Владимир Рынкевич - Наука умирать Страница 2

Уже 15 января Куропаткин приказал не просто прекратить наступление, а... отступать! Генштабистов разослали по дорогам в качестве колонновожатых, наблюдателей, маяков. Маркову поручили контролировать движение колонны на выходе из деревни Тутайцзы. Почти всю ночь он сверял карты и номера частей, грелся у костра с проходившими офицерами, ждал рассвета.

Словно с трудом взрезая замороженную землю, медленно выползал из-за горизонта малиновый диск, и не было от него тепла — не греет чужое солнце.

Из деревни вышла колонна 1-го Восточно-Сибирского полка. Марков представился командиру, сверил время и маршрут движения, потом стоял у дороги, благо ветер относил пыль в другую сторону. Все шли пешком, между ротами тянулись солдаты с носилками. «Казалось, двигаются не войска после боя, а какая-то грандиозная похоронная процессия», — написал позднее в своей книге Марков.

   — Победу свою хороним, — задумчиво проговорил штабс-капитан.

   — Потяжелее покойник, — прозвучал рядом знакомый голос Линькова.

   — Потяжелее? А, вы опять за своё? В масштабе империи? Студенческие героические разговоры не можете забыть? Я всё это слышал. И о том, что войной с японцами император мстит им за тот случай, когда его в Японии ударили палкой. Об этом потихоньку и некоторые солдаты говорят.

Полк всё шёл и шёл мимо. Стучали солдатские сапоги по мёрзлой маньчжурской земле, выбивая красноватую пыль. Почти ни слова не услышишь в колонне. Лишь изредка команды: «Подтянись! Шире шаг». Маркову представлялось всё это неким тяжким, но необходимым движением, вокруг которого случайно возникали негромкие ненужные звуки. Разговор с Линьковым продолжался у костра, куда подкидывали доски от орудийного ящика. Вольноопределяющийся убеждённо пересказал причины возникновения войны.

Будто бы всё началось ещё в 1896 году, когда корейское правительство выдало владивостокскому купцу Бриннеру концессию на право эксплуатации казённых лесов на корейской стороне рек Тумэнь-Ула и Ялу-Цзян и на острове Дажелет. Через год императорский кабинет выкупил концессию у купца, а для того чтобы скрыть участие двора в коммерческих махинациях, концессия была фиктивно перепродана поверенному в делах русского посольства в Сеуле Матюхину. Уполномоченный императора по Дальнему Востоку Безобразов, великий князь Владимир Александрович и другие приближённые ко двору убедили Николая в том, что надо переодеть 20 тысяч русских солдат в форму леечных рабочих и захватить 5 тысяч квадратных вёрст территории, определённой концессией. Безобразов убеждал императора, что уже в 1904 году будет выручено миллион рублей чистой прибыли. Японцы попросили не лезть на корейскую территорию, но Николая авантюристы убедили не уступать каким-то макакам, и началась война.

   — За дровишки идут на смерть людишки, — подытожил Линьков.

Настал момент пресечь болтуна, и Марков сказал строго, но спокойно:

   — В октябре на Новгородской сопке мой родной брат Леонид погиб не за дровишки, а за политические интересы Российской империи на Дальнем Востоке. Вы путаете причину и повод.

   — Поверьте, я глубоко сочувствую вашему горю и ещё более убеждаюсь в преступной ненужности этой войны, губящей лучших людей страны. Если бы в России были конституция и парламент, то авантюра с концессией провалилась бы при первом чтении. И такого бездарного главнокомандующего, как Куропаткин, парламент снял бы после первого боя.

   — Ваш последний батальон проходит, вольноопределяющийся. Скажу вам на прощанье: я не жандарм, не ваш начальник, но советую прекратить подобные разговоры.

   — Я помню наш разговор в Манчжурии, но сейчас не до воспоминаний. Разрешите я присяду.

Генерал подвинулся на нарах, причём так, чтоб поручик не прикасался к нему: чужой, слишком большая стена выросла между ними.

   — Поздравлять вас надо, поручик? Сбылись ваши мечты о парламенте. Кажется, уже заседает там, на поляне. Решает, что с нами делать: вешать, расстреливать, четвертовать? Или вы представляли, что всё будет, как в какой-нибудь Англии? Палата общин голосует в тишине...

   — И в Англии, и во Франции были кровавые революции, но об истории поговорим потом. Сейчас главное — не падайте духом. В городе и в гарнизоне достаточно разумных людей, чтобы не дать бунтарям-провокаторам устроить самосуд.

   — Бунтарь-провокатор — это комиссар Временного правительства по Юго-Западному фронту Иорданский?

   — Иорданский не самодержец всероссийский. Он подчиняется решениям Совета и Временного правительства. Вы же знаете, что есть приказ Керенского перевести всех арестованных в Быхов и лишь потом начать разбор дела в Петроградском Совете.

   — Суд уже вдет на поляне. Даже здесь слышно, как орут ваши революционные солдаты. Вырастили бешеную собаку и теперь сами её боитесь. Не меня хотите спасти, а себя! Откреститься от убийц и остаться чистыми. Но ведь вы единомышленники с Иорданским.

   — Вы, Сергей Леонидович, профессор. Знаете историю и английской революции, и французской...

   — Не надо, поручик, об истории. Там всегда можно найти всё, что захочешь.

   — Согласен. Надо думать о сегодняшнем дне. И я думаю, вернее, я уверен, что офицеры и юнкера Житомирской школы прапорщиков под руководством Совета пресекут попытки нарушить порядок. Я зашёл к вам только для того, чтобы это сказать. Чтобы, не дай бог, вы не волновались напрасно.

   — Не напрасно, дорогой поручик, не напрасно.

   — Ваша семья, кажется, не здесь, не в Бердичеве?

   — Нет. В Петрограде. Мальчику в декабре десять, девочке — девятый год.

Ушёл поручик, злыми глазами осмотрел камеру охранник, загремел замком, и вдруг стало тоскливо в этом возвращённом одиночестве в ожидании возможной скорой Смерти. Спорил с ним, пытался сказать нечто обидное, а ведь что-то нравилось в этом человеке и не только потому, что он искренне хотел спасти его и других генералов от самосуда. Вообще-то, конечно, именно его Линьков хотел спасти. За остальных тоже, может быть, формально вступился, но чувствовалось, что к Деникину и другим относится равнодушно.

Об этом Линькове, о его слишком правильных выскакиваниях думалось, как о юнкерах или о молодых офицерах, прибывших на учёбу в Академию Генштаба. Смотрел на них доброжелательно, вспоминал себя таким и думал, насколько вырос по сравнению с ними, не годами, конечно, не чинами, а пониманием действительной жизни, службы, войны. Но что общего у него с этим революционером? Чем он похож на молодого офицера, приступающего к изучению тактики современного боя? Тем, пожалуй, что так же верит в революционные лозунги, в революционную справедливость, как он сам когда-то верил в тактико-стратегические истины из учебников, в «Науку побеждать». «Пуля — дура, штык — молодец»? А если «максим», если 600 выстрелов в минуту, тогда кто молодец? Почему при Наполеоне не рыли окопы от Балтийского до Чёрного? Выйдешь на поле боя — сам думай, а не Устав вспоминай.

Вот и революционный поручик. Начитался о парламентах и гильотинах, а теперь сам думает...

Бердичев — не самый красивый город России, а если выйти на дорогу, ведущую от тюрьмы на поляну, да ещё после сильного дождя, да ещё под рваными мутными остатками туч, то считай, что попал в помойную яму. Именно по этой дороге поведут генералов, чтобы в грязь их вколотить и в грязи похоронить. Поручик Линьков, член армейского комитета, социал-демократ большевик ничего не мог возразить против формулировки: «Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта генерал-лейтенант Деникин отчисляется от должности главнокомандующего с преданием суду за мятеж». Тот сам разослал в войска фронта телеграмму, в которой выразился совершенно определённо: он не поддерживает Временное правительство.

Командуя десятками тысяч людей, вверенных ему правительством, отказаться от подчинению правительству — это государственная измена, военно-полевой суд, смертная казнь! Начальник штаба фронта генерал-майор Марков поддержал телеграмму Деникина. Значит, тоже смертная. Почему же суетится поручик Линьков, революционер, большевик? Да и не он один.

Митинг — несколько тысяч людей в серых шинелях. Изредка встречаются и местные гражданские — в основном молодые евреи — и даже матросские бушлаты. Трибуна обита красным кумачом. Вот как раз поднялся матрос. Привычно, по-митинговому закричал:

   — Товарищи солдаты! Мы принесли вам братский привет от революционных матросов Черноморского флота!.. Мы полностью одобряем...

Линьков протолкался к трибуне, позвал знаком помощника комиссара фронта Костицына, стоявшего у её подножия. Тот подошёл, безнадёжно махнув рукой в сторону трибуны.

   — Все крови жаждут.

Моряк тем временем выкрикивал: «Смерть контре!» Па бескозырке новая ленточка: «Свободная Россия», бушлат перепоясан патронными лентами, на боку — маузер.