Август Шеноа - Крестьянское восстание Страница 19

Парень открыл рот и с минуту глядел в удивлении на Губца, потом прищурился, кивнул головой и понесся к Запрешичу; Губец же простился со священником и пошел к дому своего кума Илии.

Медленно текли ночные часы; тихо разговаривали за столом Матия и Илия. Дети давно легли. Одна лучина уже догорела, и Ката, протирая сонные глаза, воткнула другую. Вдруг залаяла собака, крестьяне подняли головы, и сразу же кто-то постучался в окно. Ката отворила дверь, и в комнату вошел запыхавшийся Андро, весь в пыли, и со вздохом тяжело опустился на скамью, рукавом вытирая пот с лица.

– Говори! – закричал Матия, приподнимаясь из-за стола.

– Дайте вина! – прохрипел Андро, потянулся за кувшином и осушил его. – Слава богу, я здесь. Ну, слушайте! Дошел я до Иванца. Тут своротил с дороги и полез в гору. Пробирался через шиповник, кусты и колючки. Посмотрите, все руки в крови. Около часовни святого Мартина спустился в ущелье и потом поднялся на противоположный склон, как раз над загребской дорогой. Склон довольно крут, и лес густой. На другой стороне, на горе, стоял замок Сусед с освещенными окнами, похожий на страшного черного кота с горящими глазами. Внизу, в селе, горели костры, а около них копошились всадники. Было хорошо слышно, как они кричали и ругались и как бряцали оружием. Я влез на старый толстый граб и лег на брюхо меж веток, как кошка, подкарауливающая воробья. Вдруг в замке затрубила труба, а потом и на селе отозвалось с десяток труб. Всадники построились, сабли и копья засверкали в лунном свете. Ворота замка распахнулись, и показалась процессия. Впереди ехал здоровенный всадник в высокой шапке. Мне виден был только его черный силуэт на склоне горы. Это был Тахи, накажи его бог! За ним ехали другие вооруженные всадники, но были и пешие, без оружия; всадники гнали их перед собой на веревке. Это были наши парни, которых Тахи насильно забрал в солдаты! Ух! Горло пересохло! Дайте-ка еще вина.

– Пей и рассказывай дальше, – закричал Губец, уставившись на Андрию.

Подкрепившись и причмокнув языком, Андрия продолжал:

– Весь отряд во главе с Тахи направился по дороге в Загреб. Он уже был почти подо мной. Я просунул голову между веток граба и заорал во все горло: «Джюро Могаич, Яна тебя зовет!» И сейчас же из отряда отозвался печальный голос: «Яна, моя Яна», – и один из пеших упал.

– Ага! – И Губец ударил кулаком по столу. – Это Джюро, это мой Джюро!

– Не знаю, кто это был, – ответил Андро, – но я видел, как его подобрали и взвалили на коня. Раздалось два-три ружейных выстрела в мою сторону. Пуль, слава богу, я не почувствовал, только слышал эхо в горах. Отряд прошел мимо, и все смолкло. Тогда я спустился в село, и тут Филиппчич сказал мне, что в замке до шестидесяти ратников с ружьями и много пушек. Ну, а потом… вот я и пришел. Это, что ли, твоя месть, Губец?!

– Слышал, кум Илия? – воскликнул Губец, сжав кулаки на столе. – Это был мой Джюро, мой Джюро! Разбойники поволокли его, как собаку. А кровопийца Тахи сказал, что его нет в замке; таковы слава вельможи, такова господская правда!

Илия Грегорич спокойно проговорил:

– Не злись, кум Матия. Теперь мы наверное знаем, в чем дело и что надо предпринять.

– Да, – ответил Губец серьезно, – давайте действовать, благословясь. Ты, Андро, скажи Ивану Сабову, чтобы он завтра пришел ко мне в Стубицу. Ты, Илия, знаешь своих людей; обойди Запрешич, Ступник, Стеневец, Трговину; я буду действовать там, за горой, ты, Андро, пойдешь в Мокрицы и скажешь господину Степану, что через неделю будет полнолуние и что в полнолуние поднимутся кирки и мотыги.

Таковы были распоряжения Губца; Илия и Андро с ним согласились, кума же Ката, проводив Губца до сеней, пожелали ему покойной ночи.

Прошло восемь дней. Тахи, вероятно, уже в Венгрии. В краю все мирно, крестьяне нигде не выказывают непослушания, не ропщут. Жизнь течет своим чередом, все молчат, словно воды в рот набрали. «Собаки вдруг превратились в ягнят», – сказал в шутку Петар Бошняк суседскому кастеляну Петару Петричевичу.

Наступила ночь. На небе сияла полная луна. Село у замка Сусед, казалось, спало мертвым сном. Да и в замке все спали, кроме сторожа на башне и госпожи Елены. Жена Тахи сидела за большим столом в маленькой комнате, обитой голубым. На столе стоял светильник, и его слабое пламя дрожало в полумраке, причудливо играя на старинном портрете Доры Арландовой.

Госпожа Елена, в длинной белой рубахе, в большом чепце, бледная, сидела, подперев голову рукой. Ее черные глаза блуждали по искусно расписанной книге, лежавшей перед ней. Средь ночной тишины она читала вечернюю молитву. Вдруг грянула пушка. Госпожа Елена вздрогнула, изменилась в лице и вскочила. Второй выстрел, третий. На селе, у церкви св. Мартина, ударили в колокол. Елена задрожала; послышались крики и бряцание оружия. В испуге подбежала она к окну, распахнула его и вскрикнула.

Луна освещала страшную картину. Вся Суседская гора была усеяна копьями, косами, ружьями. Шум, крик и гам разносились в ночном воздухе. В комнату ворвался полуодетый Гавро.

– Мать, – закричал он в отчаянии, – мы пропали! Крестьяне идут на замок.

– Пусть идут, – воскликнула в гневе Елена, и глаза ее засверкали, – мы будем защищаться!

– Бесполезно, – ответил молодой человек, – они уже ломают топорами ворота и лезут на стены по лестницам.

– Пусть откроют огонь из пушки по этим собакам! – закричала Елена.

– Петричевич и Бошняк уж этим заняты. Но все напрасно. Ядра летят в толпу, десять человек падает, а новая сотня лезет.

Громче звонил колокол, громче орала толпа; теперь раздавались одни ружейные выстрелы; пушка слышалась лишь изредка. Вдруг раздался такой треск и грохот, что, казалось, небо дрогнуло. Ворота были сломаны, и обезумевшая толпа крестьян хлынула в замок. В комнату ворвался бледный, окровавленный Петричевич.

– Спасайтесь, уважаемая госпожа, бога ради, спасайтесь! – закричал он. – Крестьяне перебили наших ратников. Иван Гушич ведет мужиков. Петар Бошняк ранен, начальнику ратников Бартаковичу снесли голову косой, на башне развевается знамя Уршулы Хенинг. Спасайтесь!

– Нет, – дрожа от гнева, но гордо ответила Елена, – не пойду; пусть приходят! Ты, сын, и вы, Петричевич, оставайтесь здесь.

Бряцание оружия становилось все слабее, колокола умолкли, изредка слышались выстрелы, но всюду толпа ревела, как море. Она приближалась. Двери распахнулись, и в комнату влетел огромный воин с секирой. Он повернулся лицом к разъяренной толпе, пытавшейся ворваться вслед за ним. В бешенстве он стал размахивать вокруг себя секирой. Один, два, десять крестьян упала под его ударами, но вдруг раздался выстрел из пистолета, и верный ратник, обливаясь кровью, грохнулся к ногам Елены, которая в ужасе стала цепляться руками за стену.

– Смерть Тахи, смерть его жене! – гремело по коридорам замка, куда ворвались разъяренные крестьяне.

– Стойте! – раздался громкий голос. Крестьяне притихли. В комнату вошел разгоряченный господин Степко Грегорианец, без шапки и с окровавленной саблей в руках; за ним шла взволнованная госпожа Уршула. Ее бледно-голубые глаза блестели, лицо горело, губы были сжаты.

– Госпожа Елена Тахи, – начал запальчиво Степко, вытирая саблю о плащ, – мы привели в этот замок законную владелицу, Уршулу Хенинг. Ваше владычество кончилось.

– Да, гордая дочь Зринских, – закричала Уршула, – . мы раздавили голову проклятой змее. Отцовский замок опять принадлежит мне. Приветствую тебя, Дора Арландова, – обратилась она к портрету, – видишь теперь, что легенда лжет. А вы, люди добрые, – сказала она крестьянам, – берите все добро, мне ничего не надо из имущества этого злодея!

Елена стояла, словно окаменев, только глаза ее сверкали гневным огнем.

– Сударыня, – сказал Степко, – приехали законные владельцы, незаконным надо уезжать. Петричевич отвезет вас и ваших сыновей в полной безопасности в Загреб, так как и Стубица уже наша. В селе вас ждет экипаж.

Елена подняла голову и спокойно сказала:

– Госпожа Уршула! Грабительница! Этого я вам не забуду до гроба! Легенда о Доре не лжет. Запомните мои слова. Зуб за зуб, кровь за кровь, до последней капли!

Схватив сына за руку, Елена в сопровождении кастеляна покинула замок, в стенах которого крестьяне с криками делили имущество Тахи. И, когда низвергнутая госпожа была уже далеко от Суседа, до ее слуха все еще доносился в ночи крик:

– Смерть Тахи!

9

В Мокрицах сегодня большое веселье. Господин подбан празднует день своего рождения в кругу родных и друзей, хорватских вельмож и дворян. Тут и его неистовый сын Степко со своей женой – нежной черноглазой Мартой, и второй сын Бальтазар, хилый и вялый, и вторая жена подбана, Дора Мрнявич. Приехала и госпожа Хенинг из Суседа, где она проживала одна, в то время как ее незамужние дочери, красивая София и две девочки – Анастазия и Ката – ради большей безопасности в это неспокойное время жили у господина Степко Грегорианца в Мокрицах. Но есть и гости издалека: так, из Загорья приехали к празднику сестры Марты – кичливая и черствая Анка со своим мужем Михаилом Коньским из Конщины, богатая Кунигунда с мужем Мато Кереченом из Турништа. Есть и чужие: братья Михайло и Лука Секели из Ормуджа, Гашо Друшкович и Фране Вурнович – доджупаны славной загребской жупании, Мийо Вурнович – серьезный турополец, храбрый дворянин Томо Милич, Михайло – священник церкви св. Недели, отец Дидак – гвардиан самоборского монастыря, и много светских и духовных лиц. Но, как ни странно, одни хорваты. Отец Дидак, сидевший за обедом рядом с господином Коньским, немало этому дивился.