Людмила Третьякова - Русский Сюжетъ Страница 2

Самой Наташе Якушкин пишет много. Страшась уз­нать от нее убийственную правду, он часто повторяет слово «дружба». В сотый раз говорит, какая для него необходи­мость получать от «милого друга» доказательства этой дружбы. Наташа-то в этом ему не отказывает, хотя пре­красно понимает, что речь идет о любви. Его любви, Якуш­кина. И она не знала, как ей быть.

Припоминая свои отношения с Иваном Дмитриевичем, Наташа, честная душа, во всем винит себя. Наверное, она ненароком подавала ему излишние надежды. А ведь заме­тив вспыхнувшую страсть, она по обязанности близкого человека должна была сделать все, чтобы не дать ей разго­реться. Но так приятно чувствовать себя обожаемой, вести увлекательную женскую игру, видеть у своих ног красивого и столь достойного человека!

Когда Наташа спохватилась, было поздно. С отчаяни­ем она пишет брату, как жестоко винит себя в мелочном тщеславии, обернувшемся для Якушкина огромной драмой: «Меня ты должен осыпать упреками, я их заслуживаю... Я ввергла в бездну несчастия друга, любезного твоему серд­цу, товарища твоего счастливого детства... Раскаяние меня мучит... Сколько вероломства в моем поведении! Я понесу кару за то во всю мою жизнь».

Сердцу не прикажешь. Глубоко уважая Якушкина, считая его достойнейшим из людей, Наташа его не любит.

Однако она готова дать согласие на брак с ним. В смятении девушка обращается к брату за советом: как тот скажет, так она и поступит. «Ты должен все знать. Нужно, чтобы ты через мое перо узнал то, что ты, быть может, давно знал в глубине своего сердца... Якушкин меня любит... Его от­чаяние, его болезнь были вызваны крушением всех его надежд... Подумай об ответе, который ты должен мне дать. Покой, я скажу больше, жизнь твоего друга от этого зави­сит. Не бойся предложить мне средство, наиболее верное для обеспечения счастья Якушкина... Я благодарила бы небо, если бы могла вернуть мир этой небесной душе пожер­твованием моих надежд. Мой друг, подумай же о твоем от­вете. Остерегись приговорить твоего несчастного друга, это существо, исключительное по благородству и стойкости сво­их чувств...»

Объяснение друзей вышло тяжелым. Страдая сам и пытаясь говорить как можно мягче, Щербатов сказал о том, что для Якушкина уже не было тайной: для Наташи он друг, брат, но не властелин ее сердца.

Между тем среди окружения Якушкина невозможно было отыскать человека, равнодушного к нему. Он букваль­но пленял и мужчин, и женщин. Вот что писала об Иване Дмитриевиче одна из петербургских барышень, понимав­шая толк в мужском обаянии, Софья Салтыкова: «Он оча­рователен, прекрасно воспитан, умен, имеет, как говорит­ся, прекрасную душу, всеми вообще любим и ценим... Этот молодой человек положительно совершенство».

И вот этот молодой человек держал сейчас палец на спусковом крючке пистолета. От самоубийства его уберег­ли друзья. Поняв, что дело принимает серьезный оборот, товарищи-офицеры принялись дежурить возле него, не оставляя одного ни днем, ни ночью. Насколько это было необходимо, известно от тех, кто не понаслышке знал о событиях на квартире Ивана Дмитриевича, где друзья «несколько раз спасали его от собственных рук».

Драму Якушкина близко приняли к сердцу даже родственники друзей. Мать одного из товарищей в записке, переданной Якушкину, умоляла разрешить ей посетить его и не приводить приговор в исполнение хотя бы ради Наташи. Каково будет ей жить дальше?

«Может быть, я бы вам могла сообщить кое-что утешительное, если бы вы согласились продолжить еще жизнь на несколько дней и позволили бы с вами побеседовать, – писала она. – Я прошу только этой милости...»

Наверное, Якушкин не отказал ей. Но что это могло изменить? Ясно, что ничего «утешительного» убитому горем человеку никто сообщить не мог.

...Постоянно находясь возле павшего духом товарища, друзья надеялись: острое отчаяние долго не продержится, пройдет потихоньку.

Несчастная любовь Якушкина к Наташе Щербатовой обернулась для него большой душевной драмой. Жизнь потеряла в его глазах цену. Будучи членом тайного общества, Якушкин хотел пожертвовать собою ради свободы других. Однако судьба распорядилась иначе...

Несчастной любви Якушкина к Наталии Щербатовой впоследствии многие декабристы уделили в воспоминаниях хотя бы несколько строк, иногда полунамеками, как бы не желая касаться тайны, которая принадлежала не им. Примечательно, что среди крушений и личных тягостных испытаний, выпавших на их долю, любовная драма, пережитая другом, не забылась. Значит, они – корда-то щеголи и герои бесконечных романтических похождений – понимали, что чувство Якушкина к Наташе – особого свойства и не каждому такое выпадает. Их товарищ был не неврастеником или впечатлительным поэтом, а боевым офицером, который три года провел в сражениях. И они видели в Якушкине избранника, которому послано в этой роковой любви изведать большее, нежели довелось им.

...В конце концов организм Ивана Дмитриевича не сладил с тем напряжением, в котором находился. Он опять заболел лихорадкой, подхваченной им еще в походах. Врачи не ручались за хороший исход. Продолжая дежурить у постели больного, друзья думали, что пусть уж лучше смерть от болезни, в беспамятстве, чем от собственных рук, когда навеки губишь свою душу.

А Якушкин меж тем стал поправляться. Всем казалось, что его оставляет не только болезнь, но и то мучительное чувство, которое чуть было не стало причиной гибели. Смешные люди! Неужели кто-то подумал, что он разлюбил Наташу? Она навсегда останется главным сокровищем его сердца. Об этом мы знаем от самого Ивана Дмитриевича:

«Моя привязанность к ней возвышает меня над всеми обстоятельствами, и, доколе она у меня останется, я буду совершенно независим от целого света, даже от жизни и смерти, доколе она у меня останется, я не буду считать себя ни на миг несчастным».

Сердечная драма не отвлекла Якушкина от участия в деятельности тайного общества. Иван Дмитриевич хотел послужить общему делу и, по словам его друга декабриста Фонвизина, отстаивал свое право на акт цареубийства во время секретного совещания будущих героев 14 декабря. Он искал смерти.

Фонвизин, который был в курсе сердечных переживаний Якушкина, заявил, что подобные решения нельзя принимать в «таком состоянии духа». Якушкин утверждал, что совершенно спокоен, и предложил Фонвизину тут же сыграть в шахматы. Разумеется, щадя самолюбие друга, Фонвизин проиграл, но окончание этого вечера лишь подтвердило, насколько мало волновало Якушкина будущее. Это следует из его собственных слов:

«Совещание прекратилось, и я с Фонвизиным уехал домой. Почти целую ночь он не дал мне спать, беспрестанно уговаривая меня отложить безрассудное мое предприятие, и со слезами на глазах говорил мне, что он не может представить без ужаса ту минуту, когда меня выведут на эшафот. Я уверял, что не доставлю такого ужасного для него зрелища. Я решился по прибытии императора Александра отправиться с двумя пистолетами к Успенскому собору и, когда царь пойдет во дворец, из одного пистолета выстрелить в него, из другого – в себя. В таком поступке я видел не убийство, а только поединок на смерть обоих...»

Наташа... Единственное, что нужно Якушкину, – это знать, что она не корит себя за случившееся, что в ее душе не осталось саднящего осадка. Пусть там всегда будут мир и покой. Нижайшая просьба Якушкина к другу Щербатову проникнута мыслью о ней, единственной, неповторимой, каких больше нет на всем белом свете.

«Не забудь ничего, чтобы ее успокоить; попытайся, если это необходимо, если это возможно, уничтожить в ней даже самую память обо мне».

Якушкин не был поэтом. Но эти строчки очень созвучны строкам его гениального современника:

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам Бог любимой быть другим.

В августе 1819 года Наташа вышла замуж. Теперь она звалась княгиней Натальей Дмитриевной Шаховской.

Имя князя Федора неоднократно встречается в переписке Щербатовых. Наташа выбрала этого человека, находя в нем «много ума, возвышенную душу, превосходное сердце». Ее отцу не слишком нравился соискатель руки его дочери – Шаховской принадлежал к знатному, древнему, но небогатому роду. Однако учитывая, что Наташе шел двадцать четвертый год, Щербатов-отец благословил молодых. И хорошо, оказалось, сделал – Наташа была совершенно счастлива.

Якушкин же, узнав о предстоящей свадьбе, откликнулся горьким письмом, написанным другу Щербатову, с которым не порывал связь: «Теперь все кончено. Я узнал, что твоя сестра выходит замуж, – это был страшный момент. Он прошел. Теперь все прошло. Я осужден жить...» Какая чувствуется боль в этих словах: «Я осужден жить»! Тысячу раз давая себе слово забыть Наташу и начать жизнь заново, на тысячу первый Якушкин страстно желал увидеть ее хотя бы во сне.