Георгий Гулиа - Фараон Эхнатон (без иллюстраций) Страница 19

– Мы? Легкомысленные? Это почему же?

– Сначала выпьем. Вина. По глоточку, – сказал Усерхет, разливая ярко красную жидкость. В глазах у него замелькали золотистые огоньки, а живот колыхался, словно мешок, наполненный льном.

– Нет, ты скажи, почему мы легкомысленные?

– Скажу. У вас превыше дела – женщины.

Тахура выпучил глаза.

– А как же должно быть?

– Наоборот.

– Значит, сначала – дела?

– Несомненно, уважаемый Тахура.

Вавилонянин почесал бороду.

– Вы, жители Кеми, – сказал купец, – слишком деловиты. И это погубит вас. Когда-нибудь. Ну, скажи мне: неужели же можно пренебрегать красавицей ради даже самой выгодной торговой сделки?

Владелец лавки ответил, не задумываясь:

– Можно.

– Это вполне серьезно?

– Да. Вполне.

Купец долго хохотал. Держась за живот. «Он напускает на себя юношеское легкомыслие, – говорил про себя Усерхет. – Слишком усердно напускает. А я-то знаю его. Как облупленного. Он не пожалеет отца родного ради порученного ему дела. Тщеславие его слишком велико, чтобы мог позволить себе легкомысленные развлечения в ущерб делу…».

Усерхет считал бессмысленным спор о превосходстве деловитости над развлечениями. Особенно потому, что у азиата – у истинного азиата – слово – одно, а дело – нечто иное. Правда, и в Кеми немало «азиатов» по характеру Бритоголовых. Поклоняющихся Атону или Амону. И тем не менее – азиатов. Надо отдать должное хозяину лавки: он сумел подняться, – по крайней мере, в данном случае – над национальной ограниченностью. Единственное, что отталкивало его от азиатов, – это их нечистоплотность. Они редко мылись и не брились. «В наш век, – размышлял Усерхет, – когда в три года строятся города, подобные Ахяти, невозможно мириться с теми, кто не придает особого значения чистоте тела, особенно рук». Даже этот Тахура, который не первый раз в Кеми, и тот не в состоянии перенять здешние обычаи, предписывающие регулярные омовения всех членов тела. Самая главная особенность Тахуры – хитрость. Она буквально во всем, даже в складках его шелкового халата, в его жирных пальцах и лоснящейся бороде… Тахура вдруг преобразился: перестал улыбаться, уселся ровно, руки положил к себе на колени. Прищурил глаза, точно вглядывался в пустынную даль.

– Усерхет, – сказал он очень тихо, – расскажи мне, что здесь, в Ахяти, делается. Что слышно во дворце? Что говорят в народе?

Усерхет отпил вина. Чуть пригубил. Поставил чарку на место. На все это ушло время: хозяин лавки обдумывал свой ответ.

– Что сказать тебе? – начал он. – Слово фараона – камень, и Кеми – точно гранит. Нет силы сильней фараоновой…

– Это я знаю, – перебил его купец.

– Нет силы сильнее фараоновой. Он подумает в своем дворце, а уж слово его слышат за третьим порогом Хапи. И слово его звучит в нижнем Ретену и Ливии.

– И это я знаю, Усерхет.

– …в Регену и Ливии, – невозмутимо продолжал лавочник. – Но ты спросишь меня: так почему же его величество не идет войной против хеттов, против азиатов в Ретену и против эфиопов?

– Верно, спрошу: почему же, Усерхет?

– Он этого не желает.

– Кто?

– Его величество – жизнь, здоровье, сила!

– Он один?

– Нет, Тахура: ее величество тоже не хочет.

– В этом главное.

– Нет, Тахура! Главное – его величество.

– А не кажется ли тебе, что во дворце два мнения?

Усерхет откровенно сказал:

– Верно, два мнения.

– Кто же за войну?

– Его светлость Хоремхеб.

– Один?

– Нет, Тахура. Фараон может переменить свое мнение. И может взяться за меч.

– Почему же медлит?

– Не желает войны.

– Он живет ее умом, Усерхет?

– Чьим – ее?

– Царицыным.

– Он?! – воскликнул Усерхет. – Его величество?! Никогда! Для этого достаточно хотя бы немного знать его.

– А ты его знаешь?

– По рассказам. Мне кажется, что он у меня как на ладони, а я гляжу на него и днем и ночью. И, глядя на него, я знаю его – и скажу тебе, Тахура: ему тяжко, как человеку под крокодилом.

Купец сделал вид, что удивлен:

– Вот как! Его величеству, под которым вся гранитная Кеми, – и тяжко?

– Да. Тахура, мне ведомо из самых достовернейших уст, что во дворце не все в должном порядке. Как поглядишь со стороны: и стены неприступные, и штандарты на башнях сверкают, и стражи охраняют дворец недреманным оком. Но это снаружи! А внутри – разлад.

– Разлад, говоришь, Усерхет?

– А как же иначе это назовешь? Царь отошел от царицы. Он больше не живет ее советами. У него отросла собственная голова. Он скоро начнет войну. Скоро и Амона признает.

– Его величество?

– Он самый!

Купец развел руками: это же невозможно! Подобно сказке! Чтобы его величество Эхнатон перестал слушаться советов ее величества Нафтиты?..

– Да, да, да, – повторял лавочник.

– Что же приключилось? Почему он в обиде?

– Доподлинно никто этого не знает. Может статься, что это – обычная размолвка. В прошлом бывало нечто подобное. Бывало, бывало, бывало… Только мало кто догадывался об этом. Все тщательно скрывалось. А теперь – невозможно. Что укроешь? От кого? Если они сами того не желают и не могут скрыть!

Купец удивлен этим сообщением… Ай, это, наверно, так! Наверно, это так и есть! Разумеется, разумеется! Он подумал об этом даже там, в провинции Гошен, едучи сюда, в Ахетатон. Ведь достаточно присмотреться и прислушаться к народу, чтобы понять многое. Нет, во дворце что-то неладно…

– Я говорю тебе, я говорю так, словно вижу в зеркале, – похвалялся лавочник своей осведомленностью. – Если Усерхет сказал, так оно и есть.

– Слушаю тебя, слушаю тебя…

– На Восточной горе строят гробницу. Для его величества. Днем и ночью долбят скалу. Фараон сам выбрал это место. Сам выбрал и для царицы. Однако работы прекращены.

– Где? В фараоновой гробнице?

– Нет. В гробнице Нафтиты.

– Это удивительно, Усерхет, это удивительно! Если бы не ты, я бы никогда не поверил в подобную новость.

– Это не новость. Каждый, кто имеет глаза и уши и не очень далек от дворцовых стен, знает про это. А вот о гробнице – никому не ведомо. Один Усерхет знает про это.

Купец достал из-за широкого кушака четырехугольный слиток золота и бережно положил его перед лавочником. Сделав небольшую паузу, вавилонянин выложил серебряную пластинку. Увидев сероватый металл, лавочник затрясся.

– О, что я вижу! – вскричал он. – Я долго буду помнить твою щедрость, Тахура!

Купец поглаживал бороду. Он не слушал лавочника. Весь ушел в свои мысли..

«…Значит, что ж получается? Столица новая, а распри в ней – старые? Хеттский царь думает, что в Ахетатоне – полное единодушие. А на поверку оказывается наоборот. Этот Усерхет, несомненно, неплохо осведомлен. Он ни разу не подвел. В его лавке бывают разные люди. Они приносят разные вести. При их сопоставлении получается истинная картина… Прекращение работ в гробнице царицы – событие первостепенной важности. Что же последует за этим? По-видимому, нельзя отрицать одного: отношения между царем и царицей не те, что год назад. Партия Хоремхеба – военная партия во дворце, – как видно, одерживает победу. Но сколь приметна эта победа? На словах она или на деле? Кто это может сказать? Варочем и в том и в другом случае – новость огромной важности. Подозревают ли о ней хетты – это главные, самые сильные враги Кеми? Возможно, догадываются. Не более… Пожалуй, не более…»

– Усерхет, – проговорил купец, – если возобновятся работы в гробнице ее величества – тебя поставят в известность об этом?

– Я буду знать все, что положено.

– И ты скажешь мне… Передашь мне, где бы я ни был.

– Можешь быть спокоен, Тахура.

Купца интересовали кой-какие подробности дворцовой жизни. Например: чью сторону держит старая царица Тии? Ее слово – не последнее слово в Кеми. Не так ли? Можно даже поспорить, чья сила берет верх: ее или Нафтиты?..

Усерхет сказал:

– Я говорю так: если во дворце вдруг случится разноголосица, царица Тии – считай на стороне ее величества. Если фараон разойдется во мнении с Нафтитой – царица Тии будет держаться середины. Или в крайнем случае станет рядом с Нафтитой. Вот так!

– А жрец Эйе? Что ты скажешь о нем?

У лавочника всегда готов ответ:

– Эйе держит в своих руках его величество. – Усерхет сжал мясистый кулак и выставил его вперед. – Эйе сказал – значит, фараон сказал. Он вместо отца у его величества. Фараон, прежде чем сказать, советуется с Эйе. Этот всегда в тени. Этот не лезет вперед подобно Хоремхебу.

Еще двое интересовали Тахуру: что делают во дворце принцы Семнех-ке-рэ и Тутанхатон? Ждут царской власти?..

– Семнех-ке-рэ – возможно, – сказал Усерхет, – Тутанхатон – едва ли. Он слишком молод. Считай, что Семнех-ке-рэ – почти фараон. Этот будет назначен соправителем. Если не на деле, то на словах. Может быть, ему помешает здоровье?

– Разве он болен, Усерхет?

– Нет, не болен. Просто заморыш. Не болен, а вроде бы болеет. Так же как Тутанхатон. Этот к тому же юнец. Мальчик.