Колин Маккалоу - Битва за Рим Страница 19

– Понимаю. – Марий наклонился вперед, сцепив руки между колен. – Из твоих слов явствует, что мне, вероятно, так и не удастся с ним свидеться.

– Это зависит от того, как долго ты намерен пробыть в Малой Азии, – ответил Баттак безразличным тоном.

– Столько, сколько потребуется, чтобы встретиться с понтийским царем. Тем временем я нанесу визит царю Никомеду – он-то, по крайней мере, сидит на одном месте. Потом я вернусь в Галикарнас, чтобы перезимовать. Весной я думаю отправиться в Тарс, а оттуда – в глубь территории, чтобы навестить в Каппадокии царя Ариарата.

Сообщив все это вполне обыденным тоном, Марий перевел разговор на денежные дела храма, к которым проявил немалый интерес.

– Деньги богини бессмысленно просто хранить, не давая им хода, Гай Марий, – начал Баттак. – Мы ссужаем их под большой процент и тем увеличиваем свое богатство. Однако здесь, в Пессинунте, мы не ищем заемщиков, в отличие от некоторых других членов храмовой общины.

– Подобная деятельность Риму неведома, – признался Марий. – Дело, видимо, в том, что римские храмы являются достоянием народа Рима и управляются государством.

– Разве Римское государство не может делать деньги?

– Могло бы, но это привело бы к появлению дополнительных бюрократических учреждений, а Риму бюрократы не больно по душе. Они либо бездельничают, либо неумеренно жадничают. Наше банковское дело принадлежит частным лицам, профессиональным банкирам.

– Могу заверить тебя, Гай Марий, что мы, храмовые банкиры, – настоящие профессионалы, – заявил Баттак.

– А как насчет острова Кос?

– Ты имеешь в виду святилище Асклепия?

– Да.

– О, там – весьма профессиональный подход! – В голосе Баттака прозвучала зависть. – Теперь они в состоянии финансировать целые военные кампании! У них, разумеется, много вкладчиков.

– Благодарю! – произнес Марий, вставая.

Баттак проводил взглядом Мария, спустившегося к живописной колоннаде, возведенной вдоль питаемого горными ручьями потока. Убедившись, что Марий больше не обернется, жрец заторопился к своему дворцу – небольшому очаровательному сооружению, спрятанному в рощице.

Заперевшись у себя в кабинете, он достал письменные принадлежности и начал писать послание царю Митридату:

Судя по всему, Великий Властелин, с тобой намерен встретиться римский консул Гай Марий. Он обратился ко мне с просьбой помочь найти тебя; когда же я не смог его обнадежить, он сообщил, что останется в Малой Азии, пока его встреча с тобой не состоится.

Среди его планов на ближайшее будущее – поездки к Никомеду и Ариарату. Приходится только недоумевать, зачем ему совершать столь трудное путешествие, ведь он уже не очень молод (а точнее, очень немолод). Однако он ясно дал понять, что весной отправится в Тарс, а оттуда – в Каппадокию.

Я нахожу его замечательным человеком, Властелин. Коль скоро ему шесть раз удавалось становиться римским консулом – при всей его прямоте и некоторой грубоватости, – то его не стоит недооценивать. Благородные римляне, с которыми мне доводилось встречаться раньше, были куда тоньше и просвещеннее. Жаль, что мне не пришлось повстречаться с Гаем Марием в Риме, где, играя на противоречиях между ним и остальными, мне удалось бы добиться от него гораздо больше, чем в Пессинунте.

Твой преданный и верный подданный Баттак.

Запечатав письмо и завернув его в тончайшую кожу, Баттак отдал его одному из младших жрецов, поручив срочно доставить в Синопу, где находился в это время царь Митридат.

Содержание письма не понравилось Митридату. Он принялся жевать губу и так зловеще хмуриться, что те из его придворных, которым надлежало находиться при владыке, но помалкивать, благодарили судьбу за свое положение и жалели Архелая – от него требовалось отвечать, когда царь обращался к нему. Впрочем, сам Архелай как будто не слишком тревожился: двоюродный брат царя и его первый приближенный, он считался скорее другом, нежели слугой и был по-братски предан Митридату.

Однако, несмотря на внешнюю безмятежность, Архелай беспокоился за свою безопасность не меньше, чем все остальные: любому, кто воображает, будто обласкан царскими милостями, он напомнил бы о печальной судьбе другого влиятельнейшего придворного – Диофанта, который тоже приходился царю не столько слугой, сколько другом и, будучи дядей, мог бы сойти за отца родного.

С другой стороны, размышлял Архелай, поглядывая на мужественное и одновременно вздорное выражение на лице царя, от которого его отделяло расстояние вытянутой руки, человеку просто не предоставляется выбора. Царь есть царь, и он волен распоряжаться своими подданными, даже убивать их, когда на него находит подобная блажь. Такое положение вещей обостряло способности людей, вынужденных существовать в непосредственной близости от этого сгустка энергии, капризов, детской непосредственности, незаурядности, силы и скромности. Опыт, полученный в результате успешного выпутывания из бесчисленных ситуаций, чреватых для любого другого непоправимой бедой, только идет ему на пользу. Бури в придворном мире то и дело разыгрывались подобно штормам на Понте Эвксинском – или же исподволь вызревали в голове у царя. Случалось и так, что Митридат начинал карать за давно забытый проступок, совершенный десять лет назад. Царь никогда не прощал обид, истинных и воображаемых, разве что отодвигал расплату на будущее.

– Кажется, мне придется с ним встретиться, – молвил Митридат и добавил: – Не так ли?

Вот и ловушка: что ответить?

– Если на то нет твоей воли, великий царь, то ты не обязан ни с кем встречаться, – с готовностью ответил Архелай. – Однако мне представляется, что Гай Марий – интересный человек.

– В Каппадокии. Следующей весной. Пускай сперва оценит по достоинству Никомеда. Если этот Гай Марий столь замечательный человек, ему не придется по душе Никомед Вифинийский, – решил царь. – И с Ариаратом пускай встречается до меня. Отправь этому жалкому насекомому приказ: пусть предстанет весной в Тарсе перед Гаем Марием и лично проводит римлянина в Каппадокию.

– Армию мобилизовать, как намечено, о великий?

– Конечно. Где Гордий?

– Он должен прибыть в Синопу, прежде чем зимние снегопады закроют перевалы, мой царь, – ответил Архелай.

– Хорошо.

По-прежнему хмурясь, Митридат снова погрузился в чтение письма от Баттака и закусил губу. Ох уж эти римляне! Все время суют нос не в свое дело! Зачем такому знаменитому человеку, как Гай Марий, заниматься судьбами народов Восточной Анатолии? Уж не заключил ли Ариарат с римлянами сделку, чтобы скинуть его, Митридата Евпатора, с престола и превратить Понт в сатрапию Каппадокии?

– Путь мой был слишком долгим и трудным, – проговорил царь, обращаясь к своему кузену Архелаю. – Я не склонюсь перед римлянами!

И действительно, путь его был долгим и трудным и начался от самого его рождения, поскольку нынешний царь Понта Митридат Евпатор был младшим сыном царя Митридата V и его сестры-жены Лаодики. Родившийся в год таинственной смерти Сципиона Эмилиана, Митридат по прозвищу Евпатор имел старшего брата, названного Митридатом Крестосом – «Помазанным на царство». Царь-отец мечтал о расширении пределов Понта за счет соседей, все равно каких, но предпочтительно – Вифинии, самого давнего и упорного врага его государства.

Сперва представлялось, что Понт оставит за собой наименование «друга и союзника римского народа», заслуженное царем Митридатом IV, оказавшим помощь пергамскому царю Атталу II в его борьбе с вифинийским царем Прусием. Митридат V какое-то время оставался верен этому союзу, отправляя подкрепления римским войскам во время Третьей Пунической войны, а также сражаясь с наследниками пергамского царя Аттала, не пожелавшими выполнить его завещание, по которому все его царство отходило Риму. Но потом Митридат V заполучил Фригию, заплатив римскому проконсулу в Малой Азии Манию Аквилию некую сумму в золоте. Это привело к тому, что Понт лишился наименования «друга и союзника», и с тех пор Рим и Понт враждовали, чему способствовала хитрая политика вифинийского царя Никомеда и происки сенаторов – противников Аквилия в самом Риме.

Невзирая на противодействие Рима и Вифинии, Митридат V продолжал завоевательскую политику: он завлек в свои сети Галатию, а затем добился титула наследника всей Пафлагонии. Однако сестра-жена интриговала против брата-супруга, вынашивая мечту править Понтом самостоятельно. Когда Митридату Евпатору исполнилось девять лет (в то время царский двор находился в Амасии), царица Лаодика умертвила мужа-брата и усадила на трон одиннадцатилетнего Митридата Крестоса. Сама она, разумеется, стала при нем регентшей. В обмен на обещанные Вифинией гарантии незыблемости пределов самого Понта царица отказалась от претензий своего царства на владение Пафлагонией и ушла из Галатии.