Александр Шеллер-Михайлов - Дворец и монастырь Страница 2

По мере того как пилось вино, речи становились откровеннее, разнузданнее и двусмысленнее, некоторые из пирующих полусонно уже склоняли свои отуманенные головы на плечи своих соседей.

— А ныне охота и пир вышли на славу! — заметил кто-то, осушая чашу вина.

— Впереди не такие охоты и пиры будут, — сказал другой из присутствующих.

Это был молодой и статный красавец-щеголь, князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. В его глазах светился ум, но смотрел молодой князь как-то особенно, вызывающе и несколько нагло, задорно приподнимая свою коротко остриженную черноволосую голову. Все в нем говорило, что он не только кичится своею родовитостью, но и знает цену своей красоте. Наружность в то время ценилась одинаково мужчинами и женщинами, стариками и молодыми. Женщины стяги вали до боли волосы, чтобы быть круглоголовыми, оттягивали уши, чтобы они были продолговатыми, красили лица, брови и даже глаза; старики-бояре заботились о своем дородстве, как о главном признаке родовитости и сановитости; молодежь приносила в жертву всякие удобства, чтобы только казаться грациознее, и ради этого затягивала непомерно свои талии или терзала свои ноги узкою обувью.

— Какие пиры? — спросил лениво кто-то из полупьяной молодежи.

— Как венчаться государь будет, — ответил молодой князь Овчина.

Раздался смех.

— Перелил ты, Иван, раманеи! Чай, государь-то и так женат.

Князь Иван усмехнулся.

— Нешто не слыхали, что государь с боярами о неплодии государыни с коих пор говорит? Отпустить великую княгиню Соломониду Юрьевну хочет.

— Не говори пустяшных речей, — заметил ему сидевший рядом с ним товарищ и опасливо огляделся кругом, зная, что шпионов в Москве на каждом шагу найдешь. — До ушей государя дойдет — не похвалит. Не нашего ума это дело, про это Бог да государь ведают.

Подвыпивший князь Иван вспылил и заговорил в сильном возбуждении:

— Какие такие пустяшные речи я говорю? Говорю то, что знаю. Вся Москва об этом знает. Вчера государь сызнова с ближними боярами советовался. Отец сказывал.

Все, хотя и были хмельны, немного оживились, услышав неожиданную новость или, вернее сказать, то, что все угадывали и о чем не смели покуда говорить громко, а только перешептывались, вздыхая и охая, как при всяком новшестве. Раздались голоса подгулявшей молодежи, кричавшей уже наперебой:

— Говори, говори, что знаешь!

— Вот-то чудеса!

— Да ты только не ври!

Князь Иван Федорович был всегда дерзок и смел, принадлежал к числу тех людей, про которых говорят, что им не сносить головы. Теперь же, сильно подвыпивший, он и подавно не остановился бы ни перед чем. Он откинулся немного назад и, кашлянув, стал смело рассказывать о том, что слышал:

— В последний объезд еще в прошлом году, сказывают, на ум это государю пришло. Ехал это он в своей позолоченной колеснице среди своих воинов, увидал птичье гнездо на дереве и прослезился. «Тяжело мне, сказывал, кому уподоблюсь я? Ни птицам небесным, потому что они плодовиты; ни зверям земным, потому что и они плодовиты; ни даже водам, потому что и они плодовиты, с волнами играют, рыбы в них плещутся. Господи, говорит, и земле я не уподоблюсь — земля принесет плоды во всякое время, и благословляют они Тебя, Господи».

— Что ж, оно и правда, что от государыни великой княгини Соломониды нечего ему уж детей ждать, — вставил один из собеседников. — Двадцать годов не было, теперь и подавно не будет…

— То-то оно и есть! — согласился князь Иван Федорович. — Потому-то князь и стал с боярами советоваться. «Кому, сказывал, царствовать после меня в Русской земле и во всех городах и пределах? Братьям ли отдам их? Но они и своих уделов не умеют устраивать!» Бояре и решили: «Неплодную смоковницу отсекают и выбрасывают из винограда».

Неожиданно раздалось довольно резкое и задорное замечание:

— Никогда ничего такого не бывало!

Все обернулись в сторону сказавшего это. Это был очень молодой человек, с несколько строптивым и суровым выражением лица. Оно было немного грубовато, покрыто сильным загаром и сразу обличало, что молодой человек не очень-то заботится о своей наружности. Он почти не принимал участия в пире, казался здесь чужим всем и отличался от остальных боярских детей более скромною, может быть, даже неизысканною одеждою.

— Мало ли чего не бывало, а теперь будет, — свысока заметил князь Иван Федорович, искоса бросив на него презрительный взгляд. — Молод ты еще о таких делах толковать.

Но молодой человек не смолк и задорно решительным тоном сказал:

— Владыка, митрополит Даниил не позволит!

По губам князя Ивана Федоровича скользнула лукавая усмешка.

— Много ты знаешь! — коротко проговорил он.

Он с высокомерным видом отвернулся от спорящего, ничего не возражая ему более. Один из его соседей спросил его:

— Кто это?

— Колычев! — небрежно и досадливо ответил князь Иван.

— А, так вот он какой! — проговорил спрашивавший и начал с любопытством рассматривать незнакомца. — Много толкуют про него; чуть не звезды с неба, видишь ли, хватает, а видеть его не доводилось…

— Да ты, верно, про сына Степана Ивановича Колычева говоришь, про Федора? — спросил князь Овчина,

— Ну да, а то про кого же? Его все славят да возносят, особенно старики наши. Им только и тычут в глаза нашему брату. И умен-то, и покорлив, и благочестив…

— Так это не он! — перебил князь Иван. — Это из новгородских Колычевых…

— Все они, почитай, новгородские…

— Да, новгородские, только не из Степановичей, а из Владимировичей. Гаврилой звать. С князем Андрей Ивановичем здесь на побывке…

Он усмехнулся насмешливо:

— Рубит слова, как все Колычевы, а по виду — так, здешние не такая деревенщина, как он, пообтесаннее.

И не распространяясь более о Колычеве, он продолжал делиться с приятелями новостями. Наполнив и осушив чашу вина, он заговорил теперь, однако, несколько таинственно, почти с опаской:

— Кажись, у государя и невеста намечена.

Раздались вопросы:

— Да смотрин же не было?

— Мало ли что!

— Да кто такая? Из какого рода?

Князь Иван Федорович таинственно поднял указательный палец правой руки, украшенный большим перстнем с сердоликовой печатью, и погрозил им:

— После объявится! Теперь нельзя!

Но хмель сильно разбирал его, и он, смеясь, добавил:

— Видали, бороду князь сбрил? Даром не сбрил бы. Верно, молодой боярышне безбородые лучше нравятся, чем наши бородачи.

Он подмигнул лукаво присутствующим.

— Может, где-нибудь насмотрелась либо наслушалась о том, что в чужих землях бороды бреют.

Он наклонился к ближнему своему соседу, почти ткнувшись в него отяжелевшей головой, и, не вытерпев, шепнул:

— Батюшка сказывал, Елена Глинская, дочь покойного князя Василия Львовича, приглянулась государю…

— Ну! Глинские-то изменники да перебежчики, почитай, что и не православные. Князь Михаила и посейчас в тюрьме.

— Тсс! Ты помалкивай! — остановил его князь Иван.

Помолчав немного, он снова не выдержал и разоткровенничался:

— А уж и красавица же писаная княжна Елена Васильевна! В храме Божием я ее впервые увидал. Глаз отвести не мог. Молиться стал — иконы ровно туман застлал, а в тумане-то ее лицо носится, глазами темными на меня смотрит и ровно лукаво подсмеивается…

Приятель пошутил:

— А ты бы отбил ее у великого-то князя государя!

Князь Овчина задорно ответил:

— И отбил бы, кабы девичья воля была выбирать женихов. Ты думаешь, баярышням-то красота молодецкая не дороже венца царского со старым мужем впридачу?

И, оборвав свою речь, он задумался и хмуро проговорил:

— А то бывает и так: ничего иной не надо, кроме почестей и богатства. Кто поймет девичью душу! Вот и княжна Елена: иной раз смотришь на нее, кажется, только любви да ласки она и просит, а то поглядишь — очи лукавством светятся, словно вышутить тебя хотят да насмеяться над тобой…

— Ты за лукавство ее и полюбил, что ли? — засмеялся товарищ князя.

Князь Овчина нахмурился.

— За все полюбил, — отрывисто ответил он и осушил одним духом чашу.

В это время перед шатром послышались какие-то нестройные звуки музыки и пения. Семидудочная свирель, трехструнные гудки, звонкие бубны, меднострунные гусли, — все это гудело, визжало, сопело. Все общество заволновалось, услыхав от одного из прислужников, что перед великокняжеским шатром собрались бродячие скоморохи. Проходили они по дороге в Москву, доложили о них великому князю, и он, потехи ради, приказал их остановить. Привыкли они потешать князей и бояр, которые не раз зазывали их к себе с улицы во время пьяных пиров, устраиваемых по случаю разных семейных праздников.

Молодежь, уже распоясавшаяся, растегнувшаяся и полупьяная, стала подниматься с мест, оправляться и прихорашиваться. Некоторые лежали уже под столами, и их расталкивали приятели ногами.