Александр Торопцев - Бросок на Альбион Страница 19

– Где здесь самый бедный и убогий монастырь? – спросил он своего спасителя.

– Здесь неподалеку есть монастырь Ле Бек, – сказал крестьянин неожиданно быстро и спокойно, будто ждал этого вопроса, дождался, давно подготовив ответ.

Ланфранк удивился, посмотрел на него.

– За опушкой повернешь направо, будет овраг, ручей, тропа пойдет вдоль балки к воротам монастыря. Он очень бедный, таких не бывает, – пояснил спутник.

За опушкой они расстались. Ланфранк пошел своей дорогой, пришел в Ле Бек. Монастырь был действительно очень бедный: грубо сколоченная, но прочная ограда из горбыля, за оградой деревянная церковь и хозяйственные постройки.

Основателем этого монастыря был Херлуин, человек, который мог бы стать героем самого доброго и лиричного романа о смелых и великодушных людях, о сильных личностях, не желающих идти на поводу у обстоятельств, и даже – у природы человеческой. Около двадцати лет Херлуин служил графу Жильберу, одному из родственников дюка Нормандии Роберта Дьявола. Не раз приходилось ему участвовать в дьявольских операциях Жильбера и Роберта; из года в год копилась злость на самого себя и обида: сильный человек, он никак не мог сбросить с себя рыцарские доспехи, угомонить в себе зверя. Пока был молод Херлуин, сомнения не так сильно мучили его. Роберт Дьявол вел частые войны, граф Жильбер никогда не отказывал родственнику в помощи. Херлуин, отважный и лихой в бою, отличался удивительной везучестью: редко-редко воинам врага удавалось ранить его. Он дрался во всех сражениях, боях и стычках, поражал врагов и друзей ловкостью, чувством боя, чувством крови: своей крови и крови противника. За это его ценили Жильбер и Роберт, за это прощали они ему некоторые вольности в разговорах, в поведении. Но время шло. Все временное уходило в вечность, все вечное оставалось, продолжало отсчитывать время.

Однажды ранним утром 1031 года Роберт Дьявол совершил дерзкий налет на слабоукрепленный городок в Бретани. Жители и воины, застигнутые врасплох, сопротивлялись недолго. У кого были кони, те спаслись от жестокого врага. Коней в городе было мало. Налетчики врывались в богатые дома, жадной рукой хватали все ценное, спешили. Ценного в городе было мало. Нормандцы стали брать в плен детей, девушек. Ошеломленные бретонцы кинулись спасать главное свое богатство, но налетчики пустили в дело огонь, и – еще утренний туман не рассеялся, не очистил овраги и лощины – ускакали по лесным дорогам прочь. В городе пламя трещало, плакали люди, спасали остатки добра от гнева огня.

Поздним вечером отряд Жильбера прибыл в замок графа. Начался пир. Эти пиры Херлуин ненавидел. Смелый в бою, порою жестокий в битве, но честный. То – бой. Звон металла и хруст костей, кровь животных и кровь людей, безумие, радостная дрожь – блаженство силы, блаженство сильных. Херлуин любил сражения. Ему нравилось это блаженство силы. Но пиры он ненавидел. Здесь царила ложь. Здесь наглость и ложь делали слабых сильными, трусов храбрыми. Херлуин пил вино, хватал крепкой рукой мягкие тела девушек, подносивших ему еду, прижимал к себе, ловил их взгляды, ощущал изнутри исходящую радость жизни, забывал о пире, о пирующих, даже о собственной ненависти.

Было время, когда он не замечал собственной ненависти, умел гасить ее. Жизнь брала свое, молодость свое брала. Под одобрительный гогот друзей уводил, а то и уносил он какую-нибудь красотку в стог.

В тот вечер к нему подошла кареглазая толстушка. Он поднялся, пошел за конюшню в небольшой стожок. Лег. Взглянул на рой звезд. Жить захотел, Услышал шорох шагов, шелест сена, шум упавшего на спину тела. Не удивился. Удивился он чуть позже. Она удивила его.

В ней почувствовал Херлуин слишком много того, что мучило его душу с каждым днем все сильнее. В движениях, в нервном неровном дыхании, в ярости нарастающих ласк, в сдавленных стонах, так истово рвущихся на свободу, в крике, последнем усталом вздохе малоопытной в таких делах толстушки рыцарь почувствовал и робость невинной души, поставленной судьбой на грань жизни и смерти, и страстное желание жить, быть счастливой, и хрупкое недоверие ко всему, что люди привыкли называть счастьем, и столь же хрупкое недоверие к своему пониманию счастья, и силу, и слабость, и что-то еще, чему Херлуин не мог дать название…

Он лениво – увальнем – перевернулся на спину, глазами в звезды. Они дышали шумно. Дышала рядом толстушка молодая, отдышалась ровно настолько, чтобы набраться сил и зареветь. Ревела она негромко. Так рокочет дальний гром. Так тревожит дальний гром, когда грозу не ждешь, когда гроза не нужна.

– Ты что? – спросил Херлуин.

– Я… домой хочу. К отцу, матери. К брату. Зачем вы это сделали?

– Они пришлют выкуп, – равнодушно сказал Херлуин. – И ты уйдешь домой.

– Отец потерял ногу. У нас нет денег. Зачем вы делаете зло?

– Зло сделал граф бретонской марки дюку Роберту. Мы отомстили ему.

– Я хочу домой. Я боюсь.

– Зачем ты пришла сюда? Я тебя не звал. Иди.

– Я не хочу туда, – толстушка удивляла своей наивностью, своей глупостью, будто говорила она с отцом, слабым на характер.

Херлуин не хотел, чтобы она с ревом вышла из-за конюшни, хотя никто бы его за это не обвинил. Скорее наоборот. Одобрительный хохот встретил бы заплаканную…

Все было слишком обычно. Необычной была лишь толстушка, лежавшая на сене. Сама пришла, сама легла и ревет. Рыдает, пищит о своем:

– Я домой хочу.

– Ты знаешь, что хочешь, – буркнул Херлуин. – Я – не знаю.

Это признание удивило рыцаря, но на ревущую оно не подействовало.

– Я хочу к отцу, матери! – всхлипнула она. – Гы-гы-гы.

Толчки ее тела волнами уходили в сено, возвращались оттуда, били в спину Херлуина. Она, видно, перед этим хорошо выспалась, отдохнула, набралась сил. Херлуин несколько суток спал плохо. То они пировали с Жильбером и Робертом, то думы мучили его, не давали отдохнуть, расслабиться. Спать ему хотелось.

Толстушка не давала ему спать. Она ревела и пищала до рассвета, ворочалась, толкала его в бок. Он не спал. Слушал ее упрямый, монотонный писк, думал о своем, путанном, перед рассветом повернулся от звезд, положив левую руку на мягкую, неизмятую еще грудь ее, почувствовал слабость, надежду, готовность отдать все (так уж много имела она?), стремительное желание поскорее расплатиться этим всем своим, столь крохотным богатством за бесценный дар – за свободу, услышал толчки ее рыданий (она вдруг поняла, что не нужны ему ее сокровища и заревела), услышал жалкие слова: «Я домой хочу!» и… остервенел, набросился на нее. Она перестала реветь, покорилась его страсти, рассвирепела под шум повлажневшего сена и опадавших звезд.

Он дал ей второго своего коня, выехал с ней из замка. Стражники его хорошо знали. Ворота открыли, закрыли, громко зевая и тихо завидуя рыцарю. Она сидела на коне хорошо. Но еще не догадывалась, чем кончится это ее приключение, и подрагивала – может быть, от холода.

Пищать уже не пищала, молчала.

По лысому склону кони не спеша взошли на высокий холм, поросший кустарником, остановились, будто их, коней, удивила красота земная, а не Херлуина и его спутницу, все еще неспокойную. Внизу, растекаясь от холма зелеными волнами, лежало море леса, в центре которого застыла в таинственной неподвижности большая поляна, тоже зеленая, но словно бы посыпанная тончайшим пеплом солнца. А, может быть, то был не лес, а небо, зеленое, упавшее с неземной высоты вместе с солнцем и впитавшее в себя утреннюю свежесть земли, нежный цвет только что родившегося дня. А, может быть, и дух ее, и все ее тайны. Херлуин никогда не думал о красоте мира, о его тайнах. Сколько раз взлетал он по этому лысому склону на вершину холма, сколько раз отряд Жильбера по пути к замку дюка Роберта Дьявола проносился с тупым звоном копыт по лесной поляне! Поляна как поляна. Их в местных лесах много. И лысых холмов, и утреннего солнца…

Он хотел сказать: «Дальше скачи одна. Там твой дом». Но промолчал, направил коня вниз – к поляне, похожей с высоты холма на солнце, упавшее с неба, орошенное зеленью утреннее солнце. На поляне он сказал эти слова:

– Там твой дом. Коня не загони, хороший конь.

– Ты вернешься за ним? – она уже совсем согрелась, не дрожала больше.

– Прощай!

Он развернул своего скакуна, тот пролетел по дороге несколько метров, остановился.

– Прощай! – крикнула толстушка, и конь ее медленно, словно бы не желая расставаться с хозяином, поплелся прочь.

Херлуин смотрел в спину толстушки, в разбросанные по плечам ее волосы, цвета лежалого сена, затем перевел взгляд на некрасивый сук ели, на холку своего коня, задумался.

Долго думал он. Вдруг услышал детский визг по ту сторону большой поляны, дернулся было на помощь, но вовремя понял, что так визжат только счастливые существа – так визжат дети в теплой реке, близ его вотчины в долине реки Риель неподалеку от Бретонского леса. Так от страха не визжат. Херлуин почему-то пожалел своего второго коня, и легким галопом погнал скакуна в замок графа Жильбера.