Александр Золототрубов - Опальный адмирал Страница 18

Дарья накормила сына и ушла вместе с ним. Климов между тем позвонил дежурному по бригаде и сообщил, что он на час задержится на берегу. Федор позавтракал, стал мыть посуду, и тут кто-то постучался. Он открыл дверь, не сомневаясь, что за порогам стоит тот, кого он ждет с таким нетерпением.

— Прошу вас, Федор Сергеевич…

Астахов молча вошел в комнату. Гость, как показалось Федору, через силу улыбнулся, потом поставил свой коричневый портфель на пол и сообщил, что в ночь уезжает. Он также посетовал на то, что почти всю ночь не спал: ремонтировал гирокомпас…

— Вы привезли письмо отца? — сдержанно прервал его Климов.

— Я работаю четко, Федор Максимович, — усмехнулся штурман. — Как фирма с хорошей репутацией. Весь день гостил у вашего папаши. — Он открыл портфель, выудил оттуда конверт. — Вот оно…

Климов буквально выхватил из его рук послание, дрожащими пальцами развернул сложенный вчетверо листок и начал нетерпеливо читать:

«Дорогой сынок! Я прочел твое письмо со слезами на глазах. Забыл уже, когда я плакал, а тут совсем раскис. Даже не верится, что это ты, мой дорогой Феденька. Ты задал мне так много вопросов, но я отвечу на главный: где я был все это время и почему оказался в Тронхейме? Так вот, все то, о чем тебе рассказал Астахов, — правда. Я рад, что судьба свела меня с ним, по-моему, Федор настоящий парень.

У меня к тебе просьба, сынок. Пожалуйста, сфотографируйся и передай с Астаховым свою фотокарточку. Да, матери обо мне не говори, она этого не переживет. А ты, сын мой, знай, что я жив, и, если сумеешь приехать в Тронхейм в качестве туриста, мы с тобой увидимся. Федор Сергеевич сказал мне, что Женька Коровин стал капитаном первого ранга. Про меня ему тоже не говори, а то еще будет на тебя коситься…»

Климов оторвался от письма, подумал: «Коровину надо сказать, что отец остался жив, он умница и все поймет. Служил отец на совесть, много лет был сверхсрочником, профессия боцмана ему глянулась». Он с жадностью принялся читать дальше:

«Федя, пока мы с тобой будем общаться через Астахова. Если бы не он, я никогда бы, наверное, не смог получить от тебя весточку. У меня, сынок, так много мыслей накопилось, что в одном письме их не выразишь… Понимаешь, у меня на днях открылась рана, я похудел, боюсь, что могу и концы отдать… Потому хочу увидеть тебя. Не сможешь ли ты приехать в Тронхейм хотя бы на денек?.. А пока жду от тебя фотокарточку».

Климов дочитал письмо, задумчиво отложил его и грустно молвил:

— Ему там, видно, нелегко живется…

— На чужбине не рай, — со вздохом сказал штурман. Он добавил, что собирается в отпуск, поедет с семьей куда-нибудь на юг, где потеплее. — Вернусь из отпуска и дам вам знать, — почти весело заключил он.

Климову почему-то остро захотелось, чтобы гость поскорее ушел. Астахов между тем вынул из кармана часы на серебряной цепочке.

— Скоро десять утра. Кажется, мне пора. Да и вы тоже подзадержались. На лодке, наверное, ждут?..

— Командира корабля всегда ждет экипаж, — улыбнулся Федор.

Неспешно, в молчании, Астахов взял свой портфель.

— Может, случится так, что отпуск мне капитан судна не даст и я с другой оказией уйду в дальний рейс и снова окажусь в Норвегии. Да мало ли что бывает! — Штурман вздохнул. — Мы хотя и не носим военную форму, но и для нас обязательны приказы. Так я буду вам звонить, добро?

Климов согласно кивнул.

Кажется, никогда еще, даже в дни хасанских боев, когда маршал Блюхер{Блюхер Василий Константинович (1889–1938) — герой Гражданской войны, Маршал Советского Союза (1935). В 1921–1922 гг. возглавлял вооруженные силы ДВР, с 1929 г. командующий Дальневосточной армией, первым награжден орденом Красного Знамени (сентябрь 1918 г.).} и он, Кузнецов, в то время командующий Тихоокеанским флотом, ожидали ударов японской авиации по Владивостоку, Николай Герасимович не был так взволнован, как в эту июньскую ночь сорок первого года. При мысли, что может грянуть война, у него прошел меж лопаток холодок, а в горле появилась такая сухость, что стало трудно дышать. Открыв форточку, он глотнул воздух. Кабинет наполнился шумом дождя. Темноту неба острыми клинками рассекали молнии, а гроза своими раскатами будоражила его смятенную душу.

Уже поздно вечером, когда нарком ВМФ переговорил с адмиралом Галлером о приемке новых кораблей в Николаеве, ему вдруг позвонил нарком обороны маршал Тимошенко.

— Николай Герасимович, у меня есть важные сведения. Зайдите ко мне!

Кузнецов вызвал к себе заместителя начальника Главморштаба адмирала Алафузова и велел ему взять с собой рабочие карты на случай доклада о ситуации на флотах. Вместе они направились в Наркомат обороны и через несколько минут были в кабинете маршала. Начальник Генштаба генерал армии Жуков сидел за столом и что-то торопливо писал, а Тимошенко прохаживался по кабинету. Увидев морских военачальников, он хмуро бросил:

— Плохо дело, моряки! Есть все основания полагать, что сегодня ночью фашистская Германия нападет на Советский Союз. Нами подготовлена телеграмма для приграничных округов.

— Разрешите прочесть? — попросил Кузнецов.

Жуков отдал ему листки. Непосредственно военных флотов телеграмма не касалась. В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.

— При нападении разрешено применять оружие? — спросил Кузнецов.

— Разрешено!

Нарком ВМФ взглянул на Алафузова.

— Владимир Антонович, бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о готовности номер один!

Тот на секунду замешкался, а Николай Герасимович повторил:

— Бегите, сейчас дорога каждая минута!..

(Позднее Кузнецов узнал, что нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17.00 к Сталину. Следовательно, уже в то время под тяжестью неопровержимых доказательств было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до вторжения врага на нашу землю. — А.З.)

Буквально следом за адмиралом Алафузовым Кузнецов вернулся в наркомат. Алафузов доложил ему, что экстренный приказ на флоты уже передан.

— Хорошо, — одобрил Николай Герасимович. — Проследите за прохождением телеграммы, а я свяжусь с флотами…

В течение нескольких минут Кузнецов переговорил по ВЧ со всеми командующими и отдал им приказ: не дожидаясь получения телеграммы, перевести флот на оперативную готовность номер один — боевую! В случае явного нападения на корабли или базы открывать огонь!..

Адмиралу Трибуцу на Балтику нарком перезвонил и спросил, где стоит линкор «Октябрьская революция»: если на внешнем рейде, то надо подумать, как его обезопасить при налете фашистской авиации. Комфлот в ответ пробурчал в трубку: мол, чего тут думать, линкор не катер, в бухте его не спрячешь.

— Комфлот, что за разговоры? — грубо одернул Трибуца нарком. — Выполняйте приказ!

— Есть! — зычно отозвался тот.

Николай Герасимович задумчиво стоял перед большой картой, занимавшей всю стену кабинета. Взгляд его скользнул по главным базам флотов — Таллин, Полярный, Севастополь… По сообщениям командующих, командиры кораблей и воинских частей на местах, моряки готовы дать отпор врагу…

— Разрешите, Николай Герасимович? — В кабинет быстрым шагом вошел Алафузов, в руках у него был листок. — Я уточнил, какие корабли и подводные лодки на Балтике и на Северном флоте могут уже сейчас выйти на боевые позиции. — Он отдал наркому листок. — Теперь же хочу послать Трибуцу и Головко шифровку о выходе кораблей на боевые позиции.

— Действуйте, Владимир Антонович, — одобрил нарком. — Положение весьма тревожное, и терять время нельзя.

Тревога не покинула Кузнецова и после того, как московские куранты пробили полночь, и начались новые сутки: 22 июня. Опасность войны нарастала, ее сердцем ощущал нарком. Ему вспомнился конец февраля. Немецкие самолеты стали чаще нарушать советское воздушное пространство, особенно на Балтике. Адмирал Трибуц уже трижды звонил ему: как быть? И в начале марта нарком ВМФ своей директивой предписал флотам открывать огонь по самолетам-нарушителям без всякого предупреждения. И когда через неделю в небе над Либавой появились немецкие самолеты, корабли флота обстреляли их. Об этом стало известно Сталину, и он вызвал наркома.

— Кто вам дал на это право? — резко спросил вождь. — Открывать огонь по немецким самолетам-нарушителям запрещаю! Гитлер только и ждет, чтобы спровоцировать войну.

Кузнецов сдержанно, но пылко заявил:

— Приказ свой я отменю, товарищ Сталин, но сделаю это против своей воли. Хочу, чтобы вы знали об этом!

Главный морской штаб дал флотам новую директиву: огня не открывать, поднимать в воздух свои истребители для посадки самолетов противника на наши аэродромы.