Николай Гейнце - Тайна высокого дома Страница 19

— Нет, нет! — содрогнувшись, отвечал Толстых, отступая перед наступавшим на него Иннокентием Антиповичем.

— А выгнал бы свою дочь?

— Ее?.. О, да, конечно!..

— Я вижу из твоих ответов, что хотя ты и раскаиваешься в совершенном преступлении, но у тебя пропало отцовское чувство, а ты, ведь, так любил свою дочь! Да и теперь ты напрасно стараешься обмануть самого себя — ты все еще ее любишь. Легче убить самого себя, нежели вырвать из сердца привязанность к детям! Ты не должен, повторяю тебе, никуда идти, ты должен оставить Егора принести себя в жертву; что же касается тебя, ты должен жить, мучимый угрызениями совести и раскаянием. Ты будешь жить, и угрызения совести будут твоим наказанием. Я вижу еще, как ты сломишься под его тяжестью и с дикими воплями будешь призывать свою дочь.

— Замолчи, Иннокентий, не мучь меня! — простонал Толстых, снова бессильно падая на диван.

— Но настанет день, — не слушая его продолжал Гладких, — когда Господь сжалится над твоими слезами — Он, Милосердный, простит тебя, как прощает самых страшных грешников, старайся не противиться Его наказанию, а с верою и терпением переноси его. Ты будешь жить!

— Иннокентий, пусти меня! — снона вскочил Петр Иннокентьевич.

— Нет, говорю я тебе, нет!

— Так ты хочешь, чтобы осудили, обесчестили и наказали невинного человека?

— Я не избегаю Божьей кары и не противлюсь Его воле.

— Что же мне делать на земле?

— Я уже сказал тебе: страдать и молиться.

— Но у Егора жена, у нее скоро родится ребенок, а я один, у меня никого нет.

— Несчастный, а твоя дочь?..

— Она умерла, умерла для меня.

— Сегодня, может быть. Но не беспокойся об Арине и ее ребенке, я подумал и о них! В память несчастной твоей дочери, ты обеспечишь Арину и дашь воспитание ее ребенку, как своему. Вот что решил я — тебе остается повиноваться.

Толстых застонал и снова безмолвно опустился на диван. Огонь в глазах его совершенно потух — он преклонился перед новым могуществом строго судьи, могуществом представителя возмездия, он перестал быть главою дома, нравственную власть над ним захватил Гладких. Петр Иннокентьевич все еще продолжал держать в руке револьвер, но Гладких спокойно взял его у него, как берут у ребенка опасную игрушку.

— Покойной ночи, до завтра! — сказал он Толстых ласковым голосом.

Петр Иннокентьевич остался один, уничтоженный, порабощенный.

На другой день после обеда Иннокентий Антипович отправился в поселок к Арине.

За эти два дня несчастная женщина страшно изменилась, она похудела до неузнаваемости, волосы на голове поседели, глаза были совершенно опухшие от слез.

При виде ее у Гладких похолодело сердце.

— Я зашел навестить тебя, Арина.

Она заплакала вместо ответа.

— Не отчаивайся, Арина. У тебя есть люди, которые не оставят тебя…

— Вы зашли — значит, я не могу в этом сомневаться… — сквозь слезы проговорила Арина.

— Но ты забываешь Петра Иннокентьевича?

— О, нет, я никогда не забуду его. Он всегда был так добр ко мне, к нам… И ведь он, этот несчастный, всем обязан ему, век должен быть ему благодарен… Ему обязаны мы довольством… Но и это довольство не остановило его…

Арина зарыдала.

— Иннокентий Антипович, для меня все кончено на земле…

— Зачем такие мрачные мысли?

— Что же мне делать, когда сердце у меня разорвалось на части. Я сейчас с удовольствием бы умерла, если бы ребенок, которого я ношу под сердцем, не заставлял бы меня жить и страдать… Я, впрочем, думаю, что не на радость я и рожу его — ребенка убийцы.

— Ты, Арина, слишком строга к Егору…

— Строга… — удивленно взглянула на говорившего Арина. — Да если бы он не был виноват, он не был бы теперь в каталажке… Несчастный одним выстрелом убил человека на большой дороге, а другим попал в сердце своей жены.

— А если он не виноват, если это просто роковое совпадении обстоятельств?..

— Вы защищаете его… Я вам очень благодарна… Но я сама видела, как он побледнел, когда староста заметил, что ружье разряжено, и наконец, я сама видела на его одежде… кровь… Я знаю одно только, что он не грабил его… Ведь тогда он принес бы домой деньги или вещи и здесь спрятал бы. Не правда ли?

— Конечно.

— Ну, а сегодня утром был тут опять заседатель и перешарил везде; в шкапах, в сундуках, комодах, матрацах, на которых мы спим, не оставил без осмотра ни одного уголка и ничего не нашел.

«Он, верно, сжег все письма!» — подумал Гладких.

Арина, между тем, снова зарыдала, закрыв лицо передником.

— Арина, я пришел сказать тебе, что Петр Иннокентьевич и я не оставим тебя в твоем горе. Вот, возьми пока немного.

Он сунул ей в руку десятирублевую бумажку. Арина было отстранилась и не хотела брать деньги.

— Возьми, возьми, я хочу, чтобы ты взяла и знала, что мы, я и Толстых, не допустим тебя до нужды, а твоего ребенка Петр Иннокентьевич возьмет к себе на воспитание.

— Дай Бог вам и Петру Иннокентьевичу здоровья! — бросилась было Арина целовать руки Гладких, но он отнял их и поцеловал ее в лоб.

Выйдя от Арины, Иннокентий Антипович отправился на могилу убитого. Там он застал несколько крестьян, которые тоже пришли помолиться на могиле безвременно погибшего молодого человека. Вообще судьба покойного вызвала общее сочувствие и усугубила проклятия, которые раздавались по адресу подлого убийцы.

Возвращаясь с могилы, Гладких повстречался со старостой поселка, и разговор снова зашел об арестованном Егоре Никифорове.

— Да, уж дела, — заметил староста, — кажется, спроси меня третьего дня об Егоре Никифорове начальство, окромя хорошего, ничего бы не сказал, мужик был на отличку, ан вишь, что сканителил, умопомрачение, зверь, а не человек оказался…

— Да, может, это не он? — попробовал вставить свое слово Иннокентий Антипович.

— Как же не он, ваша милось, когда след его точка в точку, пуля к пуле пришлась, как родная сестра, пыжи также, кровь на рубахе… и на одежде… а он одно заладил — не виноват… Заседатель его и так, и эдак, уламывал, шпынял; его, сердечного, в пот ударило — так ничего и не поделал. Нет, уж по моему, коли грех попутал, бух в ноги начальству и на чистую, хотя и не миновать наказания, да душе-то все легче — покаяться. А то вдруг закоренелость эдакая и откуда? Парень был — душа нараспашку…

— Хороший был мужик, что говорить! — подтвердил Гладких.

— Вот вам, ваша милость, и хороший, а разбойником придорожным оказался, да окромя того, жену на сносях загубил. Смается баба от горя, срама да нужды…

— Я сейчас был у нее по поручению Петра Иннокентьевича, он ей поможет, до нужды не допустит. Ребенка возьмет к себе на воспитание.

— Дай ему Бог сто лет жить в доброе здравие… ангельской души человек Петр Иннокентьевич… И вам, ваша милость, дай Бог здоровья, и вами рабочие на приисках не нахвалятся.

— Однако, прощай, мне недосуг, и то домой запозднился, — прервал панегирик старосты смущенный Иннокентий Антипович.

— Прощенья просим, ваша милость!

«Несчастный Егор, — думал Гладких, возвращаясь в высокий дом. — Тебя все считают преступником, зверем, ты неповинно несешь бесчестие и позор за другого, но знай, что этот другой будет наказан горше твоего судом Божьим. Бог видит, Егор, твое благородное сердце, и Он укрепит тебя за твою решимость отплатить за добро добром твоему благодетелю. Он спас тебе жизнь, ты делаешь более, ты спасешь его честь».

XVIII

СИБИРСКАЯ ВОЛОКИТА

Чтобы иметь понятие о неторопливости сибирских судов, достаточно рассказать интересный анекдотический факт, имевший место вскоре по введению в Сибири обновленного судопроизводства.

В т-ский губернский суд является убеленный сединами купец, лет семидесяти, и просит доложить о нем вновь назначенному и недавно прибывшему из России, как называют в Сибири центральные русские губернии, председателю.

— Что вам угодно? — обратился к просителю вышедший в приемную председатель.

— Дело у меня здесь в суде, долгонько тянется, ваше превосходительство.

— Какое дело?

— Да по опеке надо мной…

— За расточительность?

— Чего-с?..

— Деньги мотали?

— Помилуй Бог, мы с измальства к этому не привыкли, ваше превосходительство…

— Что же, вы больны были?

— Бог хранил-с, ваше превосходительство, когда хворал, не запомню…

— Может, разумом ослабли?..

— Обижать изволите, ваше превосходительство!

— Так почему же, наконец, над вами учреждена опека?

— По малолетству…

— Что-о-о?!

— По малолетству…

Оказалось, по наведенной тотчас же справке, что, действительно, в суде есть дело по опеке над просителем, учрежденной по малолетству его, когда он остался сиротой, более пятидесяти лет тому назад, до сих пор еще не оконченное производством. Опека над богатым человеком служила лакомым куском сменившихся двух поколений опекунов и судейских.