Виктор Бычков - Жернова Страница 19

Десять лет каторги получил Иван Наумович неделю назад. Его судили позже Гулевича и Петри. Уездный землемер так и не смог оправиться – встать на ноги после ударов цепом. Отнялись руки-ноги, приковало к постели.

Узнав от следователя, что землемер останется калекой на всю жизнь, в душе Хурсанова взыграла мстительная струнка: так ему и надо! Однако, злорадство быстренько сменилось на непонимание: за что такой большой срок? Ведь Иван Наумович не по доброй воле или злому умыслу напал на совершенно безвинного человека. Именно землемер вынудил его пойти на этот крайний шаг. Другого пути установлению и торжеству справедливости для крестьянина не было. Это был его вынужденный поступок, шаг отчаяния. Однако убедить судью так и не смог.

– Не обучен говорить грамотно, вот и… – обречённо произнёс в день оглашения приговора осуждённый Хурсанов своим друзьям-сокамерникам.

Тит чуть раньше получил пятнадцать годочков за убийство Ваньки Бугаёва, а Петря – за поджог овинов и иных хозяйских построек пана Прибыльского Алексея Христофоровича – двенадцать лет.

Как-то само собой сложилось, что эта троица держалась всё время вместе. Как с первых дней сблизились, так и до сих пор. Вот и сейчас их камеру направили на разгрузку леса. Петря мог бы отказаться, остаться. Однако пошёл с товарищами за компанию. Скучно. А тут какое-никакое, а развлечение, смена обстановки. Напросился. Тюремное начальство не возражало.

– Правильно! Неча похлёбку казённую задаром хлебать, – заметил старший надзиратель, который выбирал арестантов для работы. – Труд… он это… дурь из башки вышибает всем: и хромым, и кривым, и горбатым.

На суде Тит так и не смог доказать, что не хотел убивать Ваньку Бугаева. Тем более, его там и не слушали. Судья зачитал всё то, что написал молодой прыщавый следователь, и пятнадцать годочков каторги обеспечены. Парень уже начинал свыкаться, привыкать к такому страшному и долгому сроку, ежедневно помногу раз убеждая себя, твердил как молитву «от сумы и от тюрьмы»… Понимал, что изменить уже что-либо не сможет. Что ж, вернётся в деревню в сорок с лишним лет, если выживет на каторге.

Правда, доброжелатели подсказывали, советовали нанять хорошего защитника, тогда ещё может быть и уменьшится срок. Только вот кто и как нанимать станет его, если мама не смогла даже приехать на суд, а Аннушка лишь успела крикнуть в коридоре суда, что ждать будет. Ну, хоть что-то обнадёживало. Хотя, зачем молодой, красивой девушке оставаться вековухой ради какого-то убийцы? Что, мало вокруг парней? Пусть бы выходила замуж, Тит обижаться и злиться не станет. Однако не ответил и в тот раз, смолчал.

Первое время после оглашения приговора Петря выходил из себя, нервничал, чуть ли не со слезами на глазах доказывал сокамерникам чудовищную несправедливость, грозился перевернуть вверх дном не только уездный суд, но и всю судебную систему России.

– В морду дал Прибыльскому, это факт. Не отрицаю. Но не поджигал! Не-под-жи-гал я этих чёртовых овинов!

– Знаешь, я тебе верю, – успокаивал Иван Наумович. – Верю. Однако чует моё сердце, что за другие грехи наказал тебя Господь. Вспомни, паря, кому зла желал, кого обидел? Неужель ангелом порхал над землёй? Слова худого не сказал? О тебе только и говорила вся округа. Твоё имя сразу после царского имени повторялось, если не чаще, а ты говоришь: «Не виноват…». Признайся, как на духу.

– Ну-у, ты не поп и я не на исповеди, и здесь не аналой. На себя посмотри, – зло ответил Петря. – Праведник нашёлся.

Сейчас троица ожидала отправки на каторгу: собирали команду, чтобы, значит, заодно всех сразу. Ждали, пока остальных арестантов осудят, определят степень вины и меру наказания, сформируют команду для этапа. А сегодня отправили на погрузку леса.

Пошли пакгаузы, склады, всё чаще стали попадаться гружёные роспуски телег со строевым лесом; обозы с полными коробами речного песка; возы с дровами, зерном. Возницы всякий раз останавливались, провожали арестантский строй долгим взглядом, а то и крестились сами, осеняли крестным знамением спины арестантов.

– Спаси и помилуй, Царица Небесная, спаси и помилуй, Богородица. Ни дай Боже, ни дай Боже…

Насупившись, охранники шли по бокам колонны, строго следили, чтобы ни конвоируемые, ни встречные пешеходы не вступали в разговоры, не общались и не передавали друг другу никаких вещей. Старший конвоя – седой, полный урядник верхом на коне то и дело оглашал улицу командирским басом из седла:

– По-о-осторони-и-ись! Не положено!

Тит шёл, не поднимая глаз: стыдно. Хотя и всячески успокаивал себя, стараясь привыкнуть к мысли, что отныне он каторжанин, однако, что-то внутри, в душе никак не вязалось с его теперешним положением, противилось. Потому и старался не смотреть, не встречаться взглядами с прохожими. Ему всё казалось, что его все знают и начнут тыкать пальцем: «Арестант! Каторжанин!». Этими словами с детства пугали детей. Кто же думал, что они, эти слова, обретут плоть, превратятся из разряда угроз в явь, станут страшной действительностью.

Петр Сергеевич Труханов чуть приотстал от колонны, и поэтому рядом с ним постоянно шёл один из конвоиров – молодой полицейский с еле заметным пушком над верхней губой.

– Шевелись, шевелись, арестантское отродье! – шумел на арестанта конвоир, строго и страшно хмурил брови, старался говорить командирским басом.

– Не видишь, служивый, что хромаю. Нога у меня…

– Как паскудничать, так хворь не мешает. Небось, на воровстве иль другом разбойном деле ногу повредил, а сейчас жалости требуешь да сочувствия.

Пётр Сергеевич побледнел вдруг весь, руки затряслись.

– Ты, служивый, иди тихонько и меня не трожь, – процедил сквозь зубы. – Не то за себя не отвечаю.

– Но-но, каторжанин! Прекратить разговоры! Двигай, двигай, бандитское отребье!

Неизвестно, чем бы закончилась перепалка, не покажись водная гладь Днепра.

Река в этом месте изгибалась, уходила влево, успев подмыть на повороте низкий берег, образовав длинную, широкую, тихую и достаточно глубокую заводь. Люди не преминули воспользоваться речным трудом, укрепив берег, построили пристань.

Чуть в отдалении вверх по течению у речного вокзала стоял пассажирский пароход, дымил единственной трубой; сновали по причалу пассажиры; слышны были крики извозчиков.

У кучи мусора справа от дороги копошилась, орала стая ворон; какой-то мужик стоял у обочины, сняв шапку, молча провожал глазами колонну арестантов, крестился.

На грузовом причале также кипела жизнь. Слышны были крики мастеров, обильно приправленные матюгами; пахло водорослями и свежим лесом; сновали над рекой чайки, кричали истошно и противно. У берега болтались несколько лодок разных размеров. Около десятка таких же судёнышек лежало на берегу вверх дном; у дальнего края порта, где густые кусты ивы и лозы густо свисали над рекой, постепенно теснился стеной лес. Там, у кустов, горели костры, топилась смола, группка чумазых работников смолили борта и днища лодок.

Часть заключённых была направлена на погрузку строевого леса в телеги-роспуски, что караваном выстроились ещё на подходе к грузовому порту, остальные, в том числе Тит и Иван Наумович должны были стаскивать разбросанные и лежащие навалом лесины в строго отведённое место подальше от берега, складывать в аккуратные штабеля. Петра Сергеевича определили старшим над небольшой группой пожилых арестантов собирать по территории дровяного склада крупную щепу, сучья, пилить тонкие, кривые некондиционные брёвнышки на дрова, колоть их, складывать отдельно в поленицы. Для этой цели в углу двора стояло несколько козел для распила, колоды; выдали колуны, топоры и пилы.

Солнце уже давно взошло, нежарко светило, однако ещё грело, работа шла ни шатко, ни валко. Конвоиры переместились в тенёк, и уже оттуда сонно наблюдали за подопечными, изредка покрикивая на арестантов.

На перекурах Пётр Сергеевич не оставался со своей группой стариков, а шёл к Титу и Ивану Наумовичу. Вместе садились на брёвна у кромки берега, смотрели на бегущую воду, молчали, а то и переводили взгляды на ту сторону реки, тяжело вздыхали.

Вот и на этот перекур они собрались вместе, стояли у берега, о чём-то оживлённо говорили, размахивая руками. И вдруг Труханов схватил за грудки Тита Гулевича, а потом и с силой ударил в лицо. Тит отлетел назад, схватился за разбитый нос, вытер ладонью кровь. С мгновение смотрел на окровавленную руку, и тут же кинулся на обидчика. Какое-то время они возились, сцепившись, всё ближе и ближе смещаясь к воде, каждый норовил сбросить противника в Днепр.

Когда на дерущихся арестантов обратили внимание охранники, Тит с Петрей уже были у кромки причала, а потом оба рухнули в воду, не отпуская друг друга.

– Уто-о-опли! – заорал Иван Наумович Хурсанов, и, не раздумывая, бросился в реку вслед за товарищами.