Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 19

Ночь прошла без происшествий. Несмотря на тряску тарантаса, Надя на несколько часов забылась сном. Приподнятый верх повозки пропускал ту малость воздуха, которой так жаждали легкие, задыхавшиеся в нестерпимо душной атмосфере.

Михаил Строгов бодрствовал всю ночь, не доверяя ямщикам, которые на своем облучке слишком охотно поддаются дреме, и ни на станциях, ни в дороге не было потеряно ни часу.

На следующий день, 20 июля, около восьми часов утра на востоке показались первые контуры Уральских гор. Однако эта важная горная цепь, отделяющая Европейскую Россию от Сибири, была еще слишком далеко, чтобы можно было надеяться достичь ее до конца дня. Тем самым переход через горы предстоял на следующую ночь.

Весь этот день небо покрывали облака и переносить жару было легче, хотя погода с очевидностью предвещала грозу.

Возможно, ввиду этих примет благоразумнее было бы не ехать в горы глядя на ночь, как и поступил бы Михаил Строгов, если бы ему позволялось ждать; но когда на последней станции ямщик обратил его внимание на раскаты грома, прокатившиеся по ущельям горного массива, Михаил только спросил:

— Телега все еще впереди?

— Да.

— На сколько она опережает нас теперь?

— Примерно на час.

— Тогда — вперед, и если завтра утром мы будем в Екатеринбурге, тройные чаевые за мной!

Глава 10

БУРЯ В ГОРАХ УРАЛА

Уральские горы протянулись меж Европой и Азией почти на три тысячи верст (3200 километров) [57]. Называть ли их Уралом — именем татарского происхождения, или Поясом, — согласно русскому обозначению, названия эти одинаково точные, поскольку на том и другом языках обозначают «пояс» [58]. Рожденные на побережье Ледовитого океана, оба эти слова кончают свою жизнь на берегах Каспия.

Такова была граница, которую Михаилу Строгову предстояло пересечь, чтобы попасть из России в Сибирь; и, выбрав дорогу из Перми на Екатеринбург, расположенный на восточном склоне Уральских гор, он, как уже сказано, поступил очень мудро. Этот путь самый легкий и самый надежный, недаром как раз через него и осуществляется торговая связь с Центральной Азией.

Не произойди каких-либо осложнений, для переезда через горы хватило бы ночи. К несчастью, первые погромыхивания однозначно предвещали бурю, которая при переломном состоянии атмосферы грозила бедой. Электрическое напряжение достигло того уровня, когда разрядка не могла не обернуться мощным взрывом.

Михаил Строгов все время следил, чтобы его юной спутнице было как можно удобнее. Верх кузова, который легко могло сорвать порывом ветра, был для прочности сверху и сзади перетянут крест-накрест веревками. В упряжь продели двойные постромки и, из пущей предосторожности, забили соломой глушители у ступиц — как для упрочения колес, так и для смягчения толчков, которых в темную ночь никак не избежать. Наконец, передок и зад тарантаса, оси которых прикреплялись к кузову порознь, были соединены друг с другом деревянной перекладиной, крепившейся посредством гаек и болтов. Эта перекладина заменяла изогнутую поперечину, которая в каретах, подвешенных на гнутых трубках, скрепляет меж собой обе оси.

Надя вновь заняла свое место в глубине кузова, Михаил Строгов сел рядом. Перед опущенным верхом висели две кожаных занавеси, которые должны были хоть как-то укрыть путников от дождя и порывов ветра.

Два больших фонаря, прикрепленные слева от сидения кучера, отбрасывали косой тусклый свет, слишком слабый, чтоб освещать дорогу. Но они предупреждали о самом экипаже и могли если не рассеять тьму, то, по крайней мере, помешать наезду встречного транспорта.

В общем, все меры предосторожности были приняты, и в предвидении грозной ночи это было очень кстати.

— Мы готовы, Надя, — сказал Михаил Строгов.

— Тогда поехали, — ответила девушка.

Ямщик получил приказ трогать, и тарантас начал подъем по первым отрогам Урала.

Было восемь часов; солнце клонилось к горизонту. Однако стало уже очень темно, хотя обычно сумерки в этих широтах продолжаются долго. Тяжелые пласты испарений, словно навалившиеся на небосвод, замерли в ожидании ветра. Однако если в горизонтальном направлении они оставались недвижными, то от зенита к надиру дело обстояло наоборот: расстояние, отделявшее их от земли, заметно сокращалось. Некоторые из этих пластов испускали особого рода фосфоресцирующее свечение и на глазах стягивались в шестидесяти-, восьмидесятиградусные дуги. Захваченные ими зоны, похоже, понемногу сближались с землей, сжимали свою сеть — вот-вот задушат в своих объятиях гору — словно некий верховой ураган гнал их сверху вниз. К тому же и сама дорога шла вверх, навстречу этим набухшим тучам, очень плотным и почти достигшим степени конденсации. Еще немного — и дорога слилась бы с ними, а если бы в тот же момент тучи не разразились дождем, туман сгустился бы, и тарантас уже не мог бы продвигаться вперед, не рискуя сорваться в бездну.

Однако Уральский хребет не слишком высок. Высота самых значительных вершин не превосходит пяти тысяч футов [59]. Эти вершины не знают вечных снегов, а те снежные шапки, что нахлобучивает на них сибирская зима, полностью растапливает летнее солнце. Травы и деревья растут здесь в полный рост. Как работа в железных и медных рудниках, так и разработка залежей драгоценных камней требует рабочих рук. Поэтому здесь часто встречаются поселки, называемые «заводами», и дорога, проложенная через громадные ущелья, вполне доступна для почтовых экипажей. Но то, что легко и просто в хорошую погоду и при ярком свете, оборачивается для человека трудностями и опасностями, когда идет суровая борьба стихий.

Михаил Строгов, успевший все это испытать, знал, что такое буря в горах, и, по-видимому, справедливо считал это атмосферное явление столь же опасным, как и те страшные метели, что с необыкновенной яростью бушуют здесь зимой.

Поначалу дождя еще не было. Михаил Строгов, приподняв кожаные занавеси, защищавшие салон тарантаса, глядел перед собой, не забывая посматривать и по сторонам дороги, где от мерцающего света фонарей возникали какие-то причудливые контуры.

Надя, сложив руки на груди, тоже следила за происходящим, но оставалась неподвижной, в то время как ее спутник, наполовину высунувшись из кузова, следил за небом и землей сразу.

В атмосфере наступило полное затишье, но затишье, таившее в себе угрозу. Пока еще ни одна молекула воздуха не сдвинулась с места. Казалось, что полузадохшаяся природа уже не дышала, а ее легкие — эти угрюмые густые облака, — вдруг атрофировавшись ни с того ни с сего, перестали выполнять свое назначение. Тишина была бы полной, если бы не скрип колес тарантаса, давивших дорожный гравий, не стоны колесных ступиц и половиц экипажа, не шумное всхрапывание лошадей, которым не хватало дыхания, и не клацание их подкованных копыт по камням, сыпавшим искрами от ударов.

Между тем дорога была совершенно пустынна. В эту грозную ночь меж узких уральских ущелий тарантасу не встретился ни один пешеход, ни всадник, ни другой экипаж. Ни костра угольщика в лесу, ни шахтерского лагеря в раскрытых карьерах, ни затерявшейся в лесной поросли хижины. Чтобы в этих условиях начать переправу через хребет, нужны были веские причины, которые не оставляли бы места для колебаний или отсрочек. Михаил Строгов не колебался. Для него это было исключено; но как тогда, так и теперь его чрезвычайно занимало: кто же были те путники, чья телега шла впереди их тарантаса, и какие высшие соображения заставляли их забыть об осторожности?

Какое-то время Михаил Строгов оставался наблюдателем. К одиннадцати часам небо начало озаряться вспышками, которые затем уже не прекращались. В их мгновенном блеске то появлялись, то исчезали силуэты высоких сосен, группами — там и сям — стоявших вдоль дороги. Потом, когда тарантас оказывался у самого края дороги, внизу под вспышками туч вдруг высвечивались глубокие бездны. Временами более гулкое тарахтенье повозки означало, что она проезжала мост из плохо отесанных бревен, набросанных поверх какой-то расщелины, — из-под него-то, казалось, и слышались раскаты грома. Да и все окружающее пространство заполнилось вскоре однообразным гулом, который становился тем мощнее, чем дальше они забирались в поднебесную высь. К этим разнообразным шумам примешивались крики и междометия ямщика, то похвальные, то бранные, адресованные бедным животным, уставшим более от тяжкой атмосферы, чем от крутизны дороги. Колокольца под дугой уже не прибавляли им бодрости, и порой у них подгибались ноги.

— К какому часу мы доберемся до вершины перевала? — спросил у ямщика Михаил Строгов.

— К часу ночи… если доберемся! — ответил тот, качая головой.

— А скажи, дружище, это ведь у тебя не первая буря в горах, а?