Алексей Кулаковский - Расстаемся ненадолго Страница 19

На следующий день пришли колхозные плотники и принялись кромсать ствол на части. На стук топоров вышли некоторые учителя и их жены, прибежали несколько старшеклассников.

Работа закипела, и вот в это-то время сюда и прилетела весть о войне.

Школьный двор сразу опустел, одна Евдокия продолжала суетиться – выбирала сучья потолще, очищала их от ветвей и листьев и все перетаскивала в свою пристройку.

Под вечер всех коммунистов Красного Озера вызвали в районный центр. Трутиков повесил на дверь хаты замок, сел верхом на спокойную, выносливую кобылку и поехал.

Возвратился он на рассвете. Отдал лошадь конюху, вошел в хату, сел, задумавшись, у стола и неожиданно задремал. Приснилось старику, будто у него полон дом гостей. Жена в самом лучшем платье сидит рядом с ним за столом, держит рюмку, весело улыбается гостям и ему, хозяину. По правую руку от него – старший сын, летчик, по левую руку от матери – младшие.

Вдруг открывается дверь, входит стройная, высокая девушка, вся в белом.

– Доченька моя! – вскинулась мать…

Никита Минович проснулся. В голове шум, в глазах темно. Почему приснилось такое? Ну, известно: о жене и сыновьях думал.

Уехали все, оставили его одного дома. А почему умершая дочь приснилась? Неужели и о ней были мысли? Возможно, были…

Трутиков снова опустил голову на руки, но дремоту как рукой сняло, теперь ее нескоро дождаться. В голове теснились суетливые, сбивчивые мысли.

«Вот прошли войны: одна, вторая… Все пережито. И вдруг третья, а ты – один. Жену отпустил в гости, старший сын уехал в часть, младшие – в город. Заболей отец, и воды подать некому… Может, и в войну придется вступать вот так, одному».

И теперь не во сне, а как бы воочию, явилась перед ним покойница-дочь: была бы уже совсем взрослой, осталась бы с отцом в тяжкую годину… Но нет дочери: умерла неожиданно от лютой болезни…

Трутиков встал, надел шапку, прошелся по хате, резко размахивая руками, бормоча что-то себе под нос, и вдруг двинулся в правление.

– Позови всех бригадиров и звеньевых! – приказал он дежурному.

На рассвете в колхозе началось собрание.

Трутиков коротко сообщил собравшимся, о чем говорили в райкоме партии. Перво-наперво – быть готовым к тому, чтобы в случае необходимости помочь всем чем можно Красной Армии. Затем – поддерживать в колхозе самый образцовый порядок и дисциплину, дабы в любой момент осуществить приказ партии и Советской власти.

Целый день потом Трутиков ездил, ходил по бригадам и фермам, осматривал свинарники, прикидывал запасы зерна и другого колхозного добра. Под вечер вместе с бригадирами выехал в поле. Урожай был везде хорошим, а в Красном Озере – прямо необыкновенный. Рожь стояла в рост человеческий, все наливалось, входило в силу.

…А успеет ли все это созреть? Будет ли возможность сберечь до конца золотое богатство?..

Поздно возвратился домой Никита Минович и долго еще сидел один у стола, обдумывая, как сделать лучше для колхоза, как уточнить свое личное место в новой и, наверное, самой суровой войне. Все больше и крепче зрело в нем решение взяться за оружие, встать в ряды воинов, как было и в империалистическую, и в гражданскую. Только возраст теперь не тот: кто возьмет старого человека в армию? Правда, был дед Талаш на Полесье…

Прошла, промелькнула короткая летняя ночь. Начинало сереть, когда Никита Минович прилег на топчан, чтобы немножко собраться с силами: наступающий день нес с собой много новых забот. А прилег, и опять нахлынули думы. Бередил душу тревожный вопрос: дошли его телеграммы жене и сыновьям или нет? Смогут ли они быстро вернуться домой, особенно жена?..

Так в ту ночь не навестил сон Никиту Миновича, так и не сомкнул старик глаз до самого восхода солнца. А там нахлынули дела и дела…

XI

Поздним вечером на второй день войны Андрей по телефону попытался связаться с военкоматом. Днем никто не ответил, позвонил ночью – тоже молчат. Вскоре выяснилось, что военкомат эвакуировался.

«Не слишком ли рано? – удивился Андрей. – Впрочем, там, на месте, виднее».

И стал собираться в другой военкомат.

В хате была вся семья. Отставив в сторону больную ногу, Андрей опустился на здоровое колено и начал скатывать шинель. Вера стояла рядом и внешне спокойно наблюдала за мужем. Она готова была прийти на помощь, но Андрей легко и ловко справился сам.

Надев скатку на плечи, Сокольный посмотрел на жену:

– Готово! – тихо сказал он.

– И у меня готово. – Вера показала рукой на небольшой сверточек на лавке возле стола.

Андрей неуверенно взглянул на отца. Тот твердо встретил его взгляд. Мать отвернулась, вытерла слезы, однако ни словом не возразила против их ухода.

На минуту стало тихо. Андрей чувствовал: именно в этот момент нужно что-то сказать, что-то сделать, что-то решить. А не находил нужных слов, не мог сделать нужного шага. Радость за Веру, за ее преданность готова была взять в нем верх над всеми другими чувствами, но как смотреть на главное, что посоветовать жене: идти с ним – дорога не гладкая, оставаться здесь – тяжело и подумать об этом. Что же делать?

Заговорил Устин Маркович.

– Когда я шел на войну в четырнадцатом, так вот она, – кивнул на старуху, – провожала меня аж до Синявки, до первых окопов. Я тогда был в силе, мог идти куда хочешь, а она все же провожала. У тебя раны… Ну, не раны, так все равно швы, ходить тебе нельзя. Вот и пусть проводит до военкомата, а нет, так и до части. Вернется потом и, даст бог, нас здесь застанет. Тогда уже вместе: где мы, там и она.

Андрей подошел к тестю. Тот встал, протянул руку, – попрощаться.

– Я пойду один! – тихо, но твердо сказал Сокольный.

Вера вздрогнула, будто холодом обдало ее: как один, разве можно?! Подбежала к мужу, взялась за скатку.

Андрей ласково обнял жену за плечи.

– Нельзя иначе, Верочка, – здесь ты со своими. И расстаемся мы ненадолго, фронт задержат. Если завод эвакуируют, и вас с заводом… Мне будет легче от мысли, что все вы вместе.

– Ну что ж, – Устин Маркович провел рукой по черным от корня усам, – пожалуй, так…

Андрей попрощался с родителями, с сестрами жены, остановился возле Саши.

– И я пойду с вами, – попросился мальчик. – Хоть через речку вас перевезу!

– Через речку? – погладил его Сокольный по выгоревшим на солнце волосам. – Через речку, пожалуй, можно. А далеко ты теперь один не ходи. Ну, будьте здоровы. Смотрите тут друг за другом, вместе будьте, и чтоб…

– Ну, ну! – подняв ладони, остановил его Устин Маркович. – Тут мы… Вот что… Не стоит об этом…

– Ясно! – виновато улыбнулся Андрей. – И провожать меня всем, думаю, незачем. Все ведь просто и обычно: я служу в Красной Армии, началась война, и мое место на фронте.

Он отдал честь, быстро повернулся и вышел.

– А палка? – догнал его в сенях Сашка.

– Палка? – Андрей взял свою березовую трость, повертел перед глазами, будто первый раз видел, и сказал: – Что ж, придется, пожалуй, взять.

Вера провожала мужа до реки, а когда шла назад, песок под ногами казался ей слишком желтым, темные тени назойливыми пятнами мелькали на земле.

Миновав пышные поля, Андрей вошел в большой лес. Старая, заросшая травой гать пробивалась через ломкий сосняк и плыла вдаль тонкой, чуть заметной полоской. От ранней весны по ней никто не ездил: рядом была более ровная дорога. Андрей шел по этой дороге и старался определить, скоро ли кончится лес или будет тянуться до самого центра соседнего района. В здешних местах он никогда не бывал, и, быть может, какою-то пустотой веяло на него отовсюду. Дорога, дорога, а ни одного пешехода на ней, ни одной машины или подводы. И тишина вокруг, тяжелая, настораживающая…

…Нога побаливает, не очень гладкая березовая палка натирает руку, солнце, как назло, остановилось над гатью и припекает, припекает, все увеличивает мокрую полосу под скаткой. При других обстоятельствах не нарадовался бы солнцу: снял скатку и гимнастерку, подставил бы лучам голую спину и грудь! А тут нужно шагать и шагать, и не знаешь, когда отдохнешь, когда дашь отойти натруженной ноге.

Солнце же смалит и смалит…

По дороге встречаются, притягивают к себе еще покрытые росою теньки: один за одним, один за одним. Однако не тот сегодня день, не те у человека права, чтобы посмел он остановиться. Еще вчера это было бы величайшим наслаждением, а сегодня – только в случае крайней необходимости. Необходимость такая может появиться, ничего не поделаешь, а пока – вперед!

Километров через пять Андрею повстречался такой тенек, пройти мимо которого было почти невозможно. Возле самой дороги, не тронутый солнцем, он ласково обнимал густую влажноватую мураву. Тут и всякому с руки отдохнуть, а человеку с больной ногой сам бог велел!

Андрей тяжело опустился на траву и, увидев заросшую мхом кочку, осторожно вытянул ногу. Нога гудела, в жилах до того дергало, будто кто вырывал их. Сокольный снял скатку, и плечам сразу стало легко, живой холодок поплыл по спине. Андрей приставил скатку обручем к ореховому кусту, лег на нее и закрыл глаза. Хотелось полежать так несколько минут, пока утихнет боль в ноге.