Андрей Зарин - Живой мертвец Страница 19

Семен Павлович вернулся домой уже поздно вечером, и его встретил встревоженный Сидор.

— Батюшка, барин! — воскликнул последний. — Вернулся! Ну, слава Те, Господи! А я уж боялся. Ведь все этот квартальный вяжется: "Кто есть твой барин? Вот ужо заберем его!" Я ему все рупь да рупь!..

— Ну, теперь можешь прямо в шею гнать, — весело ответил Брыков и расхохотался, вспомнив лица пристава и квартального.

Но на другое утро его ждала новая неприятность. Сидор, вздыхая, сказал ему:

— Что, батюшка, Семен Павлович! Совсем нам плохо приходится! Теперь Никифор привязался и гонит нас.

— Что такое? — ке понял Брыков. — Какой Никифор?

— Огородник Никифор, хозяин тутошний!

— А ему что? Ведь мы у Башилова!

— Вот поди ж ты, а он говорит… Да что! — махнул Сидор рукой. — И не выговоришь!

— Что говорит-то?

— Говорит, что никак не может у себя мертвеца держать! Баба его, слышь, к попу побежала!

— Что за чушь? Какой мертвец?

— Про тебя, батюшка! Квартальный-то в злости, что ли, пришел и наплел. Теперь и Иван-денщик плюет да молитвы читает! Да что! Никифор-то там в кухне стоит!

Брыков быстро вышел и невольно усмехнулся, когда увидел, как шарахнулся в сторону здоровенный мужчина при его появлении.

— Что тебе? — спросил его Брыков. Мужик замялся и с трудом выговорил:

— Увольте… то есть, чтобы от вас!.. Потому невозможно… баба… и все такое. Опять мораль.

— Дурак! — выругался Брыков.

— Как будет угодно, а только не могу-с.

— Собирай вещи! — приказал Брыков Сидору. — И на постоялый! Живо!

Сидор стал собираться, а Семен Павлович в волнении ходил по горнице.

На постоялом Брыков снял две комнаты. Разложив вещи, он приготовился писать прошение на имя государя, как вдруг к нему снова явился Сидор и уныло произнес:

— Гонят нас и отсюда!.. Лучше бы вы, барин, по прежней подорожной, будто крепостной…

— Куда же мне деться? — воскликнул Брыков, схватившись за волосы.

— И сказать не сумею, а только тут никак невозможно! Хозяин говорит, что все бабы воют!

— Собирай вещи! Я найду квартиру! — вдруг вскочил Брыков и, схватив шляпу, выбежал на улицу, торопливыми шагами направляясь к Виоле, весь поглощенный мыслью о том, что сегодня ему необходим приют, иначе он не напишет бумаги, упустит случай, и для него пропадет всякая надежда.

Виола встретила его радостным возгласом:

— Соскучился? Ну, вот и отлично! Посылай за вином и будем обедать!

— Постой! — сказал Семен Павлович. — Мне не до вина и не до обеда. Слушай! У меня к тебе просьба.

— Ну, какая?

Брыков задумался, как ей проще объяснить свое положение, и начал рассказывать всю свою историю с самого начала. У чувствительной девушки выступили на глазах слезы.

— Бедняжка! Ах он, негодный! И она мучается! Вот удивительная история! — восклицала она то и дело, пока Брыков не окончил рассказа.

— Теперь вот что, — сказал он, — глупые люди считают меня каким-то выходцем из могилы и боятся держать у себя. У меня нет приюта. Дай мне и моему слуге помещение. Я заплачу!

— Ах, глупый! — воскликнула Виола. — Живи! Понятно, живи! Только… — и она запнулась, — вдруг к тебе невеста приедет, а я… такая!

— Милая! — сказал Брыков. — Да ты лучше всякой иной! Дай Бог тебе счастья!

— Ну, тогда отлично! У меня есть комната, а слуга… слуга будет на кухне. Теперь станем обедать! Посылай за вином!

— Будем обедать, а потом я привезу вещи и слугу, а там писать буду и завтра уеду!

— Помоги тебе Бог! — с чувством сказала Виола и прибавила: — Вот не знала, что есть такие гадкие люди!

— Всякие есть! — ответил Брыков, наскоро пообедал и поехал за своим Сидором.

— Ну, слава Господу! — радостно вздохнул старик, переехав в новое помещение. — Теперь не погонят!

— Не погонят, старичок! — смеясь сказала Виола.

— Я напишу Чулкову свой адрес, а то квартальные опять мучить станут, — сказал Семен Павлович.

— Уж три рубля положить надобно! — сказал Сидор, устраивая барину постель на диване и прибирая комнату.

Брыков сел писать прошение.

XXII

НЕУДАЧА

Государь задумал развлечься маневрами и для этого назначил взятие приступом крепости Мариенталь, находившейся в городе Павловске под управлением генерал-майора Пиппера.

Стояли прекрасные осенние дни, и государь со всем семейством выехал в Павловск накануне. В то же время из Гатчины потянулись его любимые войска. Император был весел, шутил со всеми и радостно посматривал вокруг. Его все радовало — и хороший день, обещавший хорошую погоду на следующее утро, и вид Павловска, устроенного им с огромным парком и искусственными сооружениями в нем. Вечером вокруг чайного стола во дворце собрались все близкие, и государь оживленно говорил:

— Не устоять против моих молодцов ни крепости, ни старому Пипперу! Да-с, мои офицеры — все боевого закала люди, не потемкинские неженки!

Раз попав на эту тему, он уже не мог умолкнуть, и в его словах уже начинало слышаться раздражение.

В это время в комнату вошел старик, граф Строганов. Он отвесил поклон и осторожно приблизился к столу. Государь на время прервал свою речь и обратился к графу:

— А ну, сударь, какова завтра погодка будет?

— Боюсь, ваше величество, что худая, — ответил граф, — подул западный ветер, небо в тучах.

Государь вдруг нахмурился и сердито ударил кулаком по столу. Внезапно наступило тяжелое молчание.

— Боюсь, сударь, — раздался резкий голос Павла, — что вам здешняя погода будет во вред. Советую вам сейчас же ехать в Петербург!

Граф, не зная, шутит или нет государь, растерянно взглянул на него.

— Вы поняли меня? — резко повторил Павел.

Граф покраснел, потом побледнел и, тотчас встав из-за стола, начал дрожащим голосом:

— Если мои слова, ваше величество…

— Мне не до ваших оправданий! Идите!

Строганов, согнувшись, вышел.

— Распорядись, чтобы лошадей ему не давали. Пусть с почты возьмет! — приказал государь адъютанту и мрачно нахмурился. — Всегда найдутся люди, которые рады испортить мне настроение, — сказал он через минуту с жалобой в голосе и встал. — Начало маневров в семь часов! — объявил он, уходя в свои покои.

Граф напророчил непогоду. Ночью пошел дождь и к утру превратился в ливень, сменяясь по временам хлопьями мокрого снега. Государь вышел на бельведер и мрачно огляделся. В сумерках утра слышались завывание ветра и шлепанье дождя, сырость пронизывала насквозь.

— Собачья погода! — проговорил Павел Петрович, а потом прибавил: — Но для солдата нет погоды. Коня!

В сопровождении Лопухина, своего бессменного адъютанта, и полковника Грузинова, он выехал к войскам и поздоровался с ними.

— Какова диспозиция? — спросил он.

— Вашему величеству угодно было приказать, чтобы крепость сдали ровно в двенадцать часов! — ответил адъютант.

— Ну, сдаст и раньше! Полковник, вы с двумя батальонами и двумя орудиями пойдете на восток и обойдете Славянку с того берега. Я пойду отсюда, и через час мы соединимся под крепостью!

Маневры начались.

Император сначала увлекся и, гарцуя на своем Помпоне, заставлял солдат идти церемониальным маршем, бежать, брать окопы, делать обходы. Но вода лилась и лилась, сырость пронизывала, погода удручала дух, и государь, скоро прекратив команду, поехал молча впереди отряда. Все шли мрачные, хмурые, и под шум дождя слышалось монотонное чавканье грязи под тысячами ног.

Часа через полтора показались очертания крепости.

— Который час? — резко спросил Павел.

— Девять, ваше величество!

— Грузинов подошел?

— Здесь! — подъезжая на коне, ответил Грузинов, за которым серою массою стояли промокшие солдаты.

Впереди виднелась маленькая крепость с поднятым вверх цепным мостом, с закрытыми воротами.

— Капитан! — приказал государь. — Поезжайте в крепость и прикажите тотчас сдать ее!

Адъютант поклонился и, вынув белый платок, поехал к крепости в сопровождении горниста.

Мост опустили, приоткрыли ворота, и адъютант скрылся. Государь приказал войскам выстроиться и оправился на лошади. Прошло десять минут, четверть часа. Мост опустили, ворота открылись, и адъютант вышел из крепости. Государь подал знак и тут же в изумлении закричал:

— Это что?

Ворота наглухо закрылись, и мост снова поднялся, скрипя на ржавых цепях.

— Что это значит? — гневно спросил император у адъютанта.

— Ваше величество, — смущенно ответил молодой капитан, — комендант говорит, что получил приказ сдать крепость в двенадцать часов, и ранее этого срока не сдаст ни на минуту!

Лицо Павла исказилось бешенством.

— Иди снова и скажи: я велел! Понимаешь: я!

В воздухе раздался унылый звук рожка, офицер замахал платком, и мост снова опустили.