Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть Страница 18

И немного подумав, добавил:

- В Ташкенте много народа, никто не обратит на нас внимания. А в Оше нас сразу заметят.

- Надо идти в Ташкент и сразу на вокзал, - сказала Ифет.

- Да, именно так! - поддержала ее Айше.

- Ну, а что потом? - невесело засмеялся Исмат. - Куда вы меня привезете?

- Приедем в Казань, там устроишься рабочим на завод! - воскликнула Айше. - Рабочие везде требуются, дадут место в общежитии, а там уже видно будет.

- В таких штанах и в такой обуви меня на завод пустят? - вновь попытался пошутить Исмат.

- Штаны? Вот тебе штаны! - под довольный смех подруг Айше достала из рюкзачка купленные загодя штаны из простой хлопчатобумажной ткани, но такие, какие носят мужчины за пределами Узбекистана. – Жаль, что обуви нет, я не знаю твоего размера.

Растерявшийся от очередной неожиданности Исмат взял брюки, встряхнул их и оглянулся, ища взглядом кустик, за которым можно было переодеться.

- Не торопись! - Аня в свою очередь достала из своего рюкзака полученный от Гульчехры узел с одеждой. - Вот, это тоже тебе.

Исмат развернул узел и удивленно ахнул.

- А это богатство у вас откуда?

И был удивлен тем, что девушки вдруг замолкли, посерьезнели лицами.

- Это велела тебе передать перед смертью твоя мама, - тихо произнесла Айше.

- Мама… - Исмат бережно поднес последний подарок матери к глазам и что-то стал шептать. Потом поднял голову и посмотрел на Айше:

 - Так вы, значит, в моем кишлаке побывали? Когда мама скончалась?

- Девочки были в кишлаке. Они встретились с Гульчехрой, никто кроме нее об этом посещении не узнал. Гульчехра и рассказала про тетушку Холида-хан.

Исмат сидел молча. Сейчас, когда у него появилась надежда на жизнь, в памяти его промелькнули события последнего года. Смерть матери, оставшейся в одиночестве, особенно сильно ранила его душу. Ифет, понимающая, о чем он думает, произнесла слова, должные утешить молодого мужчину:

- Гульчехра рассказала, что мама ваша умерла легко. Похоронили ее как положено. Дом ваш закрыли на замок до вашего возвращения.

- Но возвращаться туда тебе нельзя! - воскликнула испугавшаяся Аня.

- Нет, нет! Сейчас возвращаться нельзя! - тоже испугалась Айше.

Исмат поглядел на девушек.

- Конечно, показываться там мне нельзя. Это очевидно!

Что же, подумал он, девушки его за истеричного недоумка, что ли, принимают? Надо взять себя в руки.

Все помолчали. Потом Айше сказала:

- Исмат, сейчас ты лучше надень свою национальную одежду. Вроде бы как веселый молодой бездельник со знакомыми девушками на прогулку вышел.

Исмат взял узел с одеждой и отошел за кусты шиповника. Через несколько минут он вышел оттуда в чистой белой одежде, в новом шелковом халате, перевязанным по талии цветным шелковым платком, на боку в кожаном чехле традиционный узбекский нож - и впрямь молодой богатый бездельник. Только вот обувь была ниже всякой критики. Посмотрев на его ужасные башмаки, все весело рассмеялись.

- Ну, ничего! Что-нибудь придумаем! - заключила Аня. - Немного денег у нас еще есть.

- И у меня деньги есть, - сказал Исмат,- Нам же здесь хоть и мало, но платили. А тратить не на что было. Так что на первое время хватит.

- Сейчас главное, чтобы это первое время получить, - произнесла, посерьезнев, Айше. - Ну, что теперь?

- Теперь в путь, вон к тем синеющим вдали горам! 

Глава 5

Анатолий Аронович имел немалый жизненный и педагогический опыт, все примечал, сравнивал, запоминал. Мальчик приехал из небольшого поселка, где в школе, по всей вероятности, едва набиралось полкласса с обучением на русском языке.

- Сколько в твоем классе было учеников? – спросил он, рассматривая школьные документы Камилла.

- Восемь учеников, - отвечал Камилл. Его только что секретарь школьной канцелярии направила к куратору одного из классов, перед которым он сейчас и сидел.

- Да, конечно, быть отличником в такой маленькой группе легко, - усмехнулся Анатолий Аронович, куратор.

Он помедлил, потом добавил милостиво:

- Ну, хорошо, я тебя принимаю в мой класс, - и заключил, вроде бы как идя на не очень желаемую уступку: - Посмотрим, как ты будешь учиться у нас. Расписание уроков знаешь?

- Да, конечно! – Камилл был невообразимо счастлив. Анатолий Аронович поглядел на его лицо и умилился про себя, вслух же не преминул заметить:

- В нашей школе учиться не каждому под силу. Посмотрим, как у тебя получится…

Камилл до той поры знавший ужасную школу оккупационных лет, а потом проучившийся пять лет в узбекском захолустье, был на вершине счастья. Он прошелся по этажам, заглядывал в классы, несколько удивленный тем, что парты в этих классах выглядели такими же, а то и более ветхими, как и в чинабадской школе. Но когда он увидел просторный актовый зал со сценой, радость вновь заполнила его душу! А еще внизу его поразил спортзал с гимнастическими снарядами – это было как в кино!

 Шла последняя четверть учебного года, и учителя отнеслись к новому ученику, появившемуся в эту ответственную пору, с некоторой настороженностью. Однако ученик бодро отвечал на вопросы, внимательно слушал объяснения, и вскоре педагоги успокоились, поверив, что с этим вряд ли возникнут трудности с аттестацией.

Однако был один человек в школе, который, напротив, резко ухудшил свое отношение к новому семикласснику по истечении нескольких дней после его появления. И этим человеком был директор школы Ефим Яковлевич. Товарищ директор узнал о том, что отец нового ученика отбывает двадцатипятилетний срок в лагерях. Подумать только – двадцать пять лет! Ну, о таком здесь еще не слыхивали! Наверное, очень уж страшный преступник папаша этого новенького - и какой черт занес его сюда?

А узнал эту страшную новость директор школы на заседании райкома партии, куда он был приглашен. Секретарь райкома не то, чтобы велел Ефиму Яковлевичу установить над учеником Афуз-заде специальное наблюдение, но вроде как бы намекал, что надо держать ухо востро.

 «Ах, какая неприятность! Нет, чтобы пошел этот сын врага народа в соседнюю школу имени Горького, приперся, видите ли, в школу имени Сталина. А нет ли в этом выборе злостного умысла?», – мучился Ефим Яковлевич

Несмотря на то, что директор счел своим долгом распространить информацию о страшном контрреволюционном родстве Камилла среди своих педагогов, в целом отношение к новому ученику в школе имени Сталина было вполне лояльное. Не исключено, что некоторые учителя, такие, как математик Бетя Моисеевна, например, именно по этой самой причине с добрым вниманием отнеслись к несколько скованному по первой поре юноше. Но, впрочем, очень скоро этот юноша показал, что он вполне независим как от добрых, так и враждебных намерений окружающих. Былая его скованность улетучилась вслед за тем, как он завоевал среди соучеников авторитет своими отличными ответами на уроках и готовностью поддержать любую акцию, затеваемую в классе или в школе без оглядки на школьные правила, сковывающие инициативу. В общем, Камилл очень скоро акклиматизировался и не испытывал никаких комплексов.

Правда, одно событие тех дней оказалось способным осложнить в будущем его школьную жизнь. Странно, но преподавание «Конституции СССР» в седьмом классе было поручено учителю химии Владиславу Владиславовичу. На экзамене он влепил Камиллу тройку по этой самой «Сталинской Конституции». Вполне возможно, что сделал он это по указанию Ефима Яковлевича. Но, может быть, директор школы был не причастен к этому злонамеренному занижению оценки, ибо предположить, что этот появившийся на исходе учебного года парнишка может стать одним из школьных лидеров, стать претендентом на школьную медаль, не приходила в голову ни Ефиму Яковлевичу, ни Владику - так называли своего химика ученики. Но Владик не любил всех этих узбеков, корейцев и прочих татар, не различая, кстати, среди них крымских. Не любил их не по расовым соображениям, а только из-за того, что они были носителями другой культуры, точнее, по его мнению, недокультуры. Учитель этот был культурологическим расистом, так сказать. Для Владика был невыносим его коллега Владимир Николаевич Цой, кореец, преподаватель русского языка и литературы, получивший образование в Ташкентском пединституте в те годы, когда в нем преподавали корифеи, эвакуировавшиеся во время войны из Москвы и Ленинграда. Случай корейца Цоя разрушал мировоззрение Владика. Уж занимались бы эти корейцы математикой, как Ким, завуч школы, хороший, говорят, математик. А то влезают, понимаешь, в великую русскую литературу.

Итак, все предметы за седьмой класс, кроме Конституции СССР, Камилл сдал на пять. После экзаменов на заключительном классном собрании уже восьмиклассников Анатолий Аронович только крякнул, подойдя к фамилии нового ученика, которого одноклассники уже приняли за своего надежного товарища - опору в неравной схватке со школьными заданиями.