Грегор Самаров - Григорий Орлов Страница 2

В это время русские одержали над турецким флотом победу при Чесме, находящейся напротив острова Хиос. Русский флот был под командой графа Алексея Григорьевича Орлова, но в сущности им командовал перешедший со многими английскими офицерами на русскую службу адмирал Эльфингстон. Кроме того, через день после этой победы русскому адмиралу удалось сжечь при помощи брандеров весь турецкий флот, собравшийся в маленькой бухточке, после чего в течение некоторого времени турецкий военный флаг не показывался в море.

В это же время русская сухопутная армия под начальством генерала Румянцева одерживала победу за победой над турецкими войсками, и вследствие этого между русскими и турецкими дипломатами начались переговоры о мире; однако турки, недовольные требованиями России, продолжали враждебные действия, и Румянцев с таким же успехом продолжал двигаться вперед и разрушил все планы французского министра.

Казалось, что Екатерина II стояла уже на высшей точке своего могущества, и вряд ли кто-либо мог тогда предположить, что с течением времени она достигнет еще больших блеска и власти. Она наградила Алексея Григорьевича Орлова громким титулом Чесменгского и крупной денежной суммой. Адмирал Эльфинстон и все офицеры тоже получили очень крупные награды. Она хотела воспользоваться удачно окончившейся войной для того, чтобы придать еще больше блеска своему прославившемуся во всей Европе царствованию.

Великий князь Павел Петрович, в руках которого должна была сосредоточиться будущность России, был не слишком крепкого здоровья, и императрица, благодаря своей полиции, знала, что во многих местах среди недовольных иногда шепотом произносили имя несчастного царя Иоанна Антоновича, который все еще жил узником в Шлиссельбургской крепости и которого Петр III незадолго до свергнувшего его переворота хотел объявить своим наследником. Поэтому императрица хотела как можно раньше женить сына, чтобы утвердить престол за прямыми наследниками.

После долгого колебания она остановила свой выбор на трех дочерях ландграфа Гессен-Дармштадтского, так как не хотела брать невестку из могущественного дома, которая могла бы быть ей соперницей; жена ее сына должна была быть всем обязана ей и вполне от нее зависеть.

Императрица пригласила в Петербург ландграфиню с тремя дочерями для того, чтобы великий князь мог сделать свой выбор. Подобное сватовство было слегка оскорбительно, и все же ландграфиня Гессенская поспешила воспользоваться приглашением, так как надеялась, что одну-то из дочерей будет ждать блестящая будущность. Они приехали в Петербург и были встречены с необычайной торжественностью.

Таково было внешнее и внутреннее положение России…

В то чудное майское утро, которые бывают совершенно особенны на севере, между Петербургом и Петергофом, как раз на той дороге, по которой когда-то в карете, управляемой Алексеем Орловым, переходя от страха к надежде, в ожидании роковой минуты, решавшей ее судьбу и судьбу ее трона, ехала Екатерина Алексеевна, теперь царило необычное оживление. Здесь был разбит большой военный лагерь. Многочисленные отряды солдат становились широким полукругом. Из Петербурга и Кронштадта то и дело подходили новые полки и занимали свои места.

Были полки и из армии генерала Румянцева, которые особенно отличились во время турецкой войны, но вместе с тем и особенно пострадали и были отозваны с войны для того, чтобы отдохнуть и пополнить свои ряды. Были и другие, свежие полки, которые должны были идти на их место для подкрепления. На место парада стекались и отряды матросов, сражавшихся при Чесме; они вместе с отличившимися сухопутными войсками должны были пройти церемониальным маршем пред полками и вдохнуть в войско мужество и веру в победу. Кроме того, на параде должна была присутствовать и гвардия вместе со стоявшим в Шлиссельбурге Смоленским полком, который явился сюда весь, за исключением одной роты, оставленной для несения охраны в крепости.

Императрица не только хотела показать ландграфине Гессенской во всем блеске свой двор, но главным образом желала, чтобы иностранные дипломаты увидели, что она, несмотря на войну с грозным для всей Европы турецким султаном, все же может устроить около своей столицы такой грандиозный парад, который вряд ли был бы доступен другим европейским государям.

Отовсюду раздавалась военная музыка, в лагере солдаты еще раз внимательно осматривали амуницию и лошадей и занимали предназначенное для каждого полка место. Вызванные с фронта полки отличались от других своими выгоревшими на солнце, старыми мундирами, местами заплатанными сукном другого цвета, а местами настолько изорванными, что их невозможно было даже заштопать. Многие солдаты вместо гренадерских шапок носили простые фуражки, только изредка виднелась коса или вышивка, и даже на офицерах были заштопанные мундиры и старые, мятые шляпы. У многих солдат были перевязаны головы или руки на перевязи, так что им приходилось держать ружье не по артикулу или даже ставить его прикладом на землю. Прислоненные к палатке, трепетали от дуновения ветра их обожженные, истрепанные стяги.

На параде вид этих войск наверно возмутил бы всякого военного, но полки эти очень гордились тем, что императрица приказала им явиться на смотр в том одеянии и с тем оружием, как они сражались в славных битвах; им было запрещено до этого парада принимать в свой состав какое-либо подкрепление; благодаря этому легко было видеть всех оставшихся в живых того или другого полка, и было очевидно, что воинам выпала тяжелая доля: здесь были полки, численность которых равнялась лишь одному батальону.

Но чем больше подходило боевых полков, тем большею гордостью блестели глаза покрытых ранами и лохмотьями солдат; разорванная, поблекшая форма была для них лучшим, почетнейшим платьем.

Посредине лагеря, занимаемого возвратившимися с войны отрядами, была раскинута большая палатка; около нее стояли на часах два гренадера в меховых шапках; на некотором расстоянии от нее были знамена, около них находились на страже офицеры и двадцать гренадеров; они охраняли войсковые святыни. Несмотря на царившее в лагере беспокойное волнение, около палатки было совершенно тихо. Офицеры и солдаты держались в отдалении и, если им приходилось переходить на другую сторону поля, делали большой крюк, лишь бы не пройти мимо палатки. Только несколько адъютантов, тихо разговаривая, стояли близ нее; ординарцы держали в поводу их лошадей, а на свободном пространстве между палаткой и знаменами рейткнехт медленно водил дивную рыжую лошадь.

Внутренность палатки, несмотря на некоторую простоту, отличалась красотой и элегантностью, совершенно не соответствовавшим условиям походной и лагерной жизни. Пол был устлан толстым и мягким ковром темного цвета: несколько наложенных друг на друга матрасов образовали диван; на нем была целая масса подушек; на складном деревянном столе, в серебряной дорожной посуде стоял холодный завтрак; сбоку находился другой стол, с большим зеркалом и всевозможными принадлежностями туалета; из раскрытых флаконов струился аромат восточных духов, наполнявший солдатскую палатку атмосферой дамского будуара; несколько деревянных скамеек дополняли убранство палатки.

Пред туалетом стоял средних лет человек в русской генеральской форме, очень видный, плечи его были широки даже для его огромного роста, а грудь – высока; все его тело состояло из стальных мускулов, это была настоящая фигура атлета, и в то же время он отличался исключительной элегантностью; можно было бы сказать, что Геркулес и Антиной дали ему свои самые лучшие свойства.

Солнцу и ветру не удалось огрубить его лица – он был слегка бледен, ноздри тонкого, с горбинкой носа трепетали, как у породистой лошади, рот со свежими губами и изумительно белыми зубами мягко очерчен, лоб высок, под капризно изогнутыми бровями сияли большие голубые глаза. На этом красивом, подвижном лице отражались все переживаемые впечатления. Его густые волосы были отброшены назад, легкий слой пудры лежал на густых кудрях, которые лишь с трудом подчинялись прическе, предписываемой воинским уставом.

Человек, чистя и полируя изящной щеточкой ногти слегка загорелой, но красивой и тонкой руки, внимательно разглядывал свое изображение в зеркале.

Это был генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин, командир вернувшихся от турецкой кампании войск. На нем был роскошный мундир, который еще больше увеличивал его рост и придавал особенное изящество его фигуре. Этот мундир был полною противоположностью разорванным и заштопанным – у его полков; его красивые, блестящие сапоги с тонкими серебряными шпорами больше подходили для придворного паркета, чем для военного лагеря. Потемкин сохранил, соответственно приказу императрицы, лишь широкую саблю в потертых ножнах с потемневшим от порохового дыма эфесом и измятую шляпу с совершенно растрепавшимися перьями и оторванной тесьмой. Вид сабли и шляпы доказывал, что они действительно побывали в пылу сражения, и придавал изящному генералу налет воинственности, нисколько не уменьшавшей его элегантности.