Светлана Бестужева-Лада - В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III Страница 2

«Этот человек угрожал твоему благополучию и благополучию твоего сына».

«Нужно было спасать страну».

«Что ж, ты ее спасла. Спасла трон для своего сына, но так и не уступила его…»

«Великий князь безумен, как и его отец».

«Но он все равно будет императором, когда тебя не станет».

«Не будет. Я завещаю трон своим внукам. Точнее, Александру. Он будет идеальным правителем, я сама его воспитываю. А Павла у меня отобрали сразу после рождения…»

«Как ты отобрала сыновей у своей невестки?»

Екатерина тряхнула головой. Не отобрала, а взяла к себе, чтобы воспитать истинных аристократов, будущих монархов. Разве справилась бы с этим восемнадцатилетняя немецкая принцесса София-Доротея, во святом крещении — Мария Федоровна, выросшая в захудалом графстве Монбельяр, и мало чем отличавшаяся от обычной немецкой барышни? Хорошенькая, неглупая, явно обожает своего мужа, но… Воспитывать будущих наследников престола ей рано.

А уж доверять воспитание детей их отцу… Прусский король Фридрих Второй, устроивший этот брак для одной из своих бедных родственниц, дал очень точную оценку характера Великого князя:

«Слишком важен, заносчив и горяч, чтобы удержаться на престоле народа дикого, варварского и избалованного нежным женским правлением… Он может повторить судьбу своего несчастного отца».

Фридрих был, конечно, более проницателен, чем большинство его современников, но очень плохо знал закулисные пружины Российской политики. «Нежное женское правление» существовало только в воображении иностранцев: возведенная на трон горсткой высшей аристократии Анна Иоановна, племянница Петра Великого, прославила свое царствование невероятной жестокостью и склонностью к пыткам и казням за малейшее неповиновение. Особенно свирепо она расправилась с теми, кому обязана была троном: целые семьи сгинули в ссылках, многие закончили жизнь на эшафоте или в подземельях монастырей.

Ее племянница, Анна Леопольдовна, формально — регентша при своем сыне, младенце Иоанне, занимала престол лишь несколько месяцев, а потом была свергнута с него Елизаветой, младшей дочерью Петра Великого, которую многие русские вельможи считали незаконнорожденной дочерью, «привенчаной» к мамкиному подолу пьяным попом. Формально незамужняя и бездетная, она выписала из Европы сына своей покойной старшей сестры Анны, герцогини Голштинской, объявила его наследником российского престола, а потом женила на немецкой принцессе, единственным достоинством которой в глазах императрицы было прямое родство с ее покойным женихом, герцогом Любекским.

Но в любом случае «нежным» правление Елизаветы мог назвать только очень наивный человек. Самого Фридриха от полного разгрома Пруссии русскими войсками спасла только внезапная кончина Елизаветы и восшествие на престол его горячего поклонника, Петра Федоровича, так и оставшимся в душе герцогом Голштинским, и люто ненавидящим все российское и русское…

А потом престол перешел к ней, к Екатерине, которую простой народ называл не иначе как «матушкой», а аристократия поддерживала в благодарность за данные дворянству вольности: например, разрешение вообще не состоять на государственной службе, хоть бы и номинально.

«Нежное женское правление» — ха! А бесконечные войны, внешние и внутренние? А необходимость привести в порядок до предела запущенные государственные дела, в которые, кажется, вообще никто всерьез и не вникал с петровских времен? Недаром на постаменте памятника великому императору она повелела выбить: «Петру Первому — Екатерина Вторая», хотя не слишком любила самовосхваление. А необходимость держать в узде своенравного наследника, который под влиянием первой супруги — упокой Господь ее душу! — даже составил некий заговор против августейшей матери, да вовремя опомнился, покаялся и отрекся от всех своих сподвижников.

Теперь вот, забыв про политику, желает на поле боя показать чудеса героизма. Когда в августе 1787 г. Оттоманская Порта объявила войну России, Павел, как одержимый, стал рваться на фронт. Но Екатерина, никогда не спускавшая глаз с сына, меньше всего была склонна приближать его к своей армии, где было немало симпатизировавших ему офицеров. В этот раз она не дала согласия на отъезд Павла, сославшись на беременность великой княгини Марии Федоровны, на необходимость ее спокойствия в этом положении. Такая забота Екатерины была вполне оправдана в глазах окружающих: невестка вот-вот должна была подарить императрице столь желанного очередного внука. И подарила… очередную внучку.

А ведь все так чудесно начиналось! Через год с небольшим после свадьбы Великая княгиня легко и без осложнений разрешилась от бремени своим первенцем — Александром. Гром пушечных салютов оповестил об этом столицу 12 декабря 1777 года. Счастливы были все — и отец с матерью, и августейшая бабушка, которая и без того относилась ко своей второй невестке с необыкновенной нежностью, куда большей, нежели к собственным детям.

«Признаюсь Вам, что я увлечена этой дивной принцессой, увлечена буквально. Она именно такова, которую хотели: стройна, как нимфа, цвет лица белый, как лилия, высокий рост с соразмерной полнотой и легкость поступи. Кротость, доброта сердца и искренность выражаются у нее на лице, все ею очарованы…»

Такие или примерно такие письма получили все многочисленные корреспонденты императрицы вскоре после приезда невесты Цесаревича в Россию. Но дело даже не в словах: во время родов Екатерина не отходила от юной невестки и, по впечатлению некоторых свидетелей, вела себя так, будто сама была должна рожать. Возможно, страшные воспоминания о собственных первых родах так никогда и не изгладились из памяти Екатерины: почти сутки она оставалась одна в холодной комнате, без капли воды и человеческого слова, пока во дворце шумно праздновали появление на свет ее первенца. Мало кто осудил тогда жестокосердие императрицы Елизаветы, но проявлять подобные чувства было совершенно не в характере Екатерины, при всем ее неприятии немецкой чувствительности и сентиментальности…

Но в глубине души — хотя не призналась бы в этом и под пытками — Екатерина страстно желала, чтобы младенец Александр остался сиротой. Как говорил один из великих русских поэтов: «Странная вещь сердце человеческое вообще и женское — в особенности».

Майский вечер все длился, не желая заканчиваться и уступать место даже сумеркам. Скоро начнутся белые ночи — излюбленное время для романтиков, ненавистное для рациональной и чуждой сантиментов императрице, которая терпеть не могла изменений в установленном порядке вещей. День есть день, а ночь есть ночь, но в этой удивительной стране все вечно не так, как принято. Перенести бы столицу обратно в Москву, но…

Но Москва пугала Екатерину больше, чем холодный и высокомерный Санкт-Петербург. Там она тут же начинала ощущать себя немкой, которую только терпят в ожидании совершеннолетия законного наследника престола. Там дворянские усадьбы — целые поместья в черте города, собственные маленькие государства. Там — настоящая Россия, которая отторгала в свое время даже природного русского, наизаконнейшего царя Петра. Или, наоборот, Петр отторг Россию? Если задуматься, сколько русской крови течет в жилах ее внуков… Нет, такие мысли нужно гнать от себя как можно дальше.

Императрица позвонила и приказала подавать чай. Сегодняшний день она хотела провести как можно спокойнее: все-таки празднества в честь рождения ее внучки-тезки были утомительны.

О радостном событии город узнал, услышав пальбу пушек обеих крепостей— Петропавловской и Адмиралтейской. Императрица-бабушка возложила на ребенка орден Святой Екатерины. Как сообщала об этом дне городская газета «Ведомости», «в полдень был обед, сервированный на сто пятьдесят шесть кувертов. Во время стола Ее Величество пила здоровье высоконоворожденной, причем стреляли из тридцати одной пушки… Вечером Петербург и Царское Село были иллюминованы».

— Пригласите ко мне мадемуазель Алединскую, — приказала императрица слугам, сервировавшим чай.

Да, сейчас ей была нужна именно эта девушка: тихая, тактичная, умеющая поддержать любой разговор, но умеющая и молчать ровно столько, сколько нужно. Идеальная компаньонка… иногда. Последняя просьба покойной подруги незабвенной молодости, графини Прасковьи Брюс, много лет разделявшая забавы и заботы императрицы.

Потом шалунья-графиня заигралась: увлеклась очередным фаворитом своей царственной подруги, да еще была ею застигнута в самый неподходящий момент. Фаворита Екатерина выставила немедленно, а подруге повелела отправляться в дальнее имение за Уралом, и сидеть там смирнехонько, опасаясь монаршьего гнева. Позже, правда, смягчилась, и позволила Прасковье ездить, куда угодно, кроме Санкт-Петербурга и Москвы. А потом…