Владимир Москалев - Екатерина Медичи Страница 19

— О, ваше величество, — пылко воскликнул Огюст дю Барта, — припадая к руке королевы.

Жанна удивленно подняла брови:

— Хотите служить у меня? — спросила его Жанна. — Что вы скажете, например, о месте телохранителя при особе принца Наваррского?

— Прекрасно, матушка! — вскричал будущий король. — С этого дня я начну обзаводиться своей личной гвардией, и первым из моих будущих боевых друзей и соратников будет господин дю Барта. Что вы скажете на это, мсье?

— Скажу, что буду счастлив, сир, участвовать с вами во всех ваших походах…

— На том мы и порешим, — заключил Генрих Наваррский. — А господин Д'Эскар найдет себе нового адъютанта.

Дю Барта, поклонившись всем сразу, вышел, довольный своим новым назначением, и Жанна Д'Альбре стала рассказывать о том, как она оказалась здесь.

— Положение не из веселых, господа, — произнесла Жанна. — Католики активизировались, и теперь, разбившись на отряды, рыщут по дорогам Франции в поисках инаковерцев.

Конде кивнул и добавил:

— А ваша добрая приятельница Екатерина даже объявила награды за головы гугенотских вождей.

— Со мной она обошлась проще: она приглашала меня ко двору. Причем делала это так настойчиво, что это стало казаться мне подозрительным.

— Вы, разумеется, догадались, что это всего лишь ловкий ход с ее стороны?

— Я долго сомневалась и тянула время, но потом поняла, что она старается заманить меня к себе, и когда я, как муха, запутаюсь в ее паутине, она уже не выпустит меня, ибо я окажусь сильным козырем в ее игре. Кроме того, мне донесли, что Монлюк со своим войском совершает обходной маневр вокруг Гаскони. Стало ясно, что он намеревается захватить меня с Генрихом в плен и силой увезти ко двору. Единственным, что оставалось — немедленно бежать из Нерака на север, в Ла Рошель. Я могла бы укрыться в горах Наварры, но, отрезанная от всего мира, я не принесла бы никакой пользы нашему делу и походила бы на узника, живущего в королевской тюрьме на правах короля, не смеющего сделать из нее ни шагу. Верно, Анри? — и она повернулась к сыну. Принц поцеловал матери руку и ответил:

— Мы стали бы походить на медведя, обложенного со всех сторон охотниками в своей берлоге. И вроде жив и невредим — и выбраться нельзя.

Жанна продолжала рассказывать, как она пробиралась по дорогам Гаскони и Сентонжа, лавируя между отрядами католиков, будто между Симплегадами, и как ей помог в этом сенешаль Гиени, увеличив ее войско.

Тем временем оба юных принца переглянулись и отошли в сторону, где стоял столик с книгами.

— Мне кажется, нам с тобой есть о чем поболтать, Генрих, — вполголоса проговорил принц Наваррский.

— Совершенно верно, и эта минута настала, ваше величество, — ответил Генрих Конде.

— Величество? — переспросил принц. — Полно, брат, ведь мы по-прежнему добрые, старые друзья.

— Да, но ты — король.

— Пока жива моя мать, она — королева Наварры, я же только принц.

— Ты — король с тех пор, как умер твой отец. Разве Карл IX не король своей страны при живой матери — королеве?

— Тот не монарх, который позволяет своим подданным убивать друг друга только потому, что они по-разному молятся одному Богу.

— Это другой вопрос, и в твоих словах есть правда, но хотел бы я знать, Анри, что делал бы ты на месте Карла?

— Прежде всего, заточил бы мадам Екатерину в крепость.

— Собственную мать? — Конде усмехнулся.

— Я ведь не сказал, что отправил бы ее на плаху.

— Ну а потом?

— Потом таким же образом расправился бы с Гизами и в первую очередь — с кардиналом.

— Все?

— Нет. После этого я издал бы эдикт о свободе вероисповедания для гугенотов всей Франции и объявил бы протестантскую религию легальной наряду с католической.

— Сразу видно, если тебе и довелось бывать при дворе Екатерины Медичи, то на военных советах ты не присутствовал.

— Разве я сказал что-нибудь не так, кузен?

— В твоих трех ответах — три грубейшие ошибки.

— Вот как? — изумился Генрих. — Что ж, любопытно послушать, что думаешь об этом ты.

— Прежде всего, следует твердо усвоить одну простую истину: государством правит мадам Екатерина, без нее Карл — ничто, как цветок, сорванный с куста, на котором рос. К тому же она всегда была сторонницей мирных соглашений, и только наш мрачный южный сосед вместе с Гизами да римской церковью заставляет королеву-мать быть непримиримой с нами.

— Полно, кузен, уж не сочувствуешь ли ты дочери герцогов Медичи?

— Напротив, — горько усмехнувшись, ответил Конде, — мне ее жаль, ведь она лишена всякой свободы и всецело зависит от своих аристократов, которые и поддерживают ее в этой войне, да от Церкви, субсидирующей ее военные операции. Мы, в отличие от Екатерины, не зависим ни от кого. Наша партия свободна.

— Достаточно вспомнить о королеве Елизавете, — горячо поддержал брата Генрих, — и ее отходе от католицизма. Теперь Англия — протестантская страна, и все притязания правнучки Генриха VII на английский престол обречены на провал. Шотландские кальвинисты подняли восстание против Марии, и теперь она вынуждена искать спасения у своей соперницы.

— И нашла его, заметь, — продолжил Конде, — к большой радости мадам Екатерины, которой Елизавета пишет о том, что не даст в обиду протестантам ее невестку. Однако мы-то, брат, знаем больше об этом, нежели флорентийка. Королева Елизавета заключила свою соперницу в замок Лохливен, и той теперь уже не выбраться оттуда, если только в другую тюрьму. Королева не простит ей посягательства на свой трон и не отдаст его, хоть и говорят, что Мария имеет более законное право на царствование.

— Ну а что же, во-вторых? — спросил Генрих, желая выяснить вопрос с Гизами.

— Очень просто, — ответил Конде. — Мадам Екатерина пользуется Гизами как противовесом в борьбе с протестантами. Но вот посмотришь, как только лотарингские герцоги начнут брать верх, она станет заигрывать с нами, потом искать замирения и, наконец, призовет нас ко двору. Но, едва наша партия усилится, она снова приблизит Гизов. Кстати, они — это весомая часть ее армии, без которой не может существовать государство.

— Думается мне, — заметил Генрих, — что здесь все происходит как раз наоборот. Вспомни, как адмирал с твоим отцом едва не осадили Париж, и чем это кончилось? Миром в Лонжюмо. А потом, едва рейтары Казимира ушли из Франции, католики снова нарушили договор.

— Согласен, — кивнул Конде, — похоже, она и сама запуталась в этом вопросе.

— Ничуть. Эта хитрая лиса знает, что делает. Уверена, что все беды в ее государстве — от Реформации, а потому она будет бороться с нами до победного конца. Убежден, она что-то замышляет против нас, и очень скоро мы все убедимся в этом. Что же касается эдикта. Пойти на это — значит рассориться с Испанией и Римом, а сие идет вразрез с ее политикой. Но вот что я тебе скажу, кузен: когда я стану королем Франции, я такой эдикт издам и пойду войной на Габсбургов, ежели они станут мне перечить.

Конде удивленно, с некоторой долей недоверия и с оттенком насмешки на губах посмотрел на Генриха Наваррского:

— Неужто ты и в самом деле надеешься стать французским королем?

— Да, так сказала мне моя мать, и я верю ей.

— Но для этого надо стащить с трона Валуа! У нее ведь еще двое сыновей.

— Божье провидение не замедлит вмешаться в историю Франции, и коль мне это предначертано судьбой, то это сбудется. В Нераке я встретил цыганку, она сказала мне то же, что и моя мать: я буду королем.

Конде рассмеялся и похлопал брата по плечу:

— Ну вот, а ты еще удивлялся, когда я назвал тебя «вашим величеством». Выходит, я был прав?

— Брат мой, как только я сяду на трон, ты станешь моим первым министром.

— А вторым?

— Вторым будет адмирал, а твой отец — главнокомандующим.

— Браво, Наварра, но куда ты денешь принцессу Марго, ведь она тоже Валуа?

— Сплавлю ее в лучшем случае какому-нибудь государю, испытывающему потребность в непрерывных любовных утехах.

— А в худшем?

— В худшем случае женюсь на ней сам. Ох и чудная же будет невестка у моей матери! Кажется, весь двор уже повидал ее розовые ножки, но их еще не видели в Наварре. Я предоставлю своим гугенотам такую возможность.

— Помнится, ты восторженно отзывался о них во время путешествия по Франции, — улыбаясь, заметил Конде.

— Еще бы, кузен, ведь она каждый раз оголяла их до самого предела, когда об этом заходил разговор, и ей не терпелось похвалиться перед нами своими природными совершенствами. Ах, Конде, клянусь тебе, эти две березки будут моими, как только я вновь увижу ее.

— Да, но ты уже не будешь первым, Генрих.

— Догадываюсь. Но каким же: вторым, третьим?

— Боюсь, мой король, ты не войдешь даже в первую десятку.