Джесси Бёртон - Миниатюрист Страница 2

– Берт, вот дурило, – говорит кто-то. – Ты ж слепой.

Насмешки сыплются со всех сторон, но он уверен, что они это не со зла.

– Я ее ощупал. Она была холодная, как луна.

– Ангел, что ли? – простодушно удивляется один из младших.

– Не рано ли ты, Берт, стал напиваться, – зубоскалит другой. – Тебе только восемь стукнуло.

Они хохочут, а он, закусив губу, лезет в карман за вещдоком. А домика-то и нет. Испарился, растаял. Сердце у него уходит в пятки. Он продолжает настаивать, чувствуя, как подступают слезы, что не иначе как обронил домик по дороге. Но, похоже, он и сам в это не верит. Ночью мысли о пропаже не дают ему уснуть. «Может, я вовсе не держал его в руках? – спрашивает он себя. – И за руку ее не трогал?»

К утру Берт окончательно определился. Пришел к суровому выводу, позволяющему смириться с утратой: не было никакой женщины с лунной кожей. Незрячие глаза его обманули. То был желанный призрак, примстившийся одинокому сироте.

1

Середина октября, 1686

Не прельщайся лакомыми яствами его: Это – обманчивая пища.

Я буду давать тебе по десяти сиклей серебра на год, потребное одеяние и пропитание.

Посторонняя

– Йохан Брандт?

Имя, отраженное от мраморной плитки, улетает, постепенно затихая вдали, пока Нелла Оортман стоит на пороге дома перед просторной мрачной прихожей в ожидании своего новоявленного супруга. Никто ее не встречает, а ведь к ее приезду готовы, что было подтверждено письмом. Хотя запах дорогой почтовой бумаги ее мать проверила собственным носом, а листки отличались особой плотностью, это не оправдывает подобного приема. Она распишет это матери в подробностях, но сначала хорошо бы добраться до своей комнаты, до письменного стола.

Она стоит в промозглой пустоте, а за ее спиной еще теплое октябрьское солнце, и она обращает к нему лицо: вобрать в себя это тепло, пока можно. Эта часть улицы Херенграхт называется Золотой Подковой, но сегодня широкий канал выглядит буднично. Вознесшиеся над мутновато-бурой полосой дома впечатляют. Царственно прекрасные, гордость города, они восхищаются собственной симметрией, глядя в зеркало вод. Над крышами колдует Природа, стараясь не отставать: шафранно-абрикосовые облака демонстрируют цвета империи. Нелла разглядывает дома через их отражения. Золотая Подкова доступна не каждому – только местным жителям и обслуживающим их рабочим и реставраторам. Большинству же вход сюда заказан. Такие запертые золотые шкатулки с драгоценностями.

Люди на баржах перекидываются шуточками, и их смех, взобравшись по кирпичной кладке, достигает Неллиных ушей. Тщедушный мальчишка врезался в торговку рыбой, и та провожает глазами крупную полудохлую селедку, вылетевшую из корзины и плюхнувшуюся на подол ее широкой юбки. Лишь после этого воздух и Неллины барабанные перепонки разрывает крик крестьянской бабы:

– Идиот! Идиот!

Сцапав проворной пятерней грязную рыбину, слепой мальчишка торжествующе поднимает ее над головой и с хохотом, обнажившим редкие зубы, припускает вдоль канала. В одной худенькой ручке законная добыча, другая скользит по стене, помогая сориентироваться в петляющем пространстве.

Нелла мысленно его подбадривает. Люди на баржах, на миг привлеченные криком, уже отводят взгляды. Торговка снова вскидывает корзину на бедро и пружинистой походкой продолжает путь с таким видом, будто потеря одной рыбки ничего не значит. На самом деле это не так, кто знает, как пойдут дела? По ее поджатым губам видно, что она раздосадована.

Снова оборотившись к прихожей, Нелла ставит свой чемоданчик и клетку с птицей на пороге и пристальнее всматривается в полумрак.

– Йохан? – восклицает она в легкой панике уже громче. Это такая игра? Староват он для таких игр. И вновь ее вопрос улетает по черно-белым мраморным плитам в пустоту. «Господи Иисусе, – думает она. – Сколько еще мне тут стоять?» Ее длиннохвостый попугай по кличке Пибо с тихим покрикиванием нервно трется перышками о прутья клетки. Снова тишина, он закрывает клюв, прислушивается. Никто не выходит. Даже притихший канал, кажется, задержал дыхание.

Наверняка за ней следят, она кожей чувствует направленные на нее взгляды. Она всматривается в темные углы, не решаясь прикрыть за собой дверь, к тому же так приятно ощущать затылком убывающее тепло солнца, слышать гомон внешней жизни по контрасту с сумеречным безмолвием внутри. Она вздыхает. Черт-те что. Ну же, Нелла Элизабет. Входи. Она делает шажок и тотчас убирает ногу назад. Не доверяет она этим плиткам, один неверный шаг может обернуться бедой до конца дней. Ее любимая игра: придумывать ничем не обоснованные несусветные страшилки. Пока она ждет хоть какого-то движения в глубине холла, в голове роятся мысли о муже. Заключит ли он ее в объятья, поцелует ли или просто пожмет руку, как очередному дельцу? Нелла Оортман. Петронелла. Новоявленная супруга Йохана Брандта. Купца, одного из акционеров Ост-Индской компании, богатого человека.

Она всерьез раздосадована таким приемом. Наклонившись, она снимает туфельки – изящные, кожаные, самые лучшие, хотя уже забылось, по какому случаю они были приобретены. Становится босыми ногами на чужую по ощущению территорию. Ложный шаг пока не сделан, еще нет. Ей понадобятся паттены[1], потому что свои остались дома, а мрамор кажется ледяным даже через чулки.

Она осторожно стучит туфелькой по полу, как бы в подтверждение, что готова войти в дом, и в надежде, что хоть кого-нибудь разбудит… или, наоборот, прогонит. Теперь назад возврата нет, жребий брошен – она в Амстердаме, законная жена и в силу этого гражданка. Ее обувка покоится на мужниной территории. Она выпрямляется во весь рост, кровь отливает от головы. Тянется долгая минута, туфельки стоят, уравновешивая друг дружку, а она чувствует себя полной дурой. Это шараханье от уверенности в себе к паническим настроениям для нее обычное дело. Мать говорит про нее «мечтательница», «витает в облаках».

На улице две бабы разразились бесстыжим смехом. Нелла обернулась, надеясь разглядеть хохотушек в наступающих сумерках, но не увидела. Завязки на ее чепце во время путешествия из Ассенделфта подразболтались, и сейчас сквознячок выбивает из-под него прядки волос. Если заталкивать их обратно, она еще больше разнервничается, пусть уж щекочут лицо. Мать любила напоминать ей про достоинство, но достоинство сопряжено с неудобством.

– У нас будет зверинец?

Голос невидимки. «Я так и знала», – говорит себе Нелла. Из полумрака выплывает женщина с вытянутой рукой – не то протестующей, не то приветствующей гостью, сразу и не скажешь. Высокая, стройная, вся в черном, если не считать накрахмаленного и идеально отутюженного белого чепца, из-под которого не выбилась ни единая прядка. Интересно, давно ли она за ней следит? Пибо подал голос, завидев незнакомку.

– Это Пибо, – поясняет Нелла. – Мой попугай.

– Я вижу, – отзывается женщина. – И слышу. Надеюсь, больше вы никого не прихватили?

– Дома у меня собачка…

– Все попортит своими когтями – дерево, кожу, шелк, бархат. – Она говорит о материалах, словно речь идет о живых существах, способных на ответные чувства. – Комнатные собачки манерны и легкомысленны, как и их хозяева, французы и испанцы.

– Они похожи на крыс, – раздается в темноте новый голос.

Женщина досадливо жмурится. Хотя она старше Неллы, кожа у нее гладкая. Движения не лишены изящества, и если она и смущена, то не намерена это скрывать. Бросив одобрительный взгляд на хорошенькие туфельки у порога, она смотрит на клетку, поджав губы. От страха Пибо весь взъерошился. Левая рука женщины по-прежнему впереди, и Нелла решается положить пальчики на открытую ладонь и тем самым отвлечь внимание от птицы. Женщина удивленно вздрагивает, словно забыв о собственной протянутой руке. Кажется, они сейчас закружатся в танце.

– Какая нежная кожа, – говорит женщина. – А кости для семнадцатилетней девушки крепкие.

– Я Нелла. – Она опускает глаза на клетку. – Мне уже восемнадцать.

– Я знаю, кто ты.

– Вообще-то я Петронелла, но дома меня все зовут просто…

– Я не глухая.

Нелла осмеливается снова поднять взгляд. Глаза у женщины серые, спокойные, губы на вид мягкие, но в углах рта жесткая складка.

– Вы домоправительница? – спрашивает гостья.

В темноте раздается сдавленный смех. Женщина вздергивает подбородок и устремляет взор в жемчужные сумерки.

– Йохан здесь? – спрашивает Нелла. – Я его жена.

Женщина хранит молчание.

– Мы подписали брачный контракт два месяца назад, в Ассенделфте, – гнет свою линию Нелла. Кажется, ей не остается ничего другого, кроме как гнуть свое.

– Брата нет дома.

Еще один смешок в темноте.

– Брата? – переспрашивает Нелла.

Женщина встречается с ней взглядом.