Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК Страница 19

Библиотека

Смирной был грамотен изрядно. Мало кто из его сверстников свободно читал по-гречески, умел записывать собственные мысли по-славянски, разбирал латинские словосочетания. Дома его обучили родной речи. Сиротство погрузило Федора в монастырский мир, и здесь тоже было, у кого учиться. Многомесячные труды над славянскими текстами, их греческими оригиналами и переводами с латыни, сделали свое дело: Федор Смирной в 18 лет имел высшее по тем временам образование.

Безгласную епитимью Федор стал отбывать в келье игумена Саввы. Здесь, в небольшом сундучке хранилась монастырская библиотека – с дюжину служебных книг. Федор и раньше трудился у сундучка – переписывал молитвы на отдельные листы для отдаленных приходов. Теперь он жестами показал Савве, что хочет поработать с книгами. Савва поспешно согласился, и старался держаться подальше от собственного жилья. Весь день бродил по монастырю, придирался к работникам, присматривал за службой.

Неудобства закончились неожиданно. Федор промолчал только двое суток, когда в среду пришел человек от царского духовника и велел ему собираться. Монастырские охнуть не успели, а Смирной уже шагал за кремлевским монахом под полуденным солнцем. Все было как позавчера. Жара, горячая пыль, пустые улицы. В одном месте у обочины дороги Федор заметил отпечатки босых ног и круглые дырочки в рыжей пыли. «Савва! – усмехнулся Федор, — за два дня не затоптали!».

Сильвестр принял Смирного просто и ласково, сказал, что наслышан о его учености, объявил, что принимает в службу при Благовещенской церкви. «Для книжных дел».

Федора поселили в келье Богоявленского монастыря на Кремлевском дворе. Здесь было не лучше и не хуже, чем в каморке гридницы. Сосновый топчан, солома, слюдяное оконце, дверь без замка. И придется снова рясу носить.

Федор лежал на топчане, Истома свернулся калачиком у него на животе. Оба погрузились в размышления и чувства.

Соединение разума и чувств необходимо русскому человеку. И если бы только человеку! Здесь оно неизбежно даже у кота, у любой мыслящей твари! А значит, не в разуме дело, не в устройстве головной сферы отдельного существа, а в месте его бытия! Земля у нас такова, что не позволяет возводить холодные расчеты в категорический императив. Тужится русский мозг разрешить загадки вины и невинности, постичь правила действия и меру бездействия, а ничего не выходит! Тогда он откладывает логику на завтра и дает волю чувствам.

Выпивается волшебное зелье, дымятся костры великих и малых походов, сжигаются тайные травы, воздух наполняется пронзительным ароматом, недра земли источают силу, небо очищается от мглистой влаги, и наши звезды – самые яркие в мире! – бьют стальными иглами в сердце и мозг разгоряченного философа. Рождаются немыслимые ощущения, тонкие струны натягиваются во всех членах пораженного существа. Звучит сложная музыка, неподвластная рукотворному инструменту. Бесполезные расчеты растворяются в ней, но не пропадают, а сливаются с чувствами и рождают великую земную истину, которая торжествует только здесь, в нашей стране!

«Кто оспорит это? Кто посмеет сказать, что его искусственные построения сложнее и богаче наших чувственных схем? И кто, кроме нас, счастливых обитателей заповедной земли, дерзнет утверждать, что и его знания и вера, его логика и чувства, его сила и блаженное расслабление столь же гармонично и плодотворно соединяются в повседневном звучании? Никто! Зуб даю!».

Так думал на лежанке юный Федор Смирной, так думал и молодой кот Истома, в иночестве Илларион. Только иллюстрации к думам у них были разные.

Коту логическая ипостась представлялась топологией мышиных нор и подпольных ходов, а чувственная сторона – мощной мартовской песнью на сретенских задворках. Логика Федора выглядела страшнее: ее наполняли придворные интриги, пытки, казни, массовые убийства во время мятежей, разрозненные интересы придворных группировок. Зато чувства молодого человека были похожи на чувства молодого кота: в них тоже звучала музыка, придворные девки шуршали платьями и по-кошачьи изгибались в соблазнительных стойках. Так что, чувства страдальцев были аналогичными, и это вполне доказывало их русское, местное происхождение.

Чтобы прекратить самоистязание, Истома преодолел мысли о кошках и задумался о новом распорядке: будут ли по-прежнему допускать в мирскую поварню «воцерковленного» кота?

Федор тоже заставил себя переключиться на служебный предмет и занялся новым начальником.

Ему был симпатичен Сильвестр, хотя судить с наскока не приходилось, — поп не так прост. В монастыре знаменитый «Домострой» Сильвестра воспитанники списывали по очереди, читали и пересказывали в отрывках. Иногда казалось, что автор – окоченевший, каменный старец, фанатик и ортодокс, а то выходило, что — развеселый погонщик свадебного поезда, привязавший диких жеребцов под спальню молодых.

Решил Федор посмотреть Сильвестру в глаза, и вспомнил одну монастырскую задачу. Задача эта когда-то очень испугала игумена Савву. Теперь он приподнес ее Сильвестру, и был бы это смертельный риск, если б не царь Иван за спиной – двумя этажами выше и пятью палатами севернее по дворцовому коридору.

Вот какая это была задачка. Федя излагал ее спокойно, с простоватой улыбкой, но почтительно. С уважением к предмету и слушателю, с осторожностью в интонациях.

— Известно, что первый день Творения Божьего Мира – 1 сентября. В этот день мы встречаем новый год, — Федор в первый раз поднял глаза: не обиделся ли ученый на пустяковый тезис? Нет. Слушает спокойно, внимательно, с потупленным взором. Федор продолжил.

— И был этот день воскресенье, ибо в день Седьмой — субботу велел Создатель отдыхать. Евреи поныне строго придерживаются этого правила.

Федор снова глянул на протопопа: не лучше ли было сказать «жиды»? Нет, ничего, слегка улыбнулся и только.

— С тех пор минуло два миллиона пятьсот восемьдесят одна тысяча пятьсот двадцать восемь дней..., — глаза Сильвестра открылись полностью, и Федор закончил мысль: — считая, что сегодняшний день тоже кончился. Всего прошло 7067 лет и 172 дня.

Федор глянул особенно внимательно: Сильвестру могли не понравиться упражнения с цифрами. Нет, молчит, но смотрит чуть живее. Не перебивает, не спрашивает, откуда цифирь.

— Прошло 368 тысяч 789 полных недель и пять дней. Пятый день, считая с воскресенья – четверг.

Сильвестр спокойно кивнул и глянул в окно. Там в огне заката действительно догорал четверг.

— Значит, нить дней непрерывна и неизменна с Сотворения Мира...

— А ты сомневался! – не вопросительно и чуть насмешливо произнес Сильвестр.

— Нет. Меня другое беспокоит. Спаситель родился на рассвете 25 декабря 5509 года...

— Рождество Спасителя более всего беспокоит князя тьмы, а ты, вроде, из жильцов московских, княжества не имеешь?...

От первой части фразы дохнуло костром. Вторая часть – снова с улыбкой – сбила огонь, и только легкий дымок взлетел к потолку. Федор продолжал без дрожи в голосе.

— 25 декабря 5509 года от Сотворения Мира была суббота.

— Хорошо, — совсем разулыбался Сильвестр, — можно было отдыхать на законном основании.

Тут тоже вольностью попахивало. Федор воздержался от улыбки.

— Меня смущает ежегодная разница срока жизни Христа — от Рождества до Смерти и Воскресения. Хорошо бы Светлое Воскресение раз и навсегда соединить с единым календарным днем. Ведь это же был какой-то день? А евреи пусть свою Пасху празднуют, когда вздумается.

— И неправильно, что не каждое Рождество выпадает на субботу. Смерть – всегда по пятницам, Воскресение – всегда по воскресеньям. Рождение – в разные дни недели.

— А ты как думаешь, почему?

— Не знаю, отец Сильвестр. Смущает меня мысль, что язычник Цезарь и скаредные мучители Христа навязали нам неверный календарь! Богоугоднее было бы составить календарь православный, понедельный...

— Это как?

— Чтоб Рождество было первым днем нового года и всегда — субботой! Тогда у каждого смертного день рождения всегда будет выпадать на одинаковый день недели, и можно быдет знать, к какому дню Творения он принадлежит...

— К какому? – не понял Сильвестр.

— Ко дню сотворения света, или земли, или воды, или травы, или скотов...

— Или человека? Так у тебя, сын мой, только одна седьмая людей людьми считаться сможет. А кто в субботу рожден, как Христос, — он кто? Бездельник?

Федя состроил открытый рот, выпученные глаза, стал мелко креститься. Короче, беседа зашла слишком далеко, пора было изображать дурака.

— Ты нигде этого не болтай. Сейчас в Риме, в Европе тоже о календаре спорят. Злые люди могут подумать, нет ли у тебя ссылки с католиками. Будь другие времена, я попросил бы тебя составить понедельный календарь для пробы. А сейчас нельзя.