Василий Седугин - Князья Русс, Чех и Лех. Славянское братство Страница 19

Чех, глядя на задумчивый, рассеянный вид брата, хотел что-то спросить, но потом усмехнулся и подумал, что тот явно был где-то высоко в облаках и не стоит мешать его сладостным мыслям.

Работы в Крапине, между тем, шли успешно. В сентябре был прорыт основной канал, в ноябре намечали завершить остальные работы. Погода стояла ясной, с редкими грозовыми дождями, которые только освежали воздух, придавали бодрости воинам и почти не мешали выемке земли.

Как-то Чех шел вдоль основного канала, направляясь в лагерь. Впереди он заметил женщину. Наверно, одна из жен решила повидать супруга, подумал он. Часть их осталась в городе, другие разделяли все трудности лагерной жизни мужей. Он знал их всех наперечет и сейчас пытался определить, кому же не сидится в палатках. Вдруг женщина сорвалась с места и кинулась к нему. И тут он узнал в ней Туснельду! Он не верил своим глазам, но это была она! Он тоже не выдержал и побежал ей навстречу. Они встретились, он подхватил ее на руки и закружил на месте, целуя в шею, щеки, губы и бормоча что-то бессвязное:

— Туснельда, да как же так… Как ты оказалась здесь… Какими судьбами?

Она не ответила, а только теснее прижалась к нему, по лицу ее текли слезы, и он знал, что это были слезы радости.

Когда первый порыв страсти прошел, он опустил ее на землю, стал глядеть в ее сияющие глаза, не скрывая своего счастья.

Спросил:

— Тебя отец отпустил ко мне?

— Нет, я сбежала. Сбежала прямо со свадьбы!

— От лангобардского принца?

— От него самого!

— Но как отец не смог догнать и вернуть?

— А я тем же путем добиралась, что и с тобой — на плоту. Но только с верной охраной!

Прибытие Туснельды всколыхнуло центурии. Воины побросали работу и толпой явились в лагерь, приветствуя своего соратника и его девушку. Они хорошо знали историю с обменом пленниками и освобождением Тибула, а потому были поражены и восхищены мужеством Туснельды.

— Когда свадьба? — допытывались они у Чеха; среди скучной и однообразной жизни свадьба была, ко всему прочему, большим развлечением для людей.

Чех тотчас спохватился, спросил у Туснельды:

— Ты согласна выйти за меня замуж?

— Ну конечно, милый!

— Но как быть: у тебя германские боги, у меня — славянские…

— Чех, твои боги — это и мои боги.

Тогда он встал во весь рост и выкрикнул:

— Свадьбу играем через три дня!

Тотчас начались приготовления. Воины скинулись из своего жалованья, послали за продуктами и вином. Стали назначать дружку, посаженых отца и мать.

— Я буду посаженой матерью! — вызвался Балака, весельчак и балагур.

— Да какая из тебя посаженая мать, когда ты носишь бороду и усы?

— А я их платочком прикрою! — отшучивался он. — Дурак не заметит, а умный не скажет!

Посажеными матерями назначили двух женщин, живших со своими мужьями в лагере, но дружком стал Балака.

В день свадьбы Туснельда, одетая в свадебное платье (покупать ездили в Виндобону), и Чех в строгом одеянии воина направились к капищу. Оно было сооружено раньше в центре лагеря. Это был небольшой искусственный холмик, наверху его было поставлено изваяние Перуна — бога грозового неба, покровителя воинов. Их встретил жрец, который постоянно ходил в походы и осуществлял богослужение перед битвой и после нее, благословлял на сражения и хоронил убитых. Теперь ему предстояло соединить сердца двух любящих людей.

Это был мужчина лет пятидесяти, в темном одеянии, с длинными волосами и бородой. Он повел вокруг холмика, бормоча себе под нос молитвы и заклинания. Чех и Туснельда в это время бросали зерно, кусочки мяса и рыбы в костры, расположенные вокруг холмика. Это приносились жертвы богам, которые должны были обеспечить молодоженам долгую и счастливую жизнь.

Завершив круг, жрец прочитал молитву, а затем объявил их мужем и женой. Тотчас их бросились поздравлять воины и женщины, некоторые из них кидали в молодоженов зерна ржи и ячменя, желая им богатой жизни. После этого все в свои руки взял дружка. Он повел их к месту свадьбы, но не прямым путем, а сначала они вышли из лагеря, какими-то тропинками пробирались вдоль Дуная, завернули на поле, которое теперь стало их владением, а уж потом направились к свадебным столам.

— Я намеренно вел такой долгой дорогой, — говорил Балака, — потому как есть примета: чем дольше путь от капища до места проведения свадьбы, тем дольше будут жить молодожены.

Чеху и Туснельде определили место во главе стола. Скамейка, на которую их усадили, была накрыта шкурой медведя. Здесь тоже следовали примете: если молодые всю свадьбу просидят на медвежьей шкуре, то богато будут жить.

А потом началось веселье, которое возрастало по мере увеличения выпитого вина и пива. Но Чеху и Туснельде пить не разрешалось. Им приходилось только улыбаться всем и целоваться по требованию многочисленных гостей…

Свадьба продолжалась три дня, а потом потекли серые будни. Правда, серыми они были для большинства воинов, копавшихся в земле. Что касается Чеха и Тусельды, то у них начался медовый месяц. Решением жителей лагеря их освободили от всех работ, и они целыми днями пропадали то на Дунае, то в лесу, а то выезжали в Виндобону…

В начале ноября, когда завершались работы на отведенном участке, внезапно приехал Аврелий. Вид его был суровый и угрюмый. Наспех поздоровавшись, он приказал созвать центурионов. Встревоженные его видом, сидели Чех, Лех и Русс, ожидая каких-то неприятностей. И не ошиблись.

— Я только что из Рима, — сказал Аврелий глухим голосом, не глядя на военачальников. — Беседовал с императором Пробом. Так вот он дал указания по всем легионам, чтобы они часть сил бросили на освоение пустошей и создание новых земельных участков для выходящих в запас воинов…

— Но мы уже завершаем такие работы, так что решение императора для нас не новость, — прервал Аврелия Чех.

— Да, я знаю. Но раньше была установка на разработку пустошей только для себя, а теперь император требует это сделать и для других воинов. В связи с этим вашим центуриям придется остаться на неопределенное время, а точнее — пока не осушите все болота в округе Крапина.

Наступило тягостное молчание.

— Выходит, придется зимовать? — наконец спросил Чех.

— Не знаю, какая площадь еще осталась для осушения и вырубки деревьев и кустарников, но пока вы не закончите, никуда не уйдете. Таков приказ императора Проба! — жестко проговорил Аврелий.

— Тогда ты это сам скажи нашим воинам! — повысив голос, произнес Чех.

— Я донес распоряжение императора до центурионов, вы должны сообщить своим подчиненным. На то вы и военачальники и получаете за это соответствующее жалованье.

— Но они могут взбунтоваться! — не вытерпел Лех.

— Тогда проведете децимацию и наведете порядок.

Децимация в римской армии применялась к воинам, совершившим преступление. В строю проводился расчет на каждого десятого; десятые выводились из строя и предавались смертной казни перед лицом всего подразделения.

— У воинов износилось обмундирование, пришла в негодность обувь, — после долгого молчания проговорил Чех. — Купить не на что, потому что наступает конец года и жалованье солдата израсходовано почти полностью. Все ждут деньги из Рима. Неужели император не выделил на такие большие работы дополнительные суммы и все расходы приходится делать за счет воинов?

Чех ожидал, что Аврелий вновь вспылит, но он почти умоляюще посмотрел на центурионов и ответил негромко:

— А что я могу поделать? Поеду скоро снова в Рим, буду говорить с Пробом, может, удастся что-то выпросить. А теперь потерпите немного, я вас очень прошу. Пройдет какое-то время, решим мы назревшие вопросы, все уладим, утрясем.

Покоренные столь смиренным голосом Аврелия центурионы не стали больше настаивать на своих требованиях, и он уехал в Виндобону.

Новость вызвала глухой ропот среди воинов. Сразу резко упала выработка. Только и слышалось:

— Добиваем свой участок и — хватит!

— Не будем горбатиться на чужих дядей!

— В зиму оставаться, значит, живыми лечь в землю!

Подунавье — это не солнечная Италия с ее мягким климатом и теплой зимой. Со снежных вершин Альп часто дуют ледяные ветры, зеленую травку схватывает морозец, а зимой наметает такие сугробы, что ни пройти, ни проехать, поэтому-то так и забеспокоились и центурионы, и подчиненные им воины.

И, действительно, вскоре начались затяжные дожди, наступили холода. Палатки промокли, воздух в них стал влажным, а постель волглой, надо было долго лежать в ней, чтобы согреться. У многих вконец была разбита обувь, а купить было не на что. Носили к своим сапожникам, но порой и они были бессильны: износившаяся кожа не держала подошв, приходилось их привязывать или приматывать, что, конечно, не спасало от воды и грязи. Появились больные, их с наступлением холодов становилось все больше и больше. Держались только потому, что оставалось дорыть совсем немного на своих участках… Чех метался из одного конца в другой, чувствуя свое бессилие. Он осунулся, почернел лицом. По вечерам братья собирались у него в палатке, тихо говорили между собой: