбудить уснувшую за ночь природу.

Ермак медленно поднялся с земли. Сидевшие и лежавшие казаки встали. Над Ермаком в розовую краску ударил образ св. Георгия Победоносца, и тяжелыми складками, не шелохнувшись, свисало с древка зеленое знамя со Спасовым Ликом.

– Атаманы-молодцы, – сказал Ермак, – настало время нам исправить жизнь и заслужить перед царем московским его царскую милость. Заслужить великую славу казачью… Много крови на нас невинной… Грубостями на Волге мы занимались и через те грубости – сами, чай, понимаете, что заслужили…