Анатолий Субботин - За землю Русскую Страница 19

Александр пришел вместе с Гаврилкой, но скоро остался один. Гаврилка увязался в хоровод. Туда бы и Александру, да ждет он… Придет ли, не обманет ли снегурочка?

— Княжич Сано!

Не усмотрел, как подошла.

— Любаша!

— Ждал?

— Да.

— Не ждал, так и не пришла бы.

— Неужто из-за меня?

И снова, как там, у ледяной горы, когда упали с ледянки, радость залила сердце. Держась за руки, отошли от костра. Любаша что-то говорила. Он смотрел на ее лицо, на выбившуюся прядку волос, на темные, точно вычерченные углем, тонкие брови… Александр обнял девушку. Не так кружилась у него голова в гридне от чаши меду пенного, как закружилась, когда губы его коснулись губ Любаши. Александр не знал, что сказать. Он смотрел в глаза девушки, и казалось, где-то глубоко, за полуопущенными ресницами их, скрывается огромное, неведомое и желанное счастье.

Глава 13

Любаша

Чувство к Любаше захватило Александра. Он постоянно думал о девушке, вспоминал встречи с нею. Сладостное ощущение первого поцелуя, кажется, на всю жизнь осталось на его губах. Александр не замечал, что творится в тереме, не замечал приготовлений к отъезду отца, не замечал и того нового, что предстояло ему в жизни, что словом сильного князя решил Ярослав.

Сразу же после масленицы начали готовиться к отъезду князя. На этот раз, покидая Новгород, Ярослав брал с собой княгиню и младших детей.

Отъезд княжего поезда положен на воскресенье. Ярослав спешил до распутицы одолеть путину. В вечер накануне отъезда он послал за сыном, велел звать в гридню.

— Сядь, Олександро, — сказал, когда Александр, войдя в гридню, задержался у входа. — Поутру ухожу в Переяславль, пережду там распутье, а как просохнут дороги, снаряжу поезд в Киев. По воле великого князя, брата Юрия, и по старшинству своему, сяду князем на Киеве. Ты, Олександро, останешься в Новгороде. Пора тебе ведать княжее дело. Будешь судить суд и брать дань с волостей, какая положена князю. В суде будь неподкупен, всякое дело решай по чести, по грамотам судным и по обычаям. Помни — правда больно бьет, но ее уважают. Дань бери вовремя, полною мерой — и житом, и льном, и воском, и мехами мягкими, и крицами железными.

В словах Ярослава было что-то суровое, наставительно-строгое, точно не с сыном говорил он, а держал речь перед советом господ в Грановитой. Он ни разу не улыбнулся, сидел прямо, выпятив грудь; взгляд его, устремленный на сына, был так выразителен, что как будто досказывал то, для чего не находилось слов. При вздрагивающем свете восковых свечей борода отца казалась чернее, чем всегда, и отливала густым матовым блеском.

— Храни силу дружины, — продолжал Ярослав. — Дружина опора тебе в городе и на поле бранном. Полюбится молодец — не отвергай, прими в отроки. Не по роду цени дружинника — по силе и смелости; не страшился бы он пролить кровь за Русь под твоим стягом. Юн ты, Олександро, а стол новгородский не гладок, не сломлена в Новгороде сила боляр вотчинных. И князю Андрею Юрьевичу, и деду твоему, великому Всеволоду, и мне боем довелось оберегать новгородский стол. Не любы вотчинным болярам суздальские князья, за то не любы, что возвышаем Суздальскую Русь над другими землями русскими. Будь и ты, Олександро, смел, не клони голову в совете господ, но и на рожон не при; учинится брань по твоей вине — не прощу. В борьбе с вотчинниками опирайся на город, на гостинных людей и ремесленных. Им, городовым людям, люба единая Русь, чтобы вольный торг был всюду. Сила Руси в ее единстве, во власти великокняжеской, которую держит род наш. Помни о том, Олександро! Дед твой, великий Всеволод, оставляя меня на княжение новгородское, как я тебя оставляю, передал мне дар и завещал передать тот дар тебе. Возьми и не расставайся с ним, пока не придет время отдать дар прадедовский твоему сыну, а моему внуку.

Ярослав вынул из уха золотую серьгу с зеленым камушком, которую носил всегда, и продолжал:

— На славу и счастье береги этот дар, Олександро! Дарена ся серьга великому Всеволоду его матерью, княжной половецкой, дочерью хана Аспы, друга Владимира Мономаха. Доведется, Олександро, тебе на бранном поле встретить врага — не посрами головы. В бою будь храбр, но молодечеством не хвались. Не в пустой похвальбе сила. Дружбой с умом и мудрой хитростью сильна храбрость. Дружиничьим воеводой на Новгороде останется воевода Ратмир, а болярин Федор — ближним советником тебе в делах княжих. Полагайся на него; близки они роду нашему и разумом не обижены…

Замолчав, Ярослав пристально взглянул в лицо Александра.

— Хмуришься, Олексанко? Не рад, что остаешься на Новгороде?

— Не рад…

— Почто так?

— За твоею волей, батюшка, легко я жил, тревоги не ведал… Не умею складные речи вести.

— Ой ли! Не обижай себя, Олексанко! Помни, о чем я молвил, и не роняй достоинства своего, поступай так, как надлежит поступать князю. А теперь вели-ка принести ендову меду старого да пошли сказать Даниловичу и Ратмиру, что хочу им слово молвить…

Затихли княжеские терема. Отбыла в Переяславль Федосья Мстиславовна с младшими детьми; ушла с княжим поездом и большая дружина.

Перед тем как отбыть поезду, владыка отслужил обедню у святой Софии; юрьевский игумен Нифонт, друг Ярослава, провожал поезд до Торжка.

Непривычная тишина хором в первые дни пугала Александра. Со всех сторон навалились на него заботы. Не гуляет он, как прежде, с другом Гаврилкой, не ходит в боры и на катания на гору за Власием. И Гаврилка стал степеннее; надел он синий дружиничий кафтан, Александра величает князем, Ратмира воеводою.

Жить остался Александр в том же тереме, где жил при матери. Две горенки просторны для одного. Люди говорили с ним на дворе или в большой гридне. Сказал как-то Александр Ратмиру, чтобы тот переселился в терем, Ратмир отказался, сказал: «Не привык я, княже, спать на мягких перинах».

Дни становились длиннее. Солнце все выше и выше гуляло по небу, начал притаивать снег. На карнизах хором по ночам намерзали длинные, хрупкие сосульки. Прежде Александр любил сбивать их; падая, сосульки искрящимися брызгами вспыхивали на солнце. Хорошо бы и нынче позабавиться, но… Он — князь, а князю ли тешиться детской забавой! На четвертой неделе поста распустило дороги: ни пройти никуда, ни проехать. Настала ростепель.

В один из этих дней Александра захватила хворь, но он крепился, даже воеводе Ратмиру не поведал. Утром ходил к княжей веже, где собирались дружинники на стрелецкую потеху. Александр тоже брал лук, опускался на колено, целил стрелу в вороний глаз. Чья стрела падала мимо меты, того Ратмир заставлял обежать дальний круг.

В горнице у себя Александр прилег: авось, думал, отойдет немочь. Но близко вечер, а хворь разыгралась, мучила сильнее. Вечером Александр не пошел на игру, где его ждала Любаша. Знал — рассердится, но как ему, хворому, показаться девушке?

Сквозь слюдяную створу оконницы доносится со двора шум. Знать, игру затеяли дружинники. Там ли Любаша? Александр старался отличить ее голос. Нет, не слышно. Неужто и с нею что-нибудь неладное? Стало страшно одному. Позвать бы Ратмира… Подумал и вспомнил: воеводы нет в хоромах, ушел к оружейным мастерам на Торговую. Александр закрыл глаза, долго лежал неподвижно.

— Княжич Сано, — то ли во сне, то ли наяву услышал шепот. Никто не зовет его так ласково, кроме Любаши. Он замер. Хотелось дольше, дольше продлить сон. — Сано! — снова шепот. — Здоров ли? Ой, да никак у тебя жар…

Почувствовал прикосновение ее руки. Неужто она?..

Открыл глаза, Любаша, встревоженная, в тонком летнике с наброшенной на плечи шубкой, склонилась над ним.

— Любаша!

Взглянул в глаза девушке, и что-то огромное, поднявшееся из самой глубины сердца, встало перед ним. Оно наступило так властно, было так неожиданно и сладостно, что Александр не мог, не находил сил и не хотел противиться. И после он никогда не мог объяснить того, что было. Помнит, как бы в ответ ему, сияющее изумление сверкнуло в широко открытых глазах девушки. Она коротко вскрикнула, улыбнулась:

— Сано!..

…На праздниках Купалы Любаша призналась Александру, что она понесла. Ни для нее, ни для него это не явилось горем. Любаша ничего не требовала, она хотела только одного, чтобы Сано любил ее. Александр сказал Ратмиру, старому наставнику своему, что любит девушку, и о том, что связывает его с нею. Ратмир не напал с упреками, напомнил об одном: не честь витязю играть девичьим счастьем.

— И то правда, княже, — сказал он. — Прежние князья в Новгороде не раз брали в жены тутошних. Мстислав Владимирович, сын Мономаха, Всеволод Мстиславич, Святослав Ольгович… Женились на новгородках. Нашлось и твое счастье — не обегай!

Не горе — злое несчастье сгубило Любашу. Напилась она квасу грушевого с ледника, и будто наговор чей был положен на тот квас. Металась в жару, бредила, звала Александра, а приходил он — не узнавала, встречала, как чужого.