Нора Лофтс - Королева в услужении Страница 18

Подошедшая с развевающимися знаменами христианская армия была вынуждена стать лагерем в пустыне, вдали от источников воды, не считая те, которые находились в самом осажденном городе.

Оказавшись в тяжелом положении, крестоносцы устремились на первый штурм с яростью отчаяния. Нужно было или немедленно взять город, или отойти, иначе всем грозила ужасная смерть от голода и жажды. В какой-то момент король Франции, отважно бросившись в самую гущу схватки, почти пробил брешь в одной из стен, но в этот момент раздался крик — откуда он возник, никто не знал, — что с противоположной стороны города уже образовался пролом и требуется помощь отрядов короля, чтобы развить успех. Но на другой стороне никакого пролома не было. Когда же король вернулся на прежнее место, то увидел, что защитники города успели заделать первоначальную брешь и дополнительно укрепить стену.

Скоро люди и лошади начали страдать, а потом и умирать от жажды, и ничего не оставалось, как поспешно отойти в долину Иордан.

Здесь опять с особым ожесточением вспыхнули ссоры между баронами Иерусалима, сеньорами Франции, знатью Священной Римской империи и рыцарями Аквитании. Ложный клич обсуждался снова и снова, и вину возлагали то на одних, то на других. Немецкий император заявил, что поклялся сразиться с сарацинами. Клятву он, мол, выполнил и теперь может со спокойной совестью отправиться домой.

Неудача горько разочаровала Людовика VII. Он продолжал сидеть в Иерусалиме, надеясь, вопреки здравому смыслу, что все-таки подвернется случай возобновить войну, что какое-нибудь чудо спасет крестовый поход. Надежды не сбылись, ссоры не утихали. Другие сарацинские города, воодушевленные примером Дамаска, готовились использовать те же самые приемы защиты при первых же признаках угрозы нападения. С наступлением жаркого восточного лета всякие мысли о военной кампании пришлось волей-неволей отложить до следующего года.

Людовик остался на Пасху в священном городе и пережил незабываемые минуты, слушая возглас священника: «Христос воскресе!» — прозвучавший под сводами прелестной церковки, возведенной на том самом месте, где совершилось подлинное воскрешение. После этого он был готов вернуться во Францию.

Альенора уехала вместе с ним, было не время говорить о разводе. Чтобы покинуть человека, до такой степени подавленного неудачей, нужно было обладать куда более жестоким, чем у нее, характером. Она решила еще раз попытаться наладить совместную жизнь. Ей вспоминались слова Мелисанды: «С рождением сына женщина достигает совершеннолетия». Возможно, следующий ребенок будет мальчик. Все еще может устроиться к лучшему.

Глава 8

И снова наступила зима — такая зима, которая редко бывала в этом северном городе и которая затем в течение более чем столетия служила своеобразным мерилом суровости. От старых людей можно было часто услышать: «Ах, это ничто в сравнении с зимой 1149 года». А дети порой просили: «Расскажи нам о зиме, когда река замерзла». Все мельницы остановились, колеса вмерзли в лед, сковавший реки. Бездельничали и могильщики: земля сделалась твердой как камень и не принимала покойников.

И в этот заледеневший, неприветливый мир Альенора родила своего второго ребенка — принцессу Аликс. Теперь Альенора уже не говорила ободряющих слов относительно следующего раза и сыновей, которых напророчил вещун. Она видела, как Луи, выслушав сообщение о младенце, постоял какой-то момент, потирая замерзшие руки, а затем молча удалился. И она поняла, что вновь потерпела неудачу.

В то время, когда она лежала с горькими думами наедине, король в сопровождении аббата медленно шел в свои апартаменты по холодному, продуваемому сквозняками коридору. Они поравнялись с жаровней, в которой горели угли, слабая попытка несколько ослабить царившую во дворце стужу. Людовик VII остановился и протянул ладони к огню.

— Еще одна девочка, — сказал он, прерывая молчание, — когда вся Франция молилась о ниспослании наследника.

— Если бы пути Господни были ведомы человеку, то Он не был бы Богом, — проговорил Бернар серьезно, отвечая скорее на невысказанную мысль короля, чем на его слова. — Тайна составляет часть Его величия, и мы должны смиренно воспринимать Его волю.

Аббат говорил совершенно искренне, высказывая убеждения, на которых покоилась вся его жизнь, полная неустанного труда, самоотречения и непоколебимой веры.

— Но бывают знамения, — сказал внезапно король. — При всей таинственности Он порой подает нам знаки.

— Которые мы часто неправильно истолковываем, — заметил Бернар, думая о своем видении со святым Петром. К чему это привело? К провалу крестового похода, если поступающие известия хотя бы наполовину правдивы.

Скорее стараясь отвлечь короля от мрачных мыслей, чем убедить его в чем-то, аббат сказал:

— Однажды мне показалось, что Небеса предуведомили меня…

И далее он рассказал о своем сне и том, как в результате он вручил Альеноре белый крест.

Король слушал, грея ладони над жаровней, а когда Бернар кончил, выпрямился и с жаром проговорил:

— Но поймите же… Если бы она не оказалась в Палестине, мы никогда бы не поссорились и она никогда не произнесла те слова, которые мне сейчас приходят на ум… Помните, рассердившись, она крикнула: «Я разведусь с вами», — и я спросил: «И каким же образом вы думаете это осуществить?» — «Придется обратить внимание папы римского, — ответила она, — на тот факт, что мы четвероюродные брат и сестра и, следовательно, подпадаем под правило, запрещающее браки между родственниками». Дорогой аббат, разве вы не видите, как все сходится? Небеса вам подали знак, и она попала в Палестину, где сказала знаменательные слова. Рождение девочки — это знамение Господне, призывающее меня воспользоваться тем, что Альенора когда-то предложила. Мы действительно находимся с ней в запрещенном родстве и не должны были вступать в брак. Бог в своем негодовании отказывает нам в сыне. Теперь мне все стало абсолютно ясно.

И будто ошеломленный пришедшими в голову мыслями, Людовик VII поднял глаза и посмотрел в лицо аббату странным невидящим взглядом. Затем, засунув руки в рукава — пальцы должны легко водить пером, — он повернулся и торопливо зашагал к себе в кабинет. Хилый задыхающийся Бернар едва поспевал за ним.

— Сын мой, — проговорил он, еле переводя дыхание, — этот вопрос следует решать, только хорошенько все обдумав. Ведь речь идет о богатейшей Аквитании.

— К чему Аквитания человеку, не имеющему наследника? — спросил Людовик VII. — Я должен оставить Францию сыну другого мужчины? Избави Бог! Я был ослеплен — сперва огромным владением, потом красивым лицом и обаятельным обхождением. Но теперь у меня открылись глаза, и я ясно вижу свое предначертание, свой долг. Я без промедления напишу письмо папе римскому.

Задержки — не по его вине — в различных инстанциях заставили Людовика VII прождать более года, прежде чем его просьба о разводе была удовлетворена. Это, в конце концов, случилось в первых числах 1152 года. Окончательное решение было принято на собрании епископов в Париже. Как только оно стало известно, Людовик VII направил соответствующее послание Альеноре и закрылся в своей половине дворца, надеясь, что она уедет, не требуя прощальной аудиенции. Хрупкий цветок его любви к Альеноре никогда по-настоящему не распускался, не имел ни малейшего шанса расцвести в полную силу. Она часто разочаровывала и раздражала его, а с того момента, когда он решил ходатайствовать о разводе, он постоянно настраивал себя против нее и порой, к своему удовлетворению, чувствовал, что уже ненавидит ее. Но в то же время у него не хватало духу сказать ей прямо в лицо «прощай». Беспокоила совесть. Да и вопрос о судьбе детей не был решен.

Еще в самом начале процесса о разводе Альенора попросила короля позволить ей взять девочек с собой. Она, убеждая, говорила, что Мария, пяти лет от роду, и Аликс, очаровательная крошка, еще слишком малы, чтобы оставаться без матери, что солнечный климат Аквитании благоприятно скажется на их здоровье. Альенора обещала не дать им забыть, что они — принцессы Франции, и, как только они достигнут совершеннолетия, прислать их в Париж и не вмешиваться в устройство их дальнейшей судьбы. Поскольку девочки всякий раз напоминали ему об отсутствии у него сына и поскольку имелись все признаки, что с годами не станут похожими на мать, король не испытывал удовольствия от общения со своими детьми и почти склонялся к тому, чтобы удовлетворить просьбу Альеноры. Когда же он намекнул советникам о своем намерении позволить девочкам уехать с матерью в Аквитанию, то поднялась целая буря протестов. Мол, маленькие принцессы принадлежат Франции; через несколько лет они уже будут невестами и очень ценными фигурами в политической игре, однако выдать их замуж будет значительно труднее, если они вырастут в Аквитании своевольными, неженственными, сорвиголовами, похожими на… нужно ли говорить — на кого? Девочки должны остаться в Париже и получить надлежащее воспитание. Здесь они подготовятся к своей будущей роли жены — кроткой, благочестивой, послушной. В конце концов мать, не имеет на них никаких прав, а отец не должен уклоняться от своих прямых обязанностей.