Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 18

Мой отец привязался к Нуре. Он искал ее глазами, когда ему было плохо, когда хотел есть или пить, и благодарил, когда она за ним ухаживала.

– Как жаль, что Нура не интересуется растениями! – вздыхал Тибор. – Она лучше меня ухаживает за больным. У нее довольно и хладнокровия, и выносливости, и преданности делу, и приветливости, столь необходимых для успешного восстановления.

Отца перестало лихорадить, хотя боли его не отпускали; однажды он приподнялся на постели.

– Я тебе помогу, – сказал Тибор.

– У меня уже есть прекрасная помощница – твоя дочь.

Мы с Нурой переглянулись.

– Я о другой помощи, – продолжал Тибор. – Я заметил такое приспособление у целителя в одной дальней деревне. Можно обтесать оленью кость по размеру твоей утраченной голени, прикрепить к бедру кожаными ремнями, и ты сможешь на нее опираться. Бегать ты не сможешь, будешь ходить, да и то с трудом, но на ногах удержишься. Как ты на это смотришь?

– Я доверяю тебе и последую твоему совету. Ты меня спас.

– Спасибо на добром слове. Посоветуюсь с лучшими резчиками насчет твоей новой ноги. Нет ничего прочнее, чем оленья голень.

Отец вернулся в дом. Тибор велел Нуре приходить к нам, чтобы менять повязки и чистить рану, и мои родители были этому очень рады. Хоть матушка моя и умела заботиться о детях, но Нуриного опыта у нее не было; та годами наблюдала, как отец выхаживает больных и раненых, умела с ними быть и мягкой, и строгой. Я восхищенно наблюдал, как она покоряет моих родичей.

– Отец, кто был тот великан?

– Какой великан?

– Который перебил Охотников и спас тебя.

– Я тогда потерял сознание.

Я пересказал ему загадочную историю его спасения. Он угрюмо отвернулся:

– А ты уверен?

– Вся деревня подтвердит мою правоту.

– А что люди говорят?

– Что это Бог холмов. Или Дух нашей деревни.

– Что ж, возможно…

– Или Каддур, твой отец.

Его глаза сверкнули гневом.

– При чем тут Каддур?

– Не знаю. Почему бы и нет… Его призрак сошел на землю помочь тебе.

– Неужели? А что еще говорят?

– Хм… больше ничего.

Отец пожал плечами. Всякий раз, как я заговаривал о великане, он хмуро умолкал. Или самолюбие страдало оттого, что кто-то его спас, будь то Бог, Демон, Дух или призрак? А когда я спрашивал напрямую, он раздраженно твердил:

– Меня спас Тибор.

Потом добавлял:

– И его дочь.

Я ликовал. Обстоятельства складывались в пользу моего замысла. Отец поправлялся, и я начинал верить в будущее. Он наверняка согласится дать мне Нуру второй женой.

Все это время я едва удерживался от вопроса: «Ну так что?» Но терпел, чтобы не досаждать ему.

Как-то поутру принесли выточенную оленью кость. Тибор закрепил ее под коленом, и отец попытался встать. Нура его терпеливо поддерживала и подбадривала, такая маленькая и тоненькая рядом с ним, но готовая подхватить его, если он покачнется, и поднять, если упадет. Нура сгибалась, но не ломалась, подобно тростнику в непогоду. Этот образ меня потряс: моя любимая спасала главного человека моей жизни. На глаза мне навернулись слезы. Как мне повезло знать этих двоих! И какое счастье, что они ценят друг друга! Будущее засияло радужными красками.

Когда занятие окончилось, Нура напоила отца.

– Отец, нам надо поговорить.

– О чем?

– О Нуре.

Нура вскинула голову, будто ужаленная.

Панноам поднял глаза и спокойно на меня посмотрел:

– Ты прав, пора поговорить. Я принял решение.

Я задрожал в ожидании неминуемого счастья.

– Я женюсь на Нуре, – объявил отец. – Она будет моей второй женой.

2

На меня уставился медведь.

Громадный бурый медведь в два раза выше меня, в три раза шире и в пять раз зловоннее. Его блестящий кожистый нос подергивался, пытаясь меня распознать. Он замер в нерешительности. Как ему быть? Кто перед ним? Враг? Друг? Если он опустит на меня лапу, мне конец.

Я в ужасе съежился. Меня прошиб холодный пот, во рту пересохло. Мне хотелось зарыться в землю. Меня убивала его близость, я ощущал его теплое дыхание, его враждебность, его пульсирующую мощь, укутанную меховой шубой. Черные бусины глаз, близко посаженных по сторонам длинной морды, запрещали мне шевелиться. Широко расставленные уши, прислушиваясь ко мне, подрагивали.

У меня перехватило дыхание; по рукам и ногам пробегала мелкая дрожь – значит я был еще жив.

Медведь распахнул пасть, на удивление нежно-розовую; челюсти – два ряда отменных зубов, острых клыков и добротных коренных; зверь испустил пронзительный рев. Но, как ни странно, этот рев не был ни злобным, ни грозным; он был сродни зевку и выражал, скорее всего, разочарование.

Медведь презрительно отвернулся, мягко опустился на четвереньки и, будто меня нет, побрел вразвалку своей дорогой. Но на краю поляны обернулся и вопросительно на меня посмотрел: «Ну что, идем?»

Плоский медвежий череп недвусмысленно давал понять, что с его хозяином не может быть торговли: либо подчиняешься, либо пощады не жди.

И я пошел за ним на почтительном расстоянии.

Убедившись, что я не своевольничаю и послушно за ним тащусь, он будто забыл про меня.

На берегу реки он напился воды, окунул голову, поморщился, почмокал, чихнул, плюнул и мечтательно уставился на бегущую воду. Вдруг его левая лапа вытянулась вперед, ткнулась в волну и махом извлекла из нее поддетого когтем вертлявого лосося, чешуя которого переливалась всеми цветами радуги. Кто бы подумал, что этот увалень проявит такое проворство? Медведь подбросил рыбину в воздух, проследил, как она взвилась над ним штопором, и поймал разинутой пастью. В три жевка размолол добычу и отправил в свое необъятное брюхо.

Насытившись, он пошел по мшистой тропинке вдоль берега, взобрался на груду камней и пропал из виду.

Что делать? Я растерялся. Я мог удрать, броситься в реку, улизнуть вплавь.

Вместо этого я медленно и опасливо карабкался по камням вслед за вожатым; на вершине я увидел под ногами меж камней круглую дыру.

И не поверил глазам… Там, съежившись, лежала узница, худенькая обнаженная женщина с тонкими запястьями и лодыжками, ее светлые волосы водопадом струились по плечам, спине и груди. Медведь подступил к ней. Она встрепенулась, нежно на него взглянула, улыбнулась, раскинулась вальяжно, протянула руки, чтобы обнять косматую голову и прильнула губами к медвежьей пасти. Они слились в долгом поцелуе.

Объятия их были чувственными и похотливыми, потом медведь накрыл своей тушей хрупкую фигурку, а женщина не только терпела его, но и приглашала продолжать соитие. Они спарились.

Я с гадливостью отвернулся, не желая