Анна Гранатова - Операция "ГОРБИ" Страница 2

Яковлев закрыл водопроводный кран и с наслаждением погрузился в мягкие волны голубого махрового полотенца. «Предатели, начиная со времен Брута и Цезаря, были во все века, — подумал советский посол. — Но когда речь идет об интересах государства, то это уже предательство особой категории. Здесь мало примитивной мотивации Брута, мечтающего сесть в чужое кресло, или алчного Иуды, который решил подзаработать. Тут другое — идеология страны, безопасность и геополитические ценности... С предательством в государственных масштабах все непросто, нелинейно...»

Он, посол СССР в Канаде Александр Яковлев, еще не знает, что именно ему суждено будет взорвать всю прежнюю систему убеждений советского общества, став главным ИДЕОЛОГОМ «ПЕРЕСТРОЙКИ».

Ночная сырость и молочно-белый туман исчезали под первыми лучами теплого канадского солнца. Александр Николаевич Яковлев начал торопливо одеваться к завтраку. Вновь «казенная» белая рубашка, удушающий галстук, черные брюки... Однако ночной кошмар продолжает сверлить его мозг. А что, если Олег Пеньковский вовсе не добровольно выбрал себе роль шпиона, как пишут советские газеты, и не мечтал быть «героем-

миротворцем», по терминологии американских журналистов? Что если он вообще не делал никаких самостоятельных шагов? Быть может, его просто хитроумно вынудили играть определенную роль в политическом театре? Что, если Пеньковский, как шахматная фигура на доске большой политики, просто блистательно сыграл в чужой игре и скандально погиб?

Но что за невидимый режиссер дергал за ниточки шпиона Пеньковского — марионетку на сцене политического театра?

Александр Яковлев провел сухой ладонью по заметно поседевшим волосам. Нет, подумал он, в этой не разгаданной до конца загадке предателя Пеньковского ключевой вопрос надо ставить так: кто на кого работает, человек на систему (к примеру, КГБ, ЦРУ, МИ-6) или же наоборот? Можно ли находиться в системе, но оставаться самим собой и работать «на себя»?

Вряд ли. Система отбирает либо ломает людей под себя. Пеньковский — это крупная деформированная шестеренка советской чекистской машины, о которой благодаря скандалу в прессе узнал весь мир. Тоталитарная система тем и плоха, что не просто перестраивает, а ломает и деформирует человеческую индивидуальность! Даже яркая и талантливая личность — всего лишь шестеренка механизма, работающего по определенной программе. А если в этой программе наступили сбои? Может ли шестеренка машины отладить механизм, или же она будет вынуждена тиражировать программные ошибки? Сложный вопрос. Разве возможно оставаться шестеренкой машины и одновременно стать ее приводным ремнем? Где заканчиваются личностные возможности и начинаются системные закономерности? И главное, кто же в итоге приводит всю эту систему шестеренок в действие, кто «дергает за ниточки» крупных марионеток, и рулит, по сути, театром большой политики?

Яковлев встряхнул головой, прогоняя остатки сна. На заданные самому себе каверзные вопросы ответа не было.

На свежую майскую зелень Оттавы упали розово-золотые лучи восходящего солнца. Ночной туман и хрустальная роса стремительно таяли, уступая дорогу солнечному весеннему дню.

Пройдет совсем немного времени, и к Александру Яковлеву, в Канаду, в мае 1983 года прилетит будущий лидер Советского Союза — Михаил Горбачев. В разговоре, состоявшемся на живописном обрыве Ниагарского водопада, Горбачев расскажет Яковлеву о новом экономическом проекте Советского

Союза, — «Перестройке». Автором этого проекта будет Юрий Андропов, на тот момент уже тяжело больной, и практически не выходящий из ЦКБ.

Помощник генсека Андропова, ставропольский комбайнер Михаил Горбачев, озвучит «перестройку» практически от своего имени. Яковлева заинтересует этот проект. Но ни он сам, ни Горбачев тогда еще не будут догадываться, во что выльется эта амбициозная идея. И роль «АРХИТЕКТОРА ПЕРЕСТРОЙКИ» достанется Александру Яковлеву довольно неожиданно.

Впрочем, все это будет несколько лет спустя...

1 ИЮНЯ 1980 ГОДА. МОСКВА. 20.45

В домашнем кабинете историка и аналитика Политбюро ЦК КПСС Игоря Николаевича Волгина горел янтарный свет старомодной бронзовой настольной лампы в абажуре из золотистой мозаики.

Домашний кабинет, вечно заваленный рабочими бумагами со Старой площади, одновременно служил ему и спальней. Неуклюжий разухабистый румынский диван с бронзовой шелковистой обшивкой и отделанный рыжим орехом, чудом купленный в мебельном магазине как зарубежный дефицит, был загроможден увесистыми скоросшивателями и фолиантами букинистических изданий. И когда приходило время отхода ко сну, Игорь Николаевич, торопливо сгребал все это добро шершавыми ладонями крепких рук и просто сбрасывал на пол, отвоевывая у книг и бумаг территорию для сна.

Проснувшись в шесть тридцать, он торопливо приводил любимый диван в божеский вид, наскоро завтракал и спешил на Старую площадь. Выскакивал из московской подземки на станции «Площадь Ногина» (ее потом переименовали в «Китай-город») и с головой окунался в бумажную суету. Он обитал на втором этаже серого шестиэтажного «сталинского» дома за номером шесть, владея персональным кабинетом, и командой помощников, обитающих в так называемом «каминном зале» (от камина после многочисленных ремонтов осталось одно лишь название). Письменный стол Волгина был вплотную придвинут к окну, но он уже давно забыл о том, как выглядит солнечный свет. Правила внутреннего режима, заботливо сочиненные сотрудниками КГБ, строжайше предписывали во избежание лю-

бой утечки информации не поднимать «французские» шторы из белого жатого шелка и не открывать для проветривания окна. Подобных правил, доведенных до абсурда, было множество. Иногда Волгину казалось, что осторожные чекисты решили нарочно понаблюдать, как аналитическое управление, словно стая белых лабораторных мышей, будет выживать в условиях искусственного существования. Впрочем, видя, как бедные майоры вынуждены целыми сутками дремать на внутренних постах того же самого здания, где даже муха не пролетает, Волгин понимал, что и со своими родными кадрами Лубянка обошлась ничуть не гуманнее.

Впрочем, на КГБ Волгин был не в обиде. Его лучший друг, Петр Кирпичин значился видным полковником спецслужб, и почти круглосуточно бытовал на Лубянке. Да и сам Волгин, слава Богу, носил погоны, военное училище с Петей Кирпичиным они заканчивали вместе. Истфак МГУ стал для Игоря уже вторым образованием, гражданским. История была его страстью, он любил кропотливо ковыряться в архивах, благо от Старой площади до Исторической библиотеки на улице Забелина было рукой подать. Уже в летах, но всегда бодрый и подтянутый, Волгин часто шутил, что мол, если бы не Старая площадь да погоны, то пошел бы он заниматься исторической наукой.

На одном из студенческих балов в МГУ Игорь познакомился со своей будущей женой, Ольгой. Это была восточная красавица, приехавшая из далекого армянского села в Москву учиться на инженера-энергетика. Еще в детстве она наслушалась от родни завистливых сплетен о соседях-азербайджанцах: у тех в Баку было величайшее богатство: нефть. Ольгу глубоко потрясла биография братьев Нобелей, ведущих еще в царские времена разработки бакинской нефти. Прагматичная Ольга поняла, что Черная Королева — нефть еще долго будет диктовать шахматные ходы в большой политике. В Москву армянская красотка приехала с твердой решимостью учиться на энергетика, завоевывать высоты Черной Королевы.

Но вот только так уж получилось, что первым делом волоокая красавица с точеным загорелым профилем завоевала сердце студента истфака МГУ Игоря Волгина и родила ему дочь, которой, по древнему восточному обычаю, дали имя изысканного цветка — Ирис. Дочь своей внешностью не пошла в мать: у нее были светлые волосы, голубые глаза, как у Игоря. Зато харак-

тер складывался хваткий и прагматичный, как у Ольги, которая продолжала и в свои сорок лет поражать воображение столичных светских львов загадочной улыбкой мудрой и жестокой Медеи. Именно Ольге пришла в голову мысль пристроить амбициозную красавицу Ирис на факультет журналистики МГУ — мол, это гарантия полезных связей с влиятельными людьми.

Сказать, что рутина ежедневной службы совсем заела Игоря Николаевича, было бы неправдой. Он любил свою работу на Старой площади, хоть и видел, что КПД, т.е. коэффициент полезного действия, в бюрократической среде стремится к нулю. Спасала «отдушина» — историческая беллетристика, в которую он вечерами окунался с головой.

Наскоро поужинав тушеной бараниной с грецкими орехами и армянским лавашем, да посмотрев по телевизору «новости», Игорь забирался, словно в берлогу, в свой кабинет, и тогда уже никакими силами его нельзя было оторвать от любимых книжек, которые он тащил в дом изо всех букинистических магазинов. Ольга ворчала, мол, у всех мужья нормальные: тратят деньги на любимых жен да коньяк, а у этого вся зарплата уходит на книжки...