Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель Страница 18

Итак, эксперимент, задуманный Хартеком, мог бы дать очень многое. И были люди, желавшие воспользоваться этим, а потому помогавшие Хартеку. В их числе оказался и Герольд. Его фирму сразу же заинтересовали коммерческие выгоды, которые сулило создание атомных реакторов, он пообещал совершенно бесплатно выделить для эксперимента необходимое количество сухого льда и даже предложил место для проведения экспериментов непосредственно на заводах «Лейна». Однако в верхах «ИГ Фарбениндустри» было решено проводить опыты у Хартека, в Гамбурге.

Время благоприятствовало опытам. Весна еще не кончилась, и почти до конца мая спрос на сухой лед должен был оставаться очень небольшим. Нужное Хартеку количество сухого льда обещали доставить не позже чем через сутки после запроса. Обнадеженный Хартек приступил к подготовке фундамента для размещения урана и сухого льда. А одновременно отправил Дибнеру письмо с просьбой выделить от 100 до 300 килограммов урана и получил в ответ обещание передать ему во временное пользование не менее 100 килограммов окиси урана и заверение, что вагону с сухим льдом будет открыта через Германию зеленая улица.

Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. Но в той обстановке, в какой существовала в Германии физика, неминуемо должно было возникнуть затруднение, носящее иной, нематериальный, характер — соперничество. Каждый из участников атомного проекта желал стать первым, каждому лично хотелось осуществить решающий эксперимент. Так, Гейзенберг, сообразно своему положению ведущего ученого, запросил для собственных опытов от того же военного министерства до тонны окиси урана. Дибнер, отношения которого с Гейзенбергом никогда не были особенно хорошими, вежливо ответил, что Гейзенберга уже опередили с заявками на уран и что тонна окиси урана в распоряжении военного министерства наберется в лучшем случае к концу июня, к концу же мая будет не более 600 килограммов, а пока есть всего лишь полтораста килограммов. Поэтому, предлагал Дибнер, Гейзенбергу стоит лично договориться с первым претендентом, с Хартеком.

Нобелевский лауреат вынужден был обратиться к Хартеку. В письме он весьма прозрачно намекал, что Хартеку не стоит особенно спешить с получением окиси урана, поскольку для подготовки основного эксперимента ему следует провести некоторые предварительные опыты, а потому Хартек мог бы на это время уступить ему, Гейзенбергу, несколько сот килограммов. «Разумеется, — продолжал Гейзенберг, — если у Вас имеются какие-либо особые соображения и Вы видите особую необходимость в Ваших экспериментах, Вы, вне всякого сомнения, можете начинать первым. Но я лично считаю, что на первое время Вы вполне обойдетесь и сотней килограммов».

Это письмо привело Хартека в ярость. Ведь ему ни в коем случае нельзя было откладывать опыты: уже существовала договоренность о срочной доставке льда; перенести срок — означало вовсе не получить его, так как начиная с июня весь сухой лед забирали пищевые холодильники. Да и вся научная аппаратура трудами профессора Кнаузра была уже подготовлена. И только нехватка окиси урана мешала приступить к опытам. Хартек снова писал Дибнеру: «Единственно чего нам не достает, так это препарата 38. Получив его, мы могли бы провести решающий эксперимент. Сохранять сухой лед долее недели невозможно, и уже одно это не позволит нам затянуть опыты на долгий срок. Поэтому мы будем держать препарат у себя между 20 мая и 10 июня». Он просил у Дибнера всего 100—300 килограммов, ибо считал, что больше урана нет. «Чем больше урана будет использовано в эксперименте, тем определеннее окажутся результаты. Это совершенно ясно. Вот почему я был бы крайне признателен, если бы Вы смогли оказать содействие в передаче нам во временное пользование максимального количества окиси».

На исходе первой недели мая 1940 года место для сборки опытного реактора было подготовлено, а от Дибнера пришло новое обещание прислать несколько сот килограммов окиси урана. Хартек обратился к Герольду с просьбой оттянуть, насколько возможно, отправку сухого льда; это, как он надеялся, помогло бы как-то разминуться во времени с Гейзенбергом и удовлетворить его урановые претензии. 6 мая Хартек говорил с Берлином по телефону, он повторил Дибнеру, что ему потребуется не менее 600 килограммов препарата 38. А через три дня направил Дибнеру новое письмо с просьбой окончательно уточнить количество, ибо иначе не имел возможности продумать оптимальную геометрическую конфигурацию. Хартек снова заверил Дибнера в стремлении получить результаты решающего характера.

Присылка окиси урана затянулась до конца мая, но хуже всего было то, что доставлено было урана гораздо меньше обещанного. Физический институт кайзера Вильгельма со скрипом поделился кое-чем из собственных запасов; в письме об отправке урана профессор Позе сообщал: «По указанию Департамента армейского вооружения направляем вам 50 килограммов препарата 38. Хайль Гитлер!» Быть может, Позе надеялся заменить нацистским приветствием недостающие Хартеку сотни килограммов урана или воодушевить его? Больше никто из физиков ничем не помог Хартеку. Только профессор Риль из «Аузр гезельшафт», интересы которого были сосредоточены на приобретении его фирмой новых заказчиков, лично привез сто с лишним килограммов окиси урана. И это было все, что удалось получить Хартеку. Вернее, почти все. Ибо из военного министерства он к тому же получил письмо, строго предупреждавшее о недопустимости малейшего загрязнения окиси урана примесями во время экспериментов.

Англичанам это должно напомнить знаменитое письмо первого лорда адмиралтейства командующему британской эскадрой в первую мировую войну. В этом письме от адмирала требовали всеми средствами оберегать во время боя выделенные ему под командование дополнительные крейсера. Этим боем явилась Ютландская битва, и, вероятно, адмирал беспокоился о приданных крейсерах ничуть не больше, чем об остальных кораблях. Когда же флот возвратился к берегам Англии, и адмирал бесстрастным тоном сообщил о полном уничтожении флота фон Шпее, ему, разумеется, не напомнили о строгом предупреждении. Что же касается Хартека, то ему пришлось биться с куда более сильным противником — с самими законами физики, но в его распоряжении была лишь утлая лодчонка. И когда «битва» завершилась, главнейшие проблемы по-прежнему оставались на плаву и на их броне не осталось даже и царапины.

Вот как проходила эта «битва».

В первых числах июня прибыли обещанные пятнадцать тонн сухого льда. Урана имелось всего лишь 185 килограммов, но надежды получить еще у Хартека уже не оставалось. Хартек и его сотрудники приступили к сооружению реактора, заранее сознавая невозможность осуществления цепной реакции. Из сухого льда они сложили блок почти кубической формы с размерами основания 2 на 2 метра и почти такой же высоты. В этом блоке прорезали пять колодцев, куда заложили окись урана, а в центре блока поместили стандартный радиево-бериллиевый источник нейтронов. 3 июня Хартек сообщал военному министерству, что работы уже ведутся и будут закончены в течение недели. Как он и ожидал, обнаружить явление размножения нейтронов при столь малом количестве урана не удалось. Поэтому группа сосредоточила усилия на определении длины диффузии нейтронов в твердой двуокиси углерода (в сухом льде) и сечения поглощения нейтронов в уране, о чем они впоследствии и написали весьма подробный отчет.

В общем, результаты убедили Хартека и его сотрудников в правомерности задуманного эксперимента, в его успешном исходе при использовании значительного (даже большего, чем предполагалось сначала) количества урана. В отчете они, еще не остыв, написали о намерении продолжить эксперименты с реактором из пятиметрового куба сухого льда, в который предполагали заложить от одной до двух тонн окиси урана. Но это намерение так никогда и не было претворено в жизнь. Противодействие и недоброжелательное отношение со стороны коллег, и особенно «чистых физиков», обидели и обескуражили Хартека. И он более не пытался построить реактор с сухим льдом.

Вторжение немецких войск в Норвегию в апреле 1940 года и захват единственного в мире завода тяжелой воды сразу же изменили планы немецких атомщиков. Норвежцы дрались беззаветно и отчаянно, но их маленькая армия не могла долго выстоять в борьбе с немецкой военной машиной. Особенно сильное сопротивление норвежцы оказали оккупантам в 120 километрах западнее Осло, как раз неподалеку от Рьюкана; но и оно было недолгим; ближайший к Рьюкану город Конгсберг пал 13 апреля, через три дня после вторжения. Но Рьюкан держался дольше всех — Жак Алье привез приказ «защищать этот город всеми средствами». И все-таки 3 мая на улицах Рьюкана раздался топот немецких солдат. В тот же день немецкий представитель вступил в переговоры с администрацией электролизного завода. Но на сей раз они велись на совершенно иной основе, чем в январе. Правда, первой, самой непосредственной задачи немцам осуществить не удалось; норвежцы не без злорадного удовлетворения сообщили, что за несколько недель до оккупации все запасы тяжелой воды вывезли во Францию. Эта новость была неожиданной для немецких атомщиков, более того, очень встревожила их. Кому-кому, а им-то не требовалось объяснять, зачем союзным державам понадобилась тяжелая вода.