Юзеф Крашевский - Граф Брюль Страница 19

— Дай Бог, чтобы ты не сказал этого в дурной час, — сказал Гассе, сложив руки. — Думайте, что хотите, но говорить…

— Какая же польза была бы от моей мысли, если бы я не делился с людьми? — отвечал Вацдорф уже в дверях. — А затем желаю вам покойной ночи.

— Нет сомнения, — заметил Гассе, после его ухода, — что он окончит свое существование там, где сказал, с той только разницею, что если не найдется свободной кельи в Кенигштейне, его посадят в Зонненштейн или в Плезенбург.

Он вздохнул, Фаустина ответила ему тем же.

VII

Если б кто на другой день всмотрелся в лицо города, который со вчерашнего дня был в трауре, то он едва ли бы заметил на нем следы горя; но беспокойство было велико, а любопытство сильно возбуждено.

Перед замком и дворцом в Ташенберге осторожно сновали кучки людей, стараясь угадать, что происходит внутри.

Движение было необыкновенно, но порядок в размещении часовых, гвардии и швейцаров остался неизменным. По городу в разных направлениях мчались кареты с опущенными занавесками на окнах, и пробегали закрытые носилки. Это движение было тихо и как бы подавлено. Торжественный и официальный траур еще не начинался, а на лицах не было заметно искреннего горя и печали. На каждого выезжающего курьера толпа смотрела с любопытством, провожала его глазами и делала догадки, куда и зачем он послан. Однако никто не осмеливался говорить громко… Кенигштейн был близко, и у кормила правления оставались, как казалось, все те же люди и та же мысль, потому что королевич слишком почитал отца, для того, чтобы решиться что-нибудь переменить; он был слишком послушен, чтобы действовать самостоятельно и чересчур любил спокойствие, чтобы желать переменами увеличивать хлопоты. Догадывались только, что Брюль падет, а Сулковский высоко поднимется, но каково будет новое правление, этого никто не мог угадать.

Брюль тогда жил в своем доме, на Новом Базаре; там царствовала тишина, знали только, что вчера отвез он драгоценности, корону и всю тайную королевскую канцелярию. О том, что происходило в замке и во дворце на Ташенберге, можно было судить с улицы только пробегающим и проезжающим. Экипажи приезжали и уезжали, носилки и послы бегали во всех направлениях.

Весь день прошел в такой тишине и мнимом спокойствии. Менее значительные чиновники высматривали знаки на земле и на небе, кому нужно кланяться, а на кого плевать.

Геннике, наперсник Брюля, бывший лакей, которого и теперь (хотя он уже сделался управителем) втихомолку продолжали звать этим именем, сидел утром в своем доме, который был по соседству с домом Брюля, на Новом Базаре.

В прошлом, когда ему не приходила даже мысль, что он когда-нибудь будет занимать такие должности, Геннике женился на простой служанке, которая, кроме миловидного личика и молодости, не имела ничего. Нынче, когда и то и другое исчезло, советница Геннике, хотя и добрая женщина, была настоящим наказанием для мужа. Он нигде не мог показаться с нею, так как манеры и неумение держать себя сразу выдавали ее происхождение. Несмотря на свою привязанность к мужу, она положительно мучила его своей болтливостью и мелочностью.

Он только что избавился от нее и зевак, подпершись рукой, когда в комнату быстро, неожиданно и без доклада вошел мужчина, довольно красивый, с проницательными глазами, как видно опытный придворный, изящно одетый, хотя весь в черном.

По лицу можно было видеть только то, что у него не было недостатка в уме и сметливости, чего требует жизнь под перекрестным огнем интриг, которые, подобно колесам нескольких проезжающих один мимо другого экипажей, могут раздавить человека. Вошедший бросил на стул шляпу, вынул из кармана табакерку, взял двумя пальцами щепотку табаку и подал ее Геннике, который с любопытством смотрел на него.

— Ну, как ты думаешь, что из всего этого выйдет? — спросил прибывший, закрывая табакерку и пряча ее в карман.

— Я ничего не думаю, только жду и смотрю, — совершенно спокойно отвечал Геннике.

— А положение Брюля, как тебе кажется? Они взглянули в глаза друг другу.

— Что говорят? — спросил Геннике.

— Каждый говорит то, что было бы ему желательно: одни, что Брюля прогонят, а то и в суд позовут и посадят; другие, что Брюль других погонит, засадит и задушит. А вам как кажется?

— Я вам уже говорил, что мне никак не кажется, — возразил Геннике. — Если Брюля посадят, я помогу толкать, если же Брюль их придушит, я ему стану помогать. Слава Богу, я еще не так высоко стою, чтобы, падая, свернуть себе шею.

Гость засмеялся.

— Действительно, единственная рациональная политика, это ждать, как можно менее принимая участия в делах, и стоять в стороне.

— Да, господин Глобик, — с улыбкой заметил Геннике, — поднимаясь вперед, выскакивать нехорошо, оставаться назади опасно, умнее же всего держаться золотой середины и смотреть в обе стороны. Но, — прибавил он шепотом, — говоря между нами… Я готов биться об заклад… о чем хотите, я ставлю даже мою жену против другой — помоложе, потому что она замучила меня своей болтовней, что… (он приблизил губы к уху гостя), что Брюль сумеет удержаться, а когда удержится, я опять ставлю, что хотите, но с ним никто не выдержит, и что вот ныне мы предсказываем царствование его величества Брюля I, и будем просить Бога, чтобы оно продолжалось как можно долее. Обоим нам, господин советник, будет хорошо… Но вы, вероятно, из дворца? Ради Бога скажите, что там, что слышно?

— Ничего, тихо как в гробу; приготовляются к трауру. Падре Гуарини шныряет от курфюрста к жене его и обратно; Сулковский бодрствует и караулит, а Брюль… не знаю даже, что с ним, где он?

— Найдется… — прошептал Геннике.

— Королева, сделавшись женой курфюрста и лишившись королевской короны, по-видимому, не особенно довольна.

— Брюль сделает ее королевой, — засмеялся Геннике.

В это время под окнами послышался шум; оба бросились смотреть: отряд гвардии с крепами на рукавах и на латах, мчался в сторону замка. Во двор дома в эту минуту входил придворный камердинер в парадной ливрее. Геннике бросился к дверям, Глобик взялся за шляпу… Послышался стук в двери и вошел огромный мужчина, держа в руках маленький билет; Геннике взглянул на него, Глобик тоже бросил любопытный взгляд, однако, не мог ничего прочесть, потому что хозяин тотчас спрятал билет в карман, и подойдя к камердинеру, отпустил его, шепнув несколько слов, после чего они опять остались вдвоем.

— Тут нет никакой тайны, — сказал Геннике, — потребовалось много денег. Их нет, но должны быть, нужно поискать.

Сказав это, он взял шляпу, Глобик последовал его примеру.

— Геннике… Надеюсь, мы с тобой всегда…

— Даже, если бы пришлось падать? — иронически сказал хозяин уже у дверей.

— Совсем нет, — быстро возразил Глобик, — напротив того, когда один падает, другой должен остаться и стоять твердо, чтобы поднять его. Когда же придется подниматься на гору, тогда вместе.

— А если падать, то кулаком в спину? — спросил Геннике.

— Нет, этого совсем не нужно, ха, ха, ха! И они пожали друг другу руку.

Геннике уже собирался уходить, когда в передней показался новый посетитель. Это была высокая фигура, длинная, худая, с тонкими руками и ногами, напоминающими палки, с длинным, некрасивым, но оживленным и умным лицом.

— Смотрите-ка, и этот здесь, — засмеялся Геннике; Глобик ударил себя рукой по лбу.

Длинный мужчина вошел, поклонившись.

— Каковы дела, господа? Что слышно? Падаем или поднимаемся?

— Нетерпеливые, — крикнул хозяин, — ждите!

— Да, ждите, когда кожа чуть держится на плечах!

— Господин советник Лесс, наши кожи, сшитые все три вместе, небольшое место покрыли бы собой. Слышали ли вы что-нибудь новенького?

— Что? То, что все предвидели: Сулковский сделан первым министром.

— Любопытная история, — прошипел Геннике. — Сулковский-католик не может быть председателем совета в протестантской Саксонии, разве только сделается лютеранином, а если бы он решился на это, король наплевал бы ему в глаза и дал бы коленом… Не говоря уже о королеве.

— Ведь, пожалуй, ты и прав, — прервал его Глобик, — я и не подумал даже об этом.

— Вы забыли, — сказал Лесс, показывая длинные зубы, — что его величество может изменить закон.

— Не созывая сейма? — спросил Геннике.

— Пожалуй… Он здесь полновластный господин, — продолжал Лесс. — Это ведь не польская Речь Посполитая, где шляхта делает, что хочет, а король должен ей кланяться.

Геннике крякнул, так как в соседней комнате послышались быстрые шаги, и в то же время вошел плечистый, полный и высокого роста мужчина, широко распахнув двери. Он тотчас остановился и, не снимая шляпы, ни с кем не здороваясь, пристально и со вниманием посмотрел на собравшихся. Это был третий советник, Стаммер.